Затаившись, якудза готовились устроить ливень из пуль, железных осколков и стрел. Рю оставалось только отдать приказ.

Начальник заставы, грубо голося, напоминал, что нам запрещено здесь находиться. Он уже выхватил катану, встретив пренебрежение и чуя неладное.

Рю ответил задорной ухмылкой. Он остановился. Поднял над собой руку и, распрямив кулак, резко вытянул ладонь в сторону противника – дал волю стали и огню.

Приспешники сёгуна заметили якудза только тогда, когда начался обстрел. Было поздно предпринимать что-либо.

Пули пробивали доспехи, заставляя плоть плеваться кровавыми сгустками. Укоренялись внутри тел, втягивая за собой погибель.

Шашки лопались в клочья, сея пламя и вздымая пыль. Железные осколки впивались в растерянных асигару от ног до боков.

Отравленные стрелы точечно входили в броню. Наконечники добирались до внутренностей и вызывали обильное кровотечение наряду с заражением. Выбивали глаза. Проникали в мозг. Бросали наземь тело за телом.

Под градом валились и люди, и ржущие кони, встречая смерть без сопротивления. Бойцы сработали чисто и быстро. Заставу смело́, как не бывало.

Похвалив якудза, кумитё призвал их к себе. Стрелки резво сползали с крыш и вставали за нашими спинами, готовые сражаться за новый Мэйнан дальше.

Времени на воодушевляющие речи у нас не было, бойцы в них и не нуждались. Высвободив Лунный Клинок, Рю просто указал острием катаны на Великаньи Дубы.

Все всё поняли без лишних слов и послушно двинулись вперед.

От Коногава Дзунпея нас отделяли три тысячи шагов вверх. На полпути легкий ход перешёл в стремительный бег, а руки – схватились за оружие, когда из храма смерти донеслись странные звуки.

Вопли мучительно умирающих людей, заглушаемые нечленораздельным звериным рокотом, которому позавидовал сам Малиновый Оскал…

***

Меня не покидали размышления о том, что могло происходить наверху. Предположения отпали сами собой, как я поравнялся с низами исполинских деревьев.

Куда ни глядел, замечал подсказки. Большинство из них… на полу валялись.

Десятки тел утопали в крови. Изувеченные и изуродованные, узнаваемые только по позолоченным доспехам рода Коногава и мешковатым одеяниям шиноби.

Я заметил существо, которое Рю некогда показал мне посредством знака. Именно оно было ответственно за эти жестокие смерти. Чудовище как раз склонилось над последней жертвой, намереваясь забрать и ее жизнь тоже.

Перепуганные до волос дыбом даймё и кугэ тыкали в якудза пальцем, как детвора:

– Эй, поглядите туда!

– Подкрепление?

– Что здесь делает полукровка-они?.. Погодите, якудза?

– Здесь? Почему?..

После всего увиденного им явно хотелось отвлечься, даже если это сеяло смятения.

Какой-то кугэ, отбросив прочь предрассудки, воззвал к нам:

– Умоляю, убейте уже эту тварь!.. Спасите нас!..

Гокудо Дзиротё-гуми теснили толпу. Дзунпей стоял, как истукан, ничего не предпринимая. Это был худший день в его жизни.

На знать я внимания не обращал. Заострил взгляд на существе, не поддающемся должному описанию, и зеленоволосой куноити, которую то вот-вот убьёт.

Старший брат и кумитё тоже следили за Нагисой и Мидори. Лишь я мог положить конец бессмысленной борьбе брата и сестры.

Не одёрни меня Рю за рукав, потрёпанная куноити бы поднялась на загнутых когтях оборотня. Придя в себя, я воззвал к Малиновому Оскалу.

При виде него народ завопил: только исчадья преисподней им не хватало. Мой спутник живо усмирил Нагису.

Оборотень отчаянно верещал, но Ацурами успокоил его. Когда я подошёл к младшему брату, он притих, доверившись мне.

На площадке стало безопасно. Садара бросился к Мидори. Она была на грани потери сознания. Кумитё взял её тихонько на руки и понёс к Рю. Старший брат стоял, скрестив руки, и ждал, когда суета разрешится.

– Что с ней? – бесстрастно полюбопытствовал он.

– Голову ушибла. Вот-вот отключится, – обеспокоенно бормотал сэнсэй. – Не смертельно.

– Хорошо, если так.

