— Как бы не пошел снег.

— Скорей бы добраться до родника.

— А мы правильно едем?

Смутная тревога заставляла их то и дело оглядываться по сторонам; казалось, с заходом солнца сумрак окутал не только степь, но и их одинокие души.

Казыбек верил в своих джигитов, не раз проезжавших здесь, знавших каждый бугорок, и молча ехал в середине небольшого отряда. Все оцепенело в нем, клонило в сон. Иногда его взгляд скользил по мерзлой дороге, в душе смутно колыхались воспоминания. Они уже объехали Голодную степь и теперь приближались к реке Сары-су. Если не подведут их скакуны, до зимовья в Улытау оставалось всего три дня езды. Чем ближе был родной аул, тем больше тосковал Казыбек по дому. У него начался кашель, глаза слезились от ветра. Чтобы как-то побороть нездоровье, он в который раз уже думал о ханском диване, о сходке на Пепельном холме.

«Жети-жаргы» — так называется принятый диваном свод. Семь законов… Судейские правила по всем видам тяжб. А у казахов этих тяжб больше семидесяти. Разве все их охватишь? Сколько земля стоит, существуют земельные тяжбы, иски насчет скота и вдов. Как говорится — чем дальше в лес, тем больше дров. Стараемся вникать во все тонкости, мирить стороны, а как до конца все это распутать, один аллах ведает! У ойротов существует закон «Цааджин бичиг»{43}. Это очень жестокий закон. Но не будет единства без жестоких законов. И распоясавшихся султанов к порядку не призовешь. В хватке Абулхаиру не откажешь. Но его хваткость оборачивается бесчестностью. Он кочует отдельно от других, сам себе голова. Взгляд у него лукавый, но вряд ли он затевает что-то путное. Тауке прибегает к крутым мерам, чтобы пресечь наглость и самоуправство султанов. Но сам он похож на канатоходца, чей балаган вот-вот расползется по всем швам. Если мы хотим прекратить кровопролития и междоусобицы, надо стремиться к общей цели. Пока мы ее не обретем, не рассеются над нашими головами тучи. Могущество русских все возрастает. Говорят, они разбили своего северного соседа — Шведское царство. Чего мы добиваемся, постоянно ссорясь с русскими? Разумно ли это, когда мы можем опереться на них и вернуть свои земли, захваченные ойротами? Абулхаир как бельмо у нас на глазу. Вот недавно угнал скот на земле башкиров. Неужели он забыл колыбельную матери, где поется, что нет большего сокровища, чем мирная спокойная жизнь? Неужто ему хочется, чтобы наша богатая страна обессилела от постоянных раздоров?»

К вечеру они добрались до родника и расположились на ночлег. Быстро разожгли костры, поставили походные юрты.

Несмотря на сплошную облачность, снегопад не начался. Но порывистый ветер не унимался. Вскоре они легли спать.

В полночь их разбудил чей-то голос.

Путники встрепенулись:

— Что случилось?

— Что такое? Почему он кричал?

— Я проснулся, вижу — к нашему роднику идет какое-то кочевье, — сказал джигит.

— Ну что же, пусть придут, поговорим.

Вскоре они увидели беженцев. Их было много, три-четыре аула. Как только люди расположились у родника, Казыбек расспросил их, кто они и куда путь держат. Предводитель, многоопытный старец Алдонгар, насупил седые брови, чуть наклонил голову и начал свой рассказ:

— Что теперь спрашивать, как приключилась беда! Мы из рода тама Младшего жуза. Не один месяц бредем так, бесприютные, изможденные, на грани смерти. Мы уже не народ, влачим жалкое существование, подобно диким зверям в этой безлюдной степи. Больные, калеки, убогие — вот кто в нашем кочевье. Родная земля — золотая люлька, так мы думали по старинке и где только не скитались, но золотой колыбели до сих пор не нашли. Ничего у нас нет: ни стойбища, ни крыши над головой, ни средств для жизни. Скот украли, людей угнали. Сайгак и тот мечется по степи, пока не найдет убежища. А нам не на что надеяться. Спасаясь от тургаутов, мы покинули Илек и Эмбу. Потом прятались на берегах Иргиза и Тургая. Поочередно укрывались то здесь, то там, но потеряли и это прибежище. Мы привыкли довольствоваться малым, но аллах и эти крохи перестал нам давать. Джигиты Абулхаир-султана угнали последних лошадей за то, что мы не стали участвовать в набеге на башкиров. А башкиры, которых они ограбили, напали на нас и забрали все, что можно. Угнали девушек и молодых вдов, не внемля их рыданиям. А мы, глотая слезы, побрели сюда. Нет горше зла, причиненного своими. Разве можно их простить, если они ограбили нас хуже чужеземцев, да еще врагов навели. С того страшного дня мы кочуем только по ночам, а днем прячемся где-нибудь. Кто знает, может, Абулхаир-султан гонится за нами? Вот и бежим, как трусливые зайцы… — Алдонгар замолчал, но в его скорбных глазах была немая просьба: мы сделали все, что вы велите, помогите нам хоть советом.

