Они снова прошли на кухню, сели вокруг стола.

— Слышала я, — первой прервала молчание Зинаида Ильинична. — Есть тут один… Люди хвалят… Фамилия… Вот забыла… На «к».

— Крылов, — подсказал Федор Кузьмич. — Пока в приемной сидел, о нем разговор был. Да и раньше слышал. От себя гребет.

Видя недоумение на лицах, Федор Кузьмич пояснил:

— От себя, говорю, гребет. Все для других. А вот этот, — он посмотрел на Веру Михайловну, — у которого лежал Сережа, под себя гребет.

— Да полно тебе, — вмешалась Марья Михайловна, боясь, чтобы его слова не огорчили Веру Михайловну.

— Ништо, — упорствовал Федор Кузьмич. — Узнавши говорю.

— Так вот, Крылов этот, — прервала Зинаида Ильинична, желая направить разговор на деловую тему, — он вроде волшебник. Другие будто отказываются, а он подбирает.

Вера Михайловна вспомнила, что и Нина Семеновна ей шепнула о Крылове, но тут же подумала: «Ничто и никто ему теперь не поможет. Все человечество не в силах помочь. Уезжать надо. От судьбы не уйдешь».

Старики все говорили, советовали, но она их больше не слушала, сидела, чтобы не обидеть их. И не возражала, ни звука не произнесла.

«Что их огорчать. Они-то хотят хорошего. Но что они могут, когда все человечество не в силах…»

Она еще посидела из вежливости, потом извинилась и пошла к Сереже, боясь, что он проснется и испугается незнакомой обстановки.

Глава третья

В клинике профессора Крылова шло экстренное совещание. Разбирался последний случай смерти. Все сходились на мнении: подводит АИК — аппарат искусственного кровообращения. Без него нельзя оперировать на сердце и легких, а он не всегда срабатывает точно. К тому же другой аппарат, контролирующий работу АИК, тоже несвоевременно подает сигналы приближающейся опасности.

Об этом Крылову было известно. Аппаратура устарела. Ею не успевают «освежать» клинику. Бюрократический барьер, ведомственная переписка, оформление всяких бумаг затрудняют «освежение». В последние годы дело с аппаратурой ухудшилось. Ликвидировали Министерство медицинской промышленности. Соответствующие заводы передали в ведение совнархозов. Они гнали план, выполняли побочные работы и не выполняли своих непосредственных обязанностей. Возникли своеобразные «ножницы». Соответствующие лаборатории разрабатывали медицинскую аппаратуру и приборы. Талантливые люди изобретали великолепные, необходимые для самых современных операций вещи. Эти аппараты и приборы получали премии и дипломы на международных выставках медицинской аппаратуры, но до клиник и больниц доходили не всегда. Совнархозы или не брались за выполнение нового заказа, или тянули с его выполнением.

Получалась своего рода злая сказка про белого бычка.

Аппараты есть, они прекрасны, но их нет у того, для кого они предназначены, хотя они есть и они прекрасны.

Причина этой злой сказки состояла в том, что прекрасных аппаратов и приборов нужно было немного, десять — пятнадцать штук на всю страну. А совнархозу такой малый заказ был невыгоден. Сто тысяч аппарат тов пожалуйста. Десять штук — крайне нежелательно.

Мороки много, плана нет.

Но так как наука идет вперед, а без новейшей аппаратуры невозможны сложнейшие современные операции, то, случалось, находили пусть не лучший, но легкий, хотя и дорогой выход. Покупали необходимую аппаратуру за границей. Платили за нее чистейшим золотом, хотя она и была хуже нашей, отечественной, той, что брала призы и дипломы на международных выставках, но, увы, лежала в лабораториях в количестве единственных опытных экземпляров.

Все это было нелепо, бесхозяйственно, не лезло ни в какие ворота. Вадим Николаевич Крылов и писал, и выступал по поводу этих нелепостей и безобразий. Но они, как говорится, продолжали иметь место. Ему же, беспокойному и шумливому человеку, в конце концов давали новые, полученные из-за границы приборы и аппараты. Он на время успокаивался, отставал, точнее, его закручивал поток текущих, непосредственных дел до той поры, пока новый случай не побуждал его к новой атаке.

