Кружащаяся в чреве боль расползлась до позвонков – и выше, к легким. Для души открылся путь к новой жизни. Тело гибло и клонилось вперёд.

Затаив дыхание, я закинул голову назад. Глаза упали к нижним векам. Взгляд упёрся вдаль поверх голов собравшихся.

Мне явилось послание от самой вселенной, принятый за прощальный добрый знак судьбы. Тучи над Аоямой выкрасило в грязно-жёлтый цвет. Они расступились, пуская на равнину необычайно золотистые лучи солнца.

Свет выстлал всю зелень вокруг Омы пылающим изумрудным полотном. Как бы ни лил дождь, не мог потушить это пламя. Город выглядел под стать счастливому дню рождения столицы, – таким же ярким и жизнерадостным.

Последние проблески рассудка преподнесли его как надежду Мэйнана на новое завтра. Над островами поднималось небывалое, переродившееся солнце.

Я улыбнулся, уверовав, что… умираю не зря.

Тело опять потянуло к холодному камню – держаться больше я не мог. И я лежал бы, скрючившись, судорожно дергался, частично осознавая предсмертное исступление. Но умер раньше, ведь рука Нагисы не дрогнула, оборвав мою боль.

Свист катаны в ушах. Лезвие опустилось на шею.

[1] Прообразами Мисаки, Ходэ и Кирои выступают Осака, Кобе, Нагоя соответственно.

[2] Под «минолийскими огнями» подразумеваются фейерверки.

[3] Кайсякунин – помощник при свершении обряда сэппуку.

[4] Прообраз Аоямы – гора Фудзи.

[5] Сюрикэн – японское метательное оружие скрытого ношения: звездочки, иглы, гвозди, монеты, ножи.

Часть восьмая. Конец Прекрасной Эпохи (8-2)

Глава тридцатая. Сёстры

Я, Мидори

Из Горо вышёл отличный кайсяку. Со знанием дела. Сыну сёгуна не за что было уважать Урагами Хидео. Но к нему он отнёсся с неожиданным почтением.

Меч прошёлся по шее быстро, но бережно. Голова отца не отлетела на руки зрителям, а повисла на тоненьком куске кожи.

Труп обрушился на пол, содрогаясь и утопая в собственной крови.

Когда казнь свершилась, исполин зашатался, будто запутавшись в ногах. Выпрямившись, он вытер клинок об белоснежный платок, заделанный за кушак. Но убирать катану не спешил и встал с опущенной головой. Ждал, что скажет сёгун.

Я пристально следила за самоубийством, стараясь держаться холодно. На меня посматривал глава отряда, расположившийся на соседней балке. Шевельнись я тогда неправильно, отправилась бы вслед за родителем.

Страдания отца отдавались призрачной болью внутри.

Безликий спаситель не уберёг его от сэппуку. Либо подставил из соображений собственной выгоды. Так я посмела предположить, проклиная Рю.

Урагами Хидео ушёл из жизни прямо на моих глазах. Как отец, прежде всего.

Внезапно обретённый и так скоро утраченный. Последний по-настоящему родной человек, которого я имела радость знать и к которому чувствовала свою принадлежность.

Мать, Наоки, отец…

Я видела себя не просто круглой сиротой и, с натяжкой говоря, вдовой, а самой одинокой девушкой во всём Мэйнане.

Нелепой куноити с бессмысленной судьбой, которая по-прежнему служила бакуфу, не сдвинувшись ни влево, ни вправо. Прекрасно осознавая, что именно Дзунпей отнял у неё прямо или косвенно всех, кто был дорог…

Ненавидя всё и вся, я отвернулась в попытке успокоиться. Обмануть себя. Любой ценой увериться, что еще не всё потеряно.

К мертвецу подбежали два самурая и склонились, будто над падалью стервятники. Действовали осторожно, чтобы не оставить на своих одеждах позорные пятна крови.

Его перевернули. Один вынул неторопливо из брюха кусунгобу, вычистил до прежнего блеска и укрыл в ножнах, засовывая кинжал за пояс. Встретив многозначительный взгляд Горо, он встрепенулся и поспешил удалиться.

Воины взяли тело за деревенеющие руки и ноги. Провожаемые всеобщим молчанием, они потащили его к чёрной глотке бездонной ямы для трупов.

