Служанка Мэри пришла через какое-то время, настояла, чтобы для ужина я выбрала официальный наряд. Я перечила, но она пригрозила позвать «моего отца». Мне было страшно, что все в замке уже знали, что я — его дочь. Как скоро узнают в Сорренвуде?

Мэри выбрала самое красивое платье из лавандового щелка в стиле, что льстил бы моей фигуре. Я думала, что мне нет дела до такого, но было просто так говорить, когда не было и шанса так нарядиться. Я решила, что можно подыграть в этот раз. Даже если мои просьбы будут исполнены, я не видела себя в роли избалованной леди замка.

Я одевалась сама с четырех лет, было сложно стоять, как беспомощная кукла, пока Мэри наряжала меня. Она ругала меня, когда я пыталась помочь, и я сдалась. Она закончила и подняла зеркало, и я не узнала девушку, смотрящую на меня. Все-таки одежда меняла людей. Мэри настояла, что сделает прическу, и мне пришлось сидеть еще час перед зеркалом, пока она завивала мои пряди в локоны.

— Какая ты красивая, — сказала она.

Я нахмурилась от похвалы и понизила голос:

— Вы можете мне помочь? Вы видели пленников, которых привели в замок?

Мэри будто меня не слышала. Она вытащила жемчужное ожерелье и серьги из шкатулки.

— Лорд прислал это вам для ужина, — она застегнула жемчуг на моей шее. Я невольно любовалась красотой ожерелья, хотя не хотела радоваться украшениям.

— Я могу дать вам деньги, — сказала я. — Прошу. Их важно найти.

Я словно говорила со статуей.

— Разве вы не красавица? — сказала она. — Попробуем эти серьги, — она прикрепила их к моим ушам. — Вам очень повезло. Вы будете ужинать с лордами и леди.

От этого я напряглась, желудок сжался.

Год назад Эш вшил гвоздь в пояс штанов. Он знал, что месть Рэтчер приведет к его плену. Гвоздь был тонким, маленьким, так что его не нащупали бы. Он был прав. Его пояс и сапоги забрали, его обыскали, пока он был без сознания, но они не нашли гвоздь.

Он не сразу смог порвать нити на поясе. Не нужно было пришивать его так крепко, но он хотел, чтобы гвоздь оставался на месте. Наконец, дырка стала достаточной, чтобы вытащить гвоздь. Он тут же принялся ковырять оковы на лодыжках.

Гвоздь пригодился. Им можно было взломать замок или выколоть глаз. Он сделал бы это с Рэтчер, если бы не было других вариантов, так он хотя бы ослепил бы ее перед смертью. И если они решат бросить его гнить в темнице годами, а не убьют, он сможет помечать дни на стене и медленно — очень медленно — рыть путь наружу. Он знал, что побег почти невозможен, но мысль давала ему искру надежды, и это уже было важно.

Он скреб почти час, а оковы все еще были закрыты. Он то завидовал умению Тессы, то обижался. Разве это могло быть так сложно? Нужно было попросить указания, пока они шли по лесу. Если она научилась работать с замками у отца, то она могла научить и других. Но он не спросил, он едва говорил с ней. Он не боялся столкнуться с Рэтчер в бою, но было страшно посмотреть на девушку, от которой его сердце билось быстрее.

Она была не такой, как другие девушки. Она была храброй и умной, как мужчина. Даже умнее и смелее Риланда. Он хотел встретить ее в других обстоятельствах… в мире, где Лэнс был еще жив. В мире, где жили гармония и мир при правлении доброго правителя, а не деспота. В мире, где он честно жил бы как писарь. Или даже научился бы писать стихотворения, хотя он не видел, как ему платили бы за поэзию. В том идеальном мире Тесса работала бы по своему ремеслу, если бы хотела, и, может, согласилась бы стать его женой.

Но если бы Феллстоун не убил ее отца, ничто не помешало бы Тессе и Риланду, и Эш не получил бы шанса с ней.

Ключ загремел в замке, и Эш убрал гвоздь в карман. Тюремщик принес металлическую тарелку и подвинул к нему по полу, а потом ушел. Эш смотрел на неприятное месиво на каменном полу рядом с ним.