Казыбек с силой хрустнул камчой, тяжело вздохнул. Всю дорогу он видел одни горести да страдания, заплаканные, истерзанные лица.

«О создатель! Люди, утратив согласие, превращаются в стаю волков. Раны народа не излечишь красноречием. Где, по какому перевалу проходит единственно верная дорога? Нужен один меч, чтобы отразить удары вражеских ножей. Нужен жесткий курук, чтоб приручить строптивого коня, приучить его скакать в косяке. О чем говорит история? Разве в тех свитках не сказано, что следует скрутить ноги волосяным арканом, топить в собственной крови, но добиться повиновения? Разве мало жертв мы принесли во имя наших священных надежд? Ради усиления государства? Пять султанов, пять шакалов, не желая договориться между собой, хотят разодрать нашу страну на пять частей. Не уступает им и лютый Абулхаир, этот стервятник. А что получается — не добившись своего, эти кровопийцы стравливают, как собак, лучших сынов народа, рожденных для достойных и славных дел. Это же повадки воронья, снующего в поисках падали. Абулхаир мог бы сплотить Младший жуз, но он не верит своему сопернику Бараку. Барак ссорит обедневших родичей, ведет себя нечестно. Когда же мы скинем проклятый хомут? И есть ли на свете дубина, которая не гуляла бы по спине казаха; есть ли кинжал, который не врезался ему в грудь?»

Казыбек снова стиснул в руке камчу, он подумал, что нет в народе крепости этой ременной плетки, и с досадой бросил ее на землю.

— Вот что я вам скажу: больше не кочуйте попусту. Подчиняйтесь только ханскому указу и не бойтесь ничьих угроз. Если Абулхаир кичится своей силой, пусть воюет с тургаутами и ойротами. Теперь он вас не тронет, даже не подступится к вам. — Казыбек достал из нагрудного кармана фирман{44} и протянул старцу. — Зима на дворе, вы заморозите детей. Идите вверх по Сары-су, до гор Ортау. Там много таких урочищ, удобных для зимовья. Доброго вам пути!

…Через четыре дня Казыбек добрался до своего аула в Улытау. Он велел заколоть жирную кобылицу, угостил Куата и его друзей, дал ему большой отряд джигитов во главе со своим сыном Бекбулатом. Напутствуя Куата в дальний путь, он сказал:

— Сынок, эту поездку считай для себя испытанием доблести. Суртай — защитник народа, предводитель джигитов. Но больше, чем батыр, он прославился как поэт. Я не думаю, что он оступился. Суртай попал в безвыходное положение и может стать жертвой кривотолков. Ты это учти. До сих пор я ни от кого не слышал хотя бы об одном его проступке. Думаю, что и впредь не услышу. И это ты запомни. Часто отчаянье, а не ярость движет занесенной дубиной. И горькая обида. У Суртая гордый, независимый характер. Может, поэтому он совершил что-то недозволенное. Но и ты не веди себя опрометчиво, когда речь идет о герое героев, о чести и совести страны.

— Казеке, я не забуду ваши советы. Но хочу вас расспросить кое о чем. Если сочтете это возможным, расскажите, как Джангир-хан был пленен ойротами, и о том, кто был хунтайши Джунгарии после Хара-Хулы. Мы ругаем джунгаров издали. Но ведь они такой же народ, как и мы. Какая у них вера? Откуда они появились? Объясните нам, — попросил Куат.

Казыбек заговорил своим сочным красивым голосом. Перед мысленным взором Куата ожили многоликие картины минувших дней…