Ян достал платок и стал вытирать лоб, нос, подбородок. Рубаха прилипла к спине. Женя сидела в постели и улыбалась.

— Вы посмотрите на нее: цвет лица уже прежний, лопается от здоровья! Ян Михайлович, вы садитесь, садитесь, так будет лучше всего. А то, что воротились, это благородно. Спасибо вам, это очень благородно, что вы воротились.

— Откровенно говоря, — пробормотал Непомуцкий, — я сам готов был свалиться в падучей.

— Ха, ха, ха, — широко рассмеялся Курилов, — шутник вы, Ян Михайлович, опасный шутник. Но вы посидите с Женей, а я принесу самовар, попьем чайку с вареньем, Женя варила, натуральное варенье из земляники.

Слова эти пронзили Яна. Земляника. Земляника пахнет жасмином, а жасмин земляникой, леса пахнут жасмином в маленьком селе близ Старого Града, где лето в лесу так напоено любовью, как нигде в целом свете. Он грустно вздохнул.

— Больно? — спросила Женя.

Непомуцкий взглянул вслед Курилову.

— Больно, Женя, все у меня болит.

— Вы уже придумали, куда поведете нашу Женечку? — спросил Курилов, хлопоча возле самовара.

— Конечно. Это мой город. Непременно куда-нибудь, где есть зелень, не беспокойтесь.

— Я и не беспокоюсь, Ян Михайлович, боже упаси, она в надежных руках.

«Я не способен ни на какое насилие, — думал Ян, — я ни на что не могу решиться, пусть все идет так, как идет».

Чай пили молча.

— На работу я ухожу около семи, — сказал Курилов на прощанье, — мне придется пройти через вашу комнату, извините уж, я постараюсь вас не разбудить.

Женя спала до десяти часов. Он наклонялся над ней, но она ничего не слышала. «Видно, принимает какие-то сильные лекарства, — подумал он. — Почему же она мне не сказала о припадках?»

Он слонялся по квартире. Наконец оделся, вытащил ключ из дверного замка, захватил две сумки для продуктов и отправился за провизией для торжественного завтрака с Женей. Набивая сумки в магазине, разглядывая разнообразные соленые и сладкие яства, которыми он удивит Женю, Ян вдруг подумал, что именно этому он и должен посвятить сегодняшнее утро: покупать для Жени. Ему вспомнилось, что у Жени старенькое белье. Джемпер неопределенного цвета от многократной стирки. Чулки темные, а в моде чулки телесного цвета. И волосы зачесаны по старинке. Ей надо подстричься и сделать современную прическу, уложить волосы волнами, как у кинозвезд. Женя этого заслуживает.

Он торопился обратно. Приготовил чай, накрыл роскошный стол и тогда разбудил ее. С неохотой вылезла она из-под одеяла, набросила на плечи халат, он увидел (потому что сейчас обращал внимание только на это), что ночная рубашка у нее грязно-серого цвета, совершенно неподходящая для такой красавицы.

— Мне надо тебе кое-что сказать, — начал он весело, но она перебила его своим глубоким голосом, еще хриплым после сна:

— Пожалуйста, не надо. Не надо мне ничего говорить, потому что я не могу говорить и не буду. Мне вообще не хочется разговаривать. Ни с кем.

— Да нет, Женя, я совсем о другом. Я хотел предложить тебе отправиться за покупками. Всего тебе накупим. И новую прическу сделаем, — закончил он, победоносно глядя ей в глаза.

Женя оживилась:

— Прическу? Что ты говоришь?

— Ты отстала от моды, душа моя, я из тебя сделаю манекенщицу.

— Для манекенщицы я слишком толста.

— Это главное твое достоинство.

Женя рассмеялась и тут только увидела накрытый стол.

— Господи, чего только здесь нет!

День был солнечный, но какой-то странный. Непомуцкому казалось, что он пробивается сквозь какое-то приятное, желтоватое желе, все было залито густым светом, и приятным, и утомляющим. У него заболела голова, но он не жаловался, боясь испортить Жене настроение. Тащил ее за руку из магазина в магазин, не позволял ей покупать то, что не вызывало у нее восторга, хотя бы это и было ей нужно. Она примерила дюжину пар туфель, пока, наконец, выбрала одну, которая ей подошла, но в соседнем магазине оказались такие, которые понравились ей еще больше, она так расстроилась, что Ян сразу же решил купить и эту пару.