Чтобы останки не бились при падении об края огромной дыры в полу, а летели посередине и не зацепили их, они раскачали покойника – и сбросили в пасть к тьме.

Урагами Хидео исчез окончательно. Мгла поглотила его, принимая в тихое лоно, пока он падал, разрывая перед собою воздух, на самое дно.

В бездну, где его ждали гниль, смерть и невольничьи души, там застрявшие. Туда, где меж груды свежих останков ютились опарыши, дожидающиеся новой добычи.

Когда он достиг горы костей, сломав часть под собой, гулкий треск прокатился пугающим отголоском по стенам ямы. Безразличные самураи тихо возвращались на места, а кугэ и даймё затаили дыхание.

Тишину нарушил Коногава Дзунпей. Разведя руки в стороны, сёгун сделал пару шагов вперёд и обратился к толпе раскатистым и волнующим голосом проповедника:

– Кара настигла предателя. Он искупил вероломство – не только жизнью…

– …но и будущим семьи, – добавил тэнно Иошинори.

Было тошно слушать, как угнетатель Мэйнана выставляет злодеем человека, осмелившегося пойти против него из добрых побуждений. Единственного в государстве!

Мне хотелось поскорее покинуть Великаньи Дубы и забыться. Но было рано. Пришлось душить злобу внутри.

– Пусть для каждого этот случай будет показательным и укрепит нас всех перед лицом угрозы извне. Не забывайте своё место в стране заходящего солнца!..

–… дорожите им! – призвал Первейший.

– А вместо того, чтобы сеять смуту, я в который раз призываю даймё сплотиться в столь тёмный час…

– … ибо враг ближе, чем кажется на первый взгляд, – резко дёрнув головой, дополнил речь Дзунпея тэнно.

Оба были правы в суждениях. Но ни один не понимал, о чём говорит.

Их проникновенное обращение нарушил режущий уши лязг стали, рухнувшей на камень. Привлечённая шумом, я отыскала глазами источник. Им оказалась катана, выпавшая из руки Горо.

Синий ветер пронёсся через Великаньи Дубы.

Все глядели на сына сёгуна, сдавливавшего кулаки до колебания в суставах.

– В чём дело, сын? – обеспокоенно спросил сёгун. Не столько из любви, сколько из раздражения. Наследник сорвал его речь, позоря имя рода Коногава.

Никто больше не решался заговорить с ним. Но каждый следил, что будет дальше.

Какое-то время Горо стоял, выпав из действительности. Ноги подкосились, и он упал на колени, клонясь к полу. Ладони метнулись к лицу, прикрывая горький плач. По площадке прокатились его всхлипы, перерастая в сдавленные рыдания, чья громкость только повышалась.

Коногава-младший пронзительно кричал. Я не выдержала и спросила у главного шиноби его мнение. Вразумительного ответа не последовало.

– Что происходит?

– Что-то… необъяснимое, – растерянно проронил он, не отрывая взгляд от исступлённо беснующегося наследника.

Горо вытянул спину и отбросил руки от лица, срывая голос. Он сразу затих, совсем не шевелясь. Сёгун наблюдал с опаской, пятясь и держа руку ближе к катане.

Мне показалось, Горо сошёл с ума на ровном месте. Но завеса тайны стала медленно рассеиваться, когда до ушей дошёл непонятный треск, а кожа его, как по колдовству, стала осыпаться.

Все осознали неестественность происходящего.

– Это не мой сын! – выпалил он. Сбросил с головы шлем и вынул оружие наголо. – Самураи, шиноби – ко мне! Всем остальным – держаться на своих местах!

Даймё и кугэ оставили последний указ без внимания. Никто из них не был при оружии, да и с Великаньих Дубов охрана так просто не выпустила бы. Им оставалось только глядеть под ноги, чтобы не упасть при отступлении в яму, и поддерживать мнимое спокойствие, сторонясь Горо.

– Вы слышали волю повелителя? – окрикнул отряд наш глава.

Он достал из-за спины крюк кагина́вы[1] и, закрепив его на балке, торопливо спустился по канату вниз. Мы последовали его примеру.

– Защищайте сёгуна! – сказал своим начальник самураев.

Перед Дзунпеем встал ряд мечников. Иошинори спрятался среди сопровождения.

Между даймё и кугэ проносились остальные воины.