Сейчас как раз и разбирался такой случай. Они давно запрашивали более совершенную аппаратуру. Переписка по этому поводу велась уже несколько месяцев, но без результатов. В ответ на бумаги приходили официальные бумаги, требующие новых бумаг.

Нужно было ехать в самые высокие инстанции, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Вадим Николаевич собирался это сделать, да все так складывалось, что было не до поездок: доклад на симпозиуме, защита диссертаций его подопечными, сдача монографии, очередные срочные операции — все откладывало, оттесняло срок поездки. Но сейчас он решил ехать. Все оставить и лететь в Москву.

Вот только собрать материал, доказательства. И чтоб без осечек, без щелей, в которые могли бы ускользнуть инстанции.

Он слушал выступающих сотрудников, крутя в розоватых от частого мытья руках остро отточенный карандаш, и едва сдерживал раздражение. Опять его помощник, правая рука, Алексей Тимофеевич Прахов, не представил в свое время, не оформил предыдущий, похожий на разбираемый сейчас, случай. «Все дипломатничает, видите ли. Все уберегает меня от стычек. Все ищет лояльных путей, видите ли», — в душе возмущался Крылов, косясь на своего прибранного и приглаженного заместителя.

Из-за дверей донесся голос секретарши. Она уже не первый раз отказывала кому-то, не соединяла с профессором. И теперь Вадим Николаевич слышал ее решительный тон:

— Ну и что? А я не могу… А там важнее.

«Ах уж эта Леночка», — одобрил Вадим Николаевич и, сделав знак товарищам, чтобы подождали, взял трубку.

— Ну, что там? Крылов слушает.

Звонил главный врач доцент Рязанов:

— Просил бы ко мне.

— Я занят.

— Действительно важно?

— Архидействительно.

— Когда же?

— Когда освобожусь.

— Жду.

Освободился Вадим Николаевич уже поздним вечером, в сумерках. Рязанов ждал. Это был старый, еще по фронту, товарищ Крылова, с которым они неплохо ладили, хотя частенько схватывались в принципиальных спорах. Рязанов относился к категории гибких, Крылов — к категории прямых людей. «Мне гнуться и скользить нечего, — говорил Крылов. — У меня, видишь ли, работа такая. Нужна определенность и ясность». — «А у меня, — защищал свое мнение Рязанов, — другая работа. Надо любыми путями выбить, достать, защитить. И все для вас, между прочим». — «Адвокат», — в порыве спора бросал Крылов. «Бык испанский», — ответствовал обычно выдержанный Рязанов.

Сегодня он пока что молчал. Оторвался от газеты, вскинул на лоб очки и указал Вадиму Николаевичу на кресло.

— Жду, — буркнул Рязанов и наклонил лобастую голову.

— Извини… Я просил секретаршу…

— Мне нужна не секретарша, а профессор Крылов.

Он сдержал вздох, отложил газету.

— Как с нашей заявкой насчет аппаратуры? — опередил его Вадим Николаевич.

— Идет переписка.

— Резину можно тянуть еще полгода. Выправляй документы. Через неделю поеду.

Рязанов покачал головой:

— Незачем тебе ехать. Через неделю все здесь появятся. Слышал о совещании?

— Н-ну, — недовольно буркнул Вадим Николаевич.

— Вот о нем и речь, — произнес Рязанов и почесал свой мясистый, нос. — Есть некоторые разведданные…

Горбач будет красоваться, а нас чернить собираются. — Он опять почесал нос и сдержал вздох. — И все из-за тебя.

— Может, полбанки тебе поставить? — попробовал пошутить Вадим Николаевич. — Нос-то вон как чешется.

— Поставят, — не принял шутку Рязанов. — Перо вставят.

— Ну, тут мы поможем. Вытащим.

— Не валяй дурака. Это серьезно.

— Все было, и ничего не было, — отмахнулся Вадим Николаевич.

Рязанов помедлил, произнес глуховато-сдержанным голосом:

— А ты не можешь…

— Не могу, — резко прервал Вадим Николаевич. — И не хочу, видишь ли. Что ты мне Горбача в нос тычешь?! У меня свои принципы, у него свои. — Он начал постукивать кончиками пальцев по подлокотникам, что означало раздражение. — Помню, мой Петька все повидло слизывал. Хлеб оставит, а повидло съест.