Купили белье, ночные сорочки, кофточки. Нашли две отличные юбки.

В полдень, проглотив несколько бутербродов у стойки в пассаже, пошли в парикмахерскую в самом центре на Вацлавской площади.

— Хочу в самую лучшую! — сказала Женя.

Ян выбрал на развешанных над зеркалом фотографиях самую модную прическу.

— Это очень пойдет вашей жене, как раз к ее лицу, — сказала парикмахерша.

Три молодые женщины, или девушки, одна краше другой, окружили Женю, сразу же определили, что волосы у нее великолепные, цвет очень красивый, и заключили, что прическу сделают за два с половиной часа. Ян выразил желание подождать в салоне парикмахерской. Развалившись в удобном кресле, он занялся журналами, которые ему принесли девушки.

Роль влюбленного мужа, не расстающегося со своей женой даже в самые сокровенные минуты женского туалета, пришлась ему по душе. Он вспомнил, как завидовали ему пограничники на эстонской границе. Люди часто принимали Женю за его супругу, когда они появлялись вместе. Фамилия у нее была та же. Но никогда еще он не испытывал от этого такого удовлетворения.

Сейчас это вызывало в нем настоящее ликование. Он не хотел задумываться над причинами появления этого нового победного чувства, когда он предложил ей пойти за покупками. Боль в голове постепенно прошла, а когда ему принесли чашку кофе, он готов был всех одарить самой своей лучезарной улыбкой.

Все еще охваченные этим настроением, они приехали на вокзал. Женя провожала его, переодетая в его супругу, придуманную им себе в тот день. Несколько пестрых свертков они оставили в камере хранения. Женя их заберет, когда уйдет поезд.

Одетая с головы до ног во все новенькое, она держала его под руку, смотрелась в каждое зеркало, мимо которого они проходили, останавливалась и смеялась над своей прической.

— Только сейчас вижу, что голова у меня как яйцо.

— Голова у тебя — лучше не бывает!

Поезд отходил ровно в пять вечера.

Преобразившаяся Женя стояла перед ним возле вагона, и ее оживление стало пропадать. Голос угас, слов все меньше. Наконец, она совсем замолчала и старательно избегала его взгляда.

Непомуцкий тоже молчал. «Скорей бы отошел поезд», — подумал он.

Она раскрыла медальон и сказала:

— Взгляни на свою фотографию. Дотронься пальцем.

Он пощупал маленькую пожелтевшую фотографию с правой стороны медальона. С левой была свадебная фотография Михала.

— Это ты должна сжечь, — сказал он. — Вложи Курилова. Мне стыдно. Во всяком случае, он этого заслуживает больше, чем я.

— Нет, — сказала она. — Вы принадлежите друг другу. Сколько раз вас так фотографировали! Вы всегда будете вместе.

— Я человек ненадежный и безответственный, — заметил Ян.

— Ну и что же, — перебила она, — природа тоже ненадежна и безответственна.

— Но людей за это наказывают.

— Желаю тебе самого сурового наказания.

Грохот поезда прервал их разговор.

— Чем современнее эти поезда, тем сильнее грохочут, — сказал Ян.

— Не пропадай.

— Женя, я не могу жить двумя жизнями.

— Что?

— Это все, что я могу тебе сказать: не могу жить двумя жизнями.

Она ошарашенно посмотрела на него.

— Безумный, — шепнула она, — ты хочешь одну жизнь? Такого не бывает. Нет одной жизни. Понимаешь? Нет.

— Я все меньше понимаю, что такое жизнь, Женя.

— Не надо искать решения, или оно придет само собой, или все должно оставаться так… без решения…

— Не грусти.

— Я не грущу.

— И не плачь!

— Не буду. Если попадешь в катастрофу или вывалишься из вагона, мне привидением не являйся, не выношу привидений. — Слезы текли у нее по щекам.

«Не могу. Нет мочи. Как это вынести? — думал Ян. — Еще пять минут. Еще только пять минут».

— Думай о нем почаще. Я думаю и буду думать.

— Я так хотела бы приходить к нему хоть раз в неделю. Там, наверное, никто не косит траву и не чистит около могилы. А лампадка давно погасла.