Всю неделю он молил бога указать ему путь. В субботу он купил канистру бензина и, когда стемнело, отправился к заведению Ванджи. Это был уже не он, Мунира, жалкий учитель. В него вселился дух усердного проводника воли господней. Ему велено спалить дом терпимости — это земное святотатство. Облив бензином стены и двери, он чиркнул спичкой и быстро зашагал в сторону илморогского кряжа. Достигнув его вершины, он остановился, полюбовался пожаром. Языки пламени, вырывавшиеся из-под крыши, отсвечивая в темном небе, как зарницы, походили на кровавые лепестки. Он, Мунира, действовал в согласии с волей божьей. Ликуя, он упал на колени: наконец-то он причастился, доказал свою преданность Вере.

Глава тринадцатая

1

Инспектор Годфри сидел в вагоне первого класса у окна и глядел на мелькавшие мимо поля: аккуратные кофейные и чайные плантации на склонах холмов, в долинах и на отрогах гор — красота, созданная руками человеческими. Но нельзя сказать, что его внимание было целиком занято холмистым ландшафтом, лежащим между Руваини и Найроби; мысленно он все еще находился в Новом Илмороге. Ему бы должно испытывать теперь удовлетворение, как обычно, когда удавалось разгадать запутанную криминальную головоломку. Но вместо этого он ощущал смутное беспокойство, легкое раздражение и сам себе удивлялся — такое состояние было совершенно ему не свойственно, ведь он, как правило, относился с подчеркнутым хладнокровием к любым общественным и политическим событиям, предоставляя им идти своим чередом. И впрямь, какое ему дело до Кареги? Возмутители всеобщего спокойствия никогда не вызывали у него сочувствия. Инспектор Годфри был обязан своей карьерой только самому себе — его образование ограничивалось двумя классами, — и все же, взгляните, чего он достиг! А все благодаря старанию, упорству и еще инстинктивному нежеланию забираться в дебри. Ему внушили мысль о святости имущества. Система свободного предпринимательства, частной собственности на средства производства, товарный обмен и распределение благ были для него столь же незыблемыми постулатами, как и законы природы, такими же постоянными и неизменными, как солнце, луна и звезды. Любой, кто покушался на ниспосланный свыше порядок вещей, был выродком и не заслуживал снисхождения: подстрекать к хаосу может лишь безумец, ведь это равнозначно намерению сдвинуть небесные светила с их привычного места. Карега и иже с ним, проповедуя радикальный тред-юнионизм и коммунистические идеи, бросают вызов самой сути капитализма, а стало быть, они опаснее самых закоренелых убийц. Инспектор Годфри почитал своим непреложным долгом охранять общественные институты. И неважно, что сам он за долгие годы службы не накопил добра. Это не мешало ему держаться так, словно он хозяин существующей системы: ведь именно полиция призвана гарантировать стабильность, без которой невозможно свободное накопление капиталов. Все предприниматели, даже миллионеры, что обстряпывают свои делишки под вывеской КОК, зависят от неусыпной бдительности блюстителей порядка. Полиция — поистине ведущая созидательная сила в современной Кении, у инспектора не было ни малейших сомнений на этот счет. Таких, как Карега, надлежит отсылать в Танзанию или в Китай, нечего с ними церемониться!

А вот как быть с Мунирой и ему подобными? Этим вопросом инспектор был не на шутку озабочен. Как мог Мунира отказаться от несметного отцовского состояния? Ведь именно богатство, собственность, положение в обществе, помноженные на веру в бога и образование, — лучшие гарантии прочности семейных устоев. Чего еще человеку желать? Вполне вероятно, что Мунира свихнулся на религиозной почве, но, с другой стороны, по личному опыту службы в полиции Годфри знал, что подобный фанатизм, как правило, свойствен беднякам. Ох уж эти голоштанники, вечно всем недовольны!..