«Там муха?» — от вида его тошнило. Но он знал, что ему нужна сила для момента, когда он сможет сбежать. Он убрал муху из тарелки. Он съел бы такое, если бы мог становиться птицей. Он попробовал немного каши. Вкус был таким же плохим, как и вид, но он заставил себя проглотить это. И еще ложку.

Я подняла ложку над тарелкой бульона за столом, что был таким роскошным, что король Мидас сел бы к нам. Комнату озаряли золотые люстры. Красное вино налили в хрустальные бокалы. Серебряная утварь с позолотой, фарфор, расшитый шелк салфеток… список был бесконечным. Конечно, налоги в деревне выросли. Один такой ужин стоил больше нашего дома.

Лакей усадил меня справа от пустого стула во главе стола. Шестеро остальных сели рядом и напротив меня. Я раньше не видела этих людей, они были в богатых сатинах, шелках и бархатах. Они выглядели как аристократы, но я высоко держала голову. Папа научил меня не бояться богачей, не дрожать перед ними.

Юноша слева от меня был почти одного возраста с Эшем. Его светлые волосы были зачесаны назад, тень обозначала будущие усы. На манжетах его белой шелковой туники были вышиты львы. Его тонкие бледные руки нельзя было сравнить с загорелыми и уверенными руками Эша. Мне даже нравились следы труда Эша в его коротких ногтях и царапинах.

Юноша хитро улыбался, склонился ко мне и сказал на ухо:

— Мы не начинаем до появления лорда.

Я опустила ложку.

— Я — Малкольм Харлан, — продолжил он. — Позвольте представить графиню Брекен напротив нас.

Графиня была напротив меня у пустого стула, она оказалась маленькой женщиной с тяжелым ожерельем. Мочки ее ушей провисли от ее золотых сережек. Ее запястья тоже были перегружены браслетами, и я не знала, как она будет есть суп, не утопив браслеты в нем. Ее глаза были слишком большими для ее головы, они сверлили меня злобным взглядом.

— Жуткий юноша рядом с ней — мой младший брат Эдмунд, — сказал Малкольм.

Юноша был на год младше брата и хмуро посмотрел на нас. Он много времени потратил на свой облик. Маслом пригладил кудрявые пряди, его губы были такими красными, что мне казалось, что он нанес на них румяна. Его белые рукава были пышными и шелковыми, на нем был лиловые расшитый жилет. Я была уверена, что, если загляну под стол, увижу подходящие сатиновые лиловые брюки и белые чулки.

— Рядом с ним моя мама, леди Харлан, — добавил Малкольм. — А рядом с ней сэр Харлан, отец.

Леди Харлан поражала красотой, выглядела молодо. У нее были чувственные глаза, пухлые губы, прямой нос и желтые волосы, собранные у шеи. У нее был хороший вкус в макияже и украшения, в отличие от графини Брекен, на ее шее была простая золотая цепочка, а на ушах маленькие серьги с бриллиантами.

Ее муж был во всем ей противоположен. Он был вдвое старше, он точно не был красивым даже в молодости. Может, из-за лысеющей головы он отрастил бакенбарды, и его пухлый нос был красным от постоянного натирания платком. Его темная туника была в пятнах на его большом животе.

— Добрый вечер, юная леди, — сказала леди Харлан. Она тянула слова, как старушка, ударяла каждый гласный, словно пыталась впечатлить людей образованием.

Юная леди с другой стороны от Малкольма склонилась и посмотрела на меня.

— Не забывайте обо мне! — сказала она высоким писком. Ее шелковое платье было ярко-розовым, игривые коты были вышиты вокруг воротника. Ее волосы были тускло каштановыми, а лицо узким, брови были выщипаны до тонких линий. Она была с серьгами в виде золотых котят, таким был и кулон. Может, если подуть на ее кулон, она станет котенком.

— Я леди Нора, — сказала она. — Мы с Малкольмом помолвлены. Графиня — моя бабушка. Рада знакомству, леди Тереза.

— Это не… — начала я, но лакей сообщил о прибытии лорда Феллстоуна. Два пажа в ливреях открыли дверь, и лорд вошел в зал. Он был одет богато, но не кричаще, в черную шелковую тунику с жемчугом на манжетах. Его хорошие шерстяные штаны тоже были черными, как и кожаные туфли. Он шел с грацией хищника тихими и плавными движениями, как дикий кот к добыче. Он не сел во главе стола, а плавно опустился.