Но не знала Реета и потому встревожилась. А тут и Уна подоспела. Выслушала ее Реета, обдумала сказанное и наказала детям своим искать брата по всему морю, а сама отправилась к Тале, и Уна с нею.

Не помехой были ветра морским девам, добрались они до Талы, тут же увидела Реета голову одного из детей своих и темнее глубин стали глаза ее. И дети Талы не посмели преградить ей дорогу, когда вошла Реета в ее покои.

— Отвечай, зачем убила сына моего, зачем отравила его кровью течения? Хоть мы и одного моря, а я заставлю тебя за это ответить, — так говорила Реета.

А Тала ей отвечала:

— Твой сын сам пришел в мой дом с корыстью в сердце. Сам принес свой корабль морю в жертву. Хотел он породить новых драконов, чтобы все прочие им лишь служили. Я отказала, тогда он напал на меня в моем же доме. Так как я должна была поступить?

— Деяние его я оправдывать не буду, — сказала Реета. — Но дети твои поступили бездумно. Убили моего сына бесчестно, напав целой стаей, и, теша затем свою гордость, отравили все воды моря. Уна ничем пред тобой не повинна, а дети ее страдают больше моих. Да и твои скоро узнают, какова на вкус кровь моего сына. Поступи хоть теперь по совести, верни голову моего сына, и отдай взамен его жизни по капле жизни тех, кто его убивал. Тогда я очищу моря и не буду держать на тебя обиду.

Тут и Уна рассказала Тале о бедах детей своих, проливая жемчужные слезы.

Долго думала Тала, глялела на Уну, отводила глаза от Рееты и все же ответила:

— Голову сына бери, но жизни детей моих я не дам ни капли. Считай, забрало твоего сына море вместе с его кораблем и командой. Не тебе судить детей моих за гордость, до твоих далеко им. Еще хуже поступили бы они, окажись ты на моем месте. А перед Уной я винюсь и дарю ей теченья на юге, ибо иное мне неподвластно. И ежели у тебя есть совесть, Реета, очистишь ты море сама и без просьбы. Потому что лишь ты это сделать можешь.

— Значит вот как решила ты, Тала, — сказала Реета, темнея глазами. — Пусть так, но отдай мне тогда ветра севера. Иначе не смогу я уговорить детей своих не пойти войной на на твой дом.

И уступила Тала, потому что дети Рееты не ведали страха, и пришли бы они в земли Сейде, и кровь драконов до краев бы наполнила море.

***

Меж тем разыскали дети Рееты руки и ноги своего брата, но тела так и не увидели. Все море исплавали, только в одну, самую глубокую впадину не смогли проникнуть. Было такое по силам лишь детям Уны.

Тогда попросила Реета мать южных драконов о помощи. Иначе никак не удастся ей море очистить от яда.

Лучший из сынов Уны отправился на дно самой глубокой впадины и нашел там тело сына Рееты. Поднял его до самой поверхности, но не смог сам выплыть — слишко ядовитой стала вода для него. Вытащили драконы на берег два хладных тела. И Реета сложила воедино тело своего сына и призвала кровь его из моря, и очистилось море от яда.

Горько заплакала Уна, узнав, что ее любимый сын погиб. Но велела ей Реета утереть слезы, взять острый нож и отрезать свои длинные косы, а затем самых близких родичей посадить плести из них сети. И сама поступила также.

Когда все было готово, ушли Реета и Уна в открытое море, закинули сети и стали звать ушедших, и души обоих поймали.

Вернувшись на берег, велела Реета положить мертвых друг от друга подальше, а затем спросила:

— Есть ли среди вас тот, кто жизнью своей поделится с братом? Сколько лет ему отдадите — столько и проживет он, и столько у вас же убавится.

Встали дети Уны плечом к плечу, и каждый отдал по капле жизни. Вернулся брат их такой как был, молодой и веселый.

Переглянулись дети Рееты, но ни один не вышел, не хотели они свою жизнь укорачивать.

Потемнели глаза Рееты. Не ждала она от детей своих такой жадности. Поняла, что права была Тала: чрезмерно горды и корыстны ее дети. И сердце Рееты исполнилось гнева и горя.

Но тут вышла вперед самая младшая сестра и сказала, что раз больше никто не желает, она одна отдаст жизнь за брата.

— Пусть будет так, — сказала Реета.

Отдала младшая всю жизнь до капли, и вернулся брат ее такой же как прежде.

