— Я прошу вас, Штефан Михайлович, простить меня за то, что произошло, — говорила Мария Федотовна. — Вы не представляете, как мне стыдно… Хотите, я приду сейчас и подпишу все эти бумаги?

— Не беспокойтесь, Мария Федотовна, — сказал он снисходительным тоном. — Зайду в другой раз. А сейчас у меня, представьте себе, еще много возни с отчетом.

— Ох, и у меня работы поверх головы. Но после того, что произошло, ничего у меня не выходит… Я отпустила девчат домой. Пусть отдохнут, бедняги, немного. Так что если вам подходит…

— И я разрешил сегодня своим уйти немного пораньше, — выдал он свой секрет, сам того не желая, а спохватившись, соврал в свое оправдание: — Мы ведь уже закончили баланс.

— Я не могу работать. Так разволновалась, что на ведомости смотрю, как дура, и ничего не соображаю, — жаловалась Мария Федотовна. — А самое неприятное для меня, что я вас обидела… Знаете что? Я сейчас приду к вам и подпишу.

— Не беспокойтесь, Мария Федотовна, — пытался он уговорить ее. — Я ведь вам сказал, что сам на днях приду.

— Нет, нет! Я натворила, мне и исправлять. Не уходите никуда, пожалуйста, я иду к вам.

Голос внезапно умолк, и еще некоторое время в трубке слышалось нестерпимо сердитое пиу-пиу, которое словно поддразнивало его: «Что ты за мужчина, если допускаешь, что женщина бежит подписывать какие-то пустяковые бумаги?.. А еще претендуешь называться хорошо воспитанным человеком. Паша ты турецкий, вот ты кто. Дама бежит, чтобы подписать…»

Штефан Михайлович лихорадочно набрал номер телефона, но на том конце провода никто не поднимал трубку.

«Уже вышла!» — огорченно подумал он, и странное беспокойство шевельнулось в его душе.

Он чувствовал: нужно что-то сделать, но не догадывался, что именно. Хотел было сейчас же уйти, исчезнуть, но не решался. Вся эта история была ему тяжела. Интуитивно он ощущал, что ею движет стыд. То же самое чувство мучало и его.

Он начал лихорадочно ходить по кабинету и вдруг вспомнил, что дверь заперта. Бросился к столу и стал торопливо искать по ящикам дверной ключ. И только перевернув все сверху донизу, сообразил, что оставил ключ в двери.

Подбежал, по-воровски отпер дверь и на цыпочках вернулся к столу. Но не успел дойти до стола, как услышал легкий стук.

— Да, да, войдите! — крикнул он, чувствуя, как его окатывает теплый вал.

В проеме двери появилась разрумянившаяся Мария Федотовна и зачастила:

— Разрешите, Штефан Михайлович, немного вас поругать. Что же это вы — такой образованный человек, а запираетесь на ключ? — она томно улыбнулась ему, потупила взор и продолжила своим мелодичным голосом:

— Пришла, потянула за ручку, а дверь-то заперта. Очень это неприятно — возвращаться. Спросила о вас дежурного на проходной, вернулась и вижу, что вы работаете изо всех сил, у вас полный стол бумаг…

— Да… нет, — забормотал Штефан, — я решил навести порядок на столе, — соврал он и слегка распустил узел галстука.

«Ох, грехи наши, — неслышно вздохнула Мария Федотовна, стараясь поймать его взгляд. — Хороший он человек, порядочный, но очень уж зануден. У меня вырвались нехорошие слова… Чего не скажет женщина со зла, а он рассердился! Стоит, упер глаза в землю и сопит, как гусак. Ох и достается, наверное, его жене! Не завидую я ей».

— Ну а что мы теперь делаем? — спросила Мария Федотовна, видя, как он заботливо собирает ведомости на одном углу стола, а потом передвигает их на другой. — Давайте я подпишу вам ту бумагу. Или…

— Да, да, конечно! — сказал Штефан, заторопившись, и стал лихорадочно шарить на столе. С трудом нашел нужные бумаги и поспешил протянуть ей. — Вот, пожалуйста… А вот и ручка. Можете проверять, пожалуйста…

Мария Федотовна улыбнулась, увидев такую услужливость. В глубине души она оставалась при своем мнении — он жестоко рассердился. Видела, как упорно он избегает ее взгляда.

Штефану Михайловичу удалось тем временем справиться со своими эмоциями, чувство неловкости улеглось, он примирился с ситуацией и снова превратился в мужчину, которым любил себя чувствовать на своем месте. Когда она возвращала ему бумаги, он уже не прятал взгляда — и Мария Федотовна расцвела от удовольствия.

— Все еще сердитесь?

— Но ведь ничего же не было, — галантно ответил он и сдержанно улыбнулся.

«И все же я чувствую, — сказала она себе, — в глубине души он все еще имеет зуб на меня… Но пусть…»

— Если бы вы знали, как я сожалею, — попыталась она продемонстрировать раскаяние, но Штефан поспешил прервать ее с миной рассерженного человека:

— Мария Федотовна, что было, прошло, а вообще-то говоря ничего и не было. Сейчас вы у меня в гостях, и я прошу мне подчиняться… — Он открыл сейф, достал оттуда коробку конфет, положил на стол. — Видите теперь, что я совсем не сержусь?

Мария Федотовна была приятно удивлена. Еще раз посмотрела ему в глаза — ей показалось, что он неискренен.

«Увидим, — самолюбиво подумала она, — в конце-то концов».

Она вдруг стала допытываться о всяких подробностях биографии Штефана Михайловича. Он лаконично отвечал, что женился молодым, когда еще и двадцати лет не было, что жену зовут Лукрецией, она фельдшерица, что у него двое детей — девочка и мальчик, оба учатся в политехническом институте, что нравятся ему передачи «В мире животных», что в молодости он любил путешествовать, что если бы не стал бухгалтером, сделался бы конюхом, не любит машин, а если бы выиграл в лотерею, купил бы дочке дом — она замуж собирается.

Мария Федотовна слушала, но никак не могла поймать его взгляда. Ласковым голосом она прервала его:

— Штефан Михайлович! Вот вы говорите, что не сердитесь. Разрешите тогда мне поцеловать вас в