– Рю? – предположила куноити.

Тот кивнул.

Его рука коснулась её шеи. Ладонь оставила синий знак – искренность.

– За нас или против нас, Мидори?

Пальцы его спустились ниже, к ключице, куда он поставил бы новую печать – смертельную, если б сестра дала неправильный ответ.

– За…

Сестру подташнивало, иначе она была бы поразговорчивее. Сказывалась слабость. Глаза её закрывались в беспамятстве.

Я вздохнул с облегчением, подслушав разговор краем уха, и обратился к оборотню:

– Ты помнишь меня, Нагиса? Это я, Фудо. Брат твой.

Он был ещё совсем крошкой, когда меня сослали в Отобе. Слёзы стекали по пухлым щёчкам. Нагиса махал ручкой вслед, не понимая, что я сделал не так. Он подозревал, что его брат не вернётся домой никогда.

Минуло немало зим. Внешне я не изменился совсем, разве что в росте. То ли дело малыш Нагиса. Стал совершенно другим человеком.

Покровы чудовища затрещали и начали лопаться, обращаясь в пыль. Ацурами брезгливо отряхнул лапы.

На кровавый пол упала юная, нагая синеволосая девочка – оболочка, принятая Нагисой за единственно истинную, его любимую. Она громко и горько заплакала, будто новорожденный.

– В чём дело, сестрёнка?

Это глубоко раненое жизнью дитя любило, когда его женское самоощущение учитывали. Я сорвал с себя дорожную накидку и прикрыл наготу Нагисы, помогая встать.

– Па-а-па! Па-а-па! – без конца ревела девочка, всхлипывая.

– Тс-с-с, что такое? Что с папой? – шептал я.

Нагиса обняла меня, утыкаясь лицом в грудь.

Она увидела перед собой защитника и утешителя.

Тогда я ещё не знал, насколько мы сблизимся.

Одежда мокла от её слёз. Я повёл новоявленную сестру к остальным.

Семье лучше держаться вместе…

– Отец мёртв, – мрачно объявил Рю.

Щека Мидори сияла золотым светом, вырисовывая знание. Когда брат изъял все воспоминания, печать потухла.

– Мы опоздали. Он… всё-таки убил себя. Нагиса оборотилась Горо. Дзунпей не знал этого и заставил её выступить кайсяку. Она отрубила отцу голову. Его сбросили в трупную яму. – Скривив губы в ненависти, он ткнул в чернеющую дыру посередине пола. – Убийство отца стало ударом для Нагисы. Итоги ты сам видишь, Фудо…

– Хидео-сама… – тихо проронил кумитё.

Он не был Урагами, но потерял бывшего господина и друга. Тоже утрата.

Я еле стерпел, чтобы не выхватить Солнечный Клинок и не броситься на сёгуна, плюнув на всё.

Кто, как не Коногава Дзунпей, повинен во всем случившемся? Кто?! Кто?..

– Ох уж это семейное горе – зарисовка стара, как мир! – язвительно заговорил кто-то поодаль. – Я почти плачу!..

[1] Оябун – другое наименование босса якудза.

Часть восьмая. Конец Прекрасной Эпохи (8-4)

Глава тридцать вторая. Вопль Нэцурасу[1]

Все уставились на Дзунпея. Даймё и кугэ провожали его взглядом, не роняя ни слова. Здесь и сейчас они значили не больше, чем зрители в кабуки.

Урагами и наши союзники встречали сёгуна сухо и осторожно. Никто не знал, что он может выкинуть. Позади трусливо жался дёрганый тэнно Иошинори, но делал вид, будто его тут нет вообще.

Владыка бакуфу остался один. Некому было его защищать. И подмоги ждать неоткуда. Но он по-прежнему держался храбро и властно. Как если бы Дзунпей сохранил уверенность в своей неприкосновенности.

– Кто же тут у нас? Кто эти безумцы? Стервятники, возжелавшие свергнуть меня?

Владыка Омы остановился в десяти шагах от нас. Прищурив глаза, он всмотрелся в лицо каждого Урагами. Вниманием не обделил и Садару.

Во взгляде читались презрение, разочарование и ненависть. Мы отвечали тем же, покуда причин имелось даже больше.

– Предатели! Все как один – предатели! – подытожил он.

В толпе назрели споры шёпотом. Они тонули в пылком потоке сознания вещателя.