— Здравствуйте, голубчик, здравствуйте, — первым поздоровался Олег Дмитриевич, сразу же смекнув, по какому делу явился главный врач.

Доцент Гати почтительно пожал руку Олегу Дмитриевичу, сел в предложенное ему кресло и еще долго отпыхивался, все не начиная разговора, делая вид, что слишком задохнулся, поднимаясь по лестнице.

— Да-а, — наконец выдохнул он, показывая, что И трудно ему, и не рад говорить, а надо, служба требует. — Быть может, не указывать этот случай?

— Непорядочно, — тотчас откликнулся Олег Дмитриевич.

— Но он же нам всю картину, так сказать, портит!

— Мы имеем дело не с куклами, — возразил Олег Дмитриевич.

— Это, та-сказать… — заволновался доцент Гати. — Но мы уже написали, и к совещанию подготовлен материал. А тут, та-сказать, сук, на котором сидим…

— Непорядочно, — повторил Олег Дмитриевич.

Доцент Гати вынул аккуратно сложенный платок, промокнул им лицо, все три подбородка по очереди.

— Прямо и не знаю, что, та-сказать, делать. Вопрос большой, в масштабе не только города: в клинике нет смертности. И вот, та-сказать, причины: отличная диагностика и глубокое прогнозирование.

Олег Дмитриевич с пониманием покивал головой, но не поддержал предложения главврача.

— И тут, та-сказать, как назло, как раз накануне совещания…

— К сожалению, такова наша профессия, голубчик, — Олег Дмитриевич развел руками.

Он долго смотрел в глаза главврача. Тот даже прослезился, опять полез за платком. Но взгляд Авторитета выдержал.

Доцент Гати еще посидел, попыхтел, усвоил для себя что со стороны Авторитета поддержки нет, но и осуждения не будет, почтительно откланялся и ушел.

Появилась Нина Семеновна, и очень некстати. Она увидела лицо Олега Дмитриевича таким, каким его никогда раньше не видела; напряженным и недовольным.

Это длилось всего какое-то мгновение, а затем выражение изменилось, лицо приняло привычный вид. Олег Дмитриевич одарил ее своей очаровательной улыбкой, но, словно по инерции, повторил свой жест, развел руками!

— К сожалению, мы имеем дело не с куклами. — Но тотчас спохватился: — Что у вас?

— Относительно мальчика Прозорова. Все подготовлено.

— Прелестно, голубушка, прелестно… Вот в понедельник… на пятиминутке и решим.

Нина Семеновна несколько удивилась, потому что знала, что все в клинике определяет не пятиминутка, а Олег Дмитриевич, но ничего не сказала, извинилась и пошла делать свои дела.

Такое случается только во сне или в сказке. Выходя из трамвая, Вера Михайловна буквально столкнулась с доктором из Медвежьего.

— Ой! — воскликнула она.

— Здравствуйте, — поспешно отозвался он, также удивленный этой встречей.

— Владимир Васильевич? — произнесла она, все еще не веря, что это именно он, их доктор, со своими очками, со своим острым носиком.

— Да, да… Я на усовершенствовании и по поводу диссертации…

— А мы с Сереженькой… Помните? Он в клинике Горбачевского.

— Зайду… В самое ближайшее время.

Подходил следующий трамвай. Владимир Васильевич, видимо, торопился, неловко откланялся и повторил!

— Непременно зайду… Извините…

Эта неожиданная встреча взбодрила Веру Михайловну, придала ей силы и уверенности. Сегодня она снова ехала к своей однофамилице, З. И. Зацепиной. И все еще колебалась, решая, надо ли ей навещать Зинаиду Ильиничну. Быть может, той эта. встреча будет не особенно приятна? Быть может, ей отдохнуть в выходной хочется, а тут нежданный гость?

«Ведь здесь не деревня, не наши Выселки, где к каждому зайди в любое время, и он рад будет, — здесь все по-другому…»

Самой Вере Михайловне хотелось этой встречи. Она ждала и боялась ее. Это была хоть какая-то надежда разыскать родственников.

«Но хотят ли того же другие, вот эта Зацепина Зинаида Ильинична? Та ли это, кого я ищу?»

Встреча с Владимиром Васильевичем все решила.

Вера Михайловна увидела в ней доброе предзнаменование. Сомнения исчезли.

«Все обойдется, — внушала она себе. — Я не одна тут.