А душу дочери своей Реета обратила в бусину, нанизала на нить из своего волоса, и сказала детям:

— Хотела я передать вам власть над ветрами севера, но вижу, что не заслужили вы такого подарка. За то, что не цените вы жизней друг друга, будут ветра отныне принадлежать мне и подчиняться моему повелению.

И взвыли северные ветра за спиной Рееты, глаза ее стали чернее придонной тьмы, и лишили детей ее воли. Так впервые узнали они, что значит страх, и боялись с тех пор гнева своей матери. А она продолжала:

— Брат ваш, ослепленный гневом и гордостью, посмел поднять руку на синеокую Талу и за то поплатился. Но хуже того — из-за него пострадало всё море. Чтобы не допустить такого больше, буду теперь я ходить по земле меж вами, и, если увижу, что гордость ваша перешла все границы и грозит бедой — заберу вас до срока. Не отныне глубинных покоев, куда уходят драконы, а души ваши после смерти станут моими бусами. И, если найдется тот, кто захочет отдать вам жизнь свою, смогу я облечь душу в тело и вернуть на землю, а нет — навечно останетесь в моем ожерелье.

На этом умолкла Реета и ушла, не взглянув на детей своих на прощанье. С тех пор поумерили дети Рееты свою гордость, ибо научились они бояться. И взяли они в обычай плести сети и ловить души погибших в море, чтобы не растворилась душа тьмой придонной, чтобы смогла Реета добавить их в свои бусы.

***

Вернулась в жемчужный грот Уна. Дети все так же ее почитали, но с тех пор стали кланяться и Реете.

Тала осталась на своем острове, но отныне еще больше штормов охраняли ее жилище. Дети ее разучились повелевать северными ветрами.

А Реета так и ходит меж людьми неузнанная, все слышит, все знает. И бусы ее с каждым годом все длиннее.

Глава 18. Семейные тайны

— Ходит-ходит Реета, ищет, кого бы еще добавить в свои бусы, — доносится до Оливера шипящий голос Рата.

Летописец и не заметил, как дракон вернулся в башню. Какое там! Он даже не заметил, как Маячник налил ему чай, и как тот успел остыть. Да и сам рассказчик тоже сидит с нетронутой чашей. Правда, почти сразу вспоминает о ней и осушает одним глотком.

Оливер делает свой глоток следом. Чай в его чаше на вкус невероятно крепкий, соленый и сладкий одновременно, а пахнет он дымом, землей и хлебом.

— Всех их держит на крючке, как червей, — продолжает тем временем Безумец, подсаживаясь к Оливеру. От Рата снова пахнет сырой рыбой, а в волосах бьются мелкие рыбешки, но летописец уже принюхался и даже почти не морщится. — А я Реете не дамся. Лучше быть придонной тьмой и чудовищем, чем болтаться бусиной у нее на шее!

Последнее Рат говорит уже Маячнику, но тот лишь пожимает плечами. Зато в разговор включается Оливер:

— Так вот почему ты не стал вылавливать душу брата?

Рат резко оборачивается на летописца и хищно скалится. Но Олли уже привык, что первая реакция дракона всегда инстинктивна. Если сразу не откусил голову — вряд ли уже соберется.

— Нет, — наконец отвечает Безумец. — Не поэтому. Живых не хоронят.

— Так Алво выжил? — Оливер больше рад, чем удивлен. Он спрыгивает с топчана, потревожив задремавшую у него под боком Офелию, и несколько раз проходит по комнате. Рат глядит на него недобро, но Олли уже не может удержаться от вопросов:

— А Мира, получается, его дочь? А кто ее мать? Дракон, человек или полукровка? Маячник, почему ты мне не ничего не рассказал?

— Тебе были нужны старые истории, а Мира — история новая, — отвечает смотритель маяка. — Тебе с твоей тетрадкой лучше пока ее не тревожить. Живая история не любит, когда ее насаживают на булавку.

— Маленькая ящерка ему не дочь, — встревает Рат. — Она больше пахнет снегом и серебром, чем морем и ядом.

— Скорее всего она его внучка. А правды никто уже не узнает, — добавляет Маячник. — Проще пробраться в Большой архив Сельмы, чем в картотеки Северного приморья. К тому же я сомневаюсь, что там упомянут хоть кто-то из ее родителей. Иначе ее давно бы устранили. А так — у Миры лучшее алиби, какое только может быть: детский дом имени первого драконоборца. Среди их воспитанников никогда не ищут драконов. И больше я тебе ничего не скажу.