И все-таки кое в чем Мунира прав. Система капиталистической демократии нуждается в нравственном очищении, иначе ей не выжить. Людишек, представших перед ним в Новом Илмороге, не назовешь образчиком моральной чистоты. И такое доводилось ему видеть повсюду: в Найроби, Момбасе, Малинди, Ватаму и других местах, — только раньше он особо над этим не задумывался. Может, оттого, что ни разу не встречал человека, решившегося на убийство во имя духовных идеалов. Размышляя об илморогской скверне, инспектор Годфри отнюдь не имел в виду только лишь «Солнечное бунгало», принадлежавшее Вандже. Ничем не лучше и туристский культурный центр «Утамадунн», построенный якобы на забаву туристам из США, Японии. ФРГ и других стран Западной Европы. Но не вызывавшая подозрений вывеска служила прикрытием для далеко не святых делишек, в том числе для контрабандного вывоза из страны драгоценных камней, слоновой кости, звериных шкур и даже человеческой кожи! Этот центр создан для разграбления природных и человеческих ресурсов страны. Женщин и девушек нанимают для того, чтобы потакать любым капризам и прихотям иностранных туристов. Самых смазливых и соблазнительных с помощью французской и английской косметики доводят до кондиции и сбывают в публичные дома Европы. Инспектор Годфри знал наверняка, что прибыльная торговля черными рабынями ведется с ведома местного депутата парламента Ндери Ва Риеры, он-то и был фактическим владельцем центра. Его партнер — немец из ФРГ. «Слоновая кость на экспорт!» «Надежный источник валютных поступлений!» Вполне бы можно прикрыть это преступное гнездо, думал инспектор, припоминая, какой разразился скандал, когда несколько лет назад в Ватаму-Бэй разоблачили такой же преступный синдикат. Пожалуй, имеет смысл обсудить сложившееся положение с начальством, передать по инстанции заготовленный им на этот счет доклад. Но, прикинув, что в дело окажутся замешаны многие весьма важные лица, Годфри отказался от своего намерения. Он попридержит доклад, не станет ни с кем делиться добытой информацией. Она еще ему пригодится впоследствии, при решении очередной уголовной загадки. В конце? концов он сыщик, а не блюститель морали и нравов. Туризм — одна из важнейших отраслей национальной экономики, и, как во всяком деле, здесь есть и положительные, и отрицательные стороны. Его долг полицейского — содействовать сохранению стабильности закона и порядка, от этого зависят успехи промышленности, приток иностранных инвестиций. Он усмехнулся про себя, на душе полегчало. Глупо дискутировать с самим собой… этакий «диспут на темы морали»! Уж не признак ли это старческого слабоумия? Он откинулся на спинку сиденья и занялся более приятным делом — анализом профессиональных аспектов проведенного им дознания. Перед его мысленным, взором промелькнули Ванджа, Мунира, Абдулла, Карега… Поезд тем временем все приближался к столице, по сравнению с которой Новый Илморог — всего лишь жалкая дыра…

2

Ванджа думала о своем отце. Что побуждает одних становиться на сторону народа, других — продаваться иностранным хозяевам, а третьих — балансировать посередине? Каковы мотивы? Вспомнив Абдуллу, Карегу, Муниру, своего деда и многих, многих других, с кем сводила ее жизнь, она пришла к такому заключению: все, наверно, объясняется просто — любовью и ненавистью. Любовь и ненависть — сиамские близнецы, сросшиеся спина к спине в человеческом сердце. Ты любишь — значит, и ненавидишь; коли ненавидишь, то, стало быть, и любишь. Любовь определяет, кого ты ненавидишь, и наоборот. Ненависть очерчивает возможности любви. Но как узнать, что любишь, а что ненавидишь? Вновь и вновь в своих размышлениях она возвращалась к проблеме выбора. Человек судит о том, что ненавидит и что любит, по своим поступкам, по тому, чью сторону он принимает. Нельзя, к при-меру, распинаться о любви к народу и в то же время помогать колонизаторам угнетать народ. Нельзя утверждать, что стоишь на стороне тех, кто воюет со злом, и оставаться над схваткой… Отец мечтал сколотить капитал, накопить добра; он пуще огня боялся, как бы его не заподозрили в симпатиях к народу — это помешало бы делать деньги. Трагедия отца, избравшего нейтралитет и, следовательно, оказавшегося в стане колонизаторов, заключалась в том, что ни его измена, ни отречение от деда, ни самоотречение не уберегли его от краха, ибо весь мир вокруг него развалился. Его мелкий бизнес — он был водопроводчиком — не шел ни в какое сравнение с огромными предприятиями, теснившими его со всех сторон. Вандже все было предельно ясно: она сама какое-то время занималась торговлей вразнос и знала, что водители грузовичков «матату», хозяева разваливающихся автобусов, грошовых лавочек и многие, многие другие становятся жертвами безжалостной конкуренции. Так есть ли разница между отцом и ею самой? Она, как и он, сделала неверный выбор, отдав свою любовь деньгам и стяжательству. Следовательно, она по собственной воле очутилась на стороне Кимерии в сегодняшней стране, почиющей на лаврах независимости. Вправе ли Ванджа в таком случае осуждать отца? Она, собственно его и не знала, а жаль… поговорить бы с ним по душам.;! только вряд ли бы разговор получился. Разве не она в конечном счете способствовала унижению отца? Теперь ничего не исправишь, но было время, когда еще можно было что-то изменить. Сколько раз она собиралась вернуться домой, но мешало то одно, то другое. Однажды даже сложила чемоданы и объявила девицам, что покидает их. Наутро обнаружилось, что у нее украли все носильные вещи. Не ехать же домой с пустыми руками. Отец как-то обозвал ее шлюхой, выгнал из дома, проклял, если не всерьез, то, во всяком случае, на словах!.. Адвокат тоже советовал ей вернуться. Она последовала его совету, села в автобус, твердо решив довести дело до конца. Но, доехав до своей деревни, внезапно передумала. Ее пронзило острое чувство вины — нет, не потому, что не везет подарков родным. Снова вспомнилась последняя стычка с отцом, память причиняла боль… эта рана саднит и по сей день. Еще до первого приезда в Илморог она решила помириться с родителями, заручиться их благословением. «Нет ничего страшнее отцовского проклятия», — убеждала она себя. Она нагрянула домой в полдень. Отец, растянувшись на траве, дремал в тени амбара. По его лицу было видно, что он серьезно болен. Ванджу захлестнула жалость — ведь он, бедняга, один на целом свете. Ему трудно было говорить, он попросил напиться, она прошла в дом, налила воды в кружку и поднесла ему. Его руки дрожали. Он поднял на нее глаза, медленно покачал головой.