Да и Зинаида Ильинична человек же, В крайнем случае извинюсь и не стану задерживать. Я только спрошу и все. Спрошу и все», — повторяла она себе.

Дорогу Вера Михайловна уже знала. Время было дневное. Она быстро отыскала нужный дом. Вошла в подъезд. Остановилась у двери, на которой висели таблички с фамилиями, и нажала звонок З. И. Зацепиной.

Дверь распахнул лохматый высокий парень и оглядел Веру Михайловну пустыми глазами. Он что-то жевал и молчал. И хотя парень годился в ученики Вере Михайловне, его нагловатый вид смутил ее, она спросила поспешно:

— Можно Зинаиду Ильиничну?

Парень, не переставая жевать, ткнул пальцем во вторую дверь от входа, повернулся и пошел, покачивая бедрами, как кокетливая девица.

Вера Михайловна подошла к указанной двери, осторожно вздохнула и постучала.

— Сейчас, сейчас, — послышался грубый голос, и через несколько секунд в дверях показалась немолодая женщина с бигудями на голове.

Вере Михайловне бросилось в глаза ее худое лицо с тяжелой челюстью и с добрыми, будто от другого лица, мягкими карими глазами.

— Вы Зацепина? — с ходу спросила Вера Михайловна.

— Ну, — подтвердила Зинаида Ильинична.

— И я Зацепина.

Зинаида Ильинична отступила в сторонку, пропуская Веру Михайловну в комнату.

— Меня еще маленькой… своих ищу… эвакуирована в сорок втором, выпалила Вера Михайловна и осеклась, сама удивляясь тому, как она коряво и неудачно это проговорила.

Но Зинаида Ильинична, как видно, не заметила этой корявости, а напротив, как-то сразу чутко восприняла ее слова, пододвинула Вере Михайловне стул, сама села напротив.

— Так я говорю, — уже более сдержанно продолжала Вера Михайловна, — как в сорок втором меня отсюда эвакуировали, так я и потеряла связь… О маме написали: «Умерла от голода, похоронена на Пискаревском».

Она заметила, что у хозяйки заслезился один глаз.

Это было странно. Правый смотрел нормально, а левый слезился.

Зинаида Ильинична поспешно встала, взяла с тумбочки папиросы, спички, пепельницу.

— Курите?

— Нет, спасибо, — отказалась Вера Михайловна.

Зинаида Ильинична затянулась, выпустила в сторону дым и спросила:

— Вы не Антонины Ивановны дочка?

— Нет. Маму звали Маргарита Васильевна. Я Зацепина по отцу.

— По отцу? — переспросила Зинаида Ильинична.

Она напряженно думала.

— Может, Захара Ильича? — осторожно спросила Зинаида Ильинична.

— Нет, — полушепотом, так же осторожно ответила Вера Михайловна. Моего папу звали Михаилом. Михаил Петрович.

— Михаил Петрович, — повторила Зинаида Ильинична, щуря слезившийся глаз. — Да что же это я?! — спохватилась она. — Раздевайтесь. Чай пить будем.

Она настояла, чтобы Вера Михайловна разделась, усадила ее к столу, сунула в руки свежую газету и выбежала на кухню. Вера Михайловна читать не стала, принялась разглядывать комнату. В ней было много вещей, и потому она казалась тесноватой. Чуть ли не треть ее занимала широкая кровать с подушками с двух сторон, а посредине — кукла на маленькой подушечке. Кукла была приодета, причесана, но, судя по всему, дети здесь не жили. Жила одна хозяйка. Еще бросилось в глаза обилие цветов. Они стояли у стен и на окнах в глиняных, обернутых цветной бумагой горшочках. А на самом видном месте висел портрет ребенка, написанный плохо, и было неясно, кто изображен на нем, мальчик или девочка.

Зато другое для Веры Михайловны уже стало ясно: она была убеждена, что Зацепина-то Зацепина, да не та. Но это требовалось выяснить окончательно, да и уходить сейчас было неловко, тем более что хозяйка принимает ее душевно, вот бегает, накрывает на стол. Высокая, некрасивая, в бигудях, она выглядела нескладно, и в этой нескладности и суетливости было что-то трогательное. Вера Михайловна даже спросила:

— Может, помочь?

— Что вы, я мигом.

Она расставила чашки, вазу с фруктами, вазочки с печеньями и вареньями,*внесла большой чайник и окинула стол внимательным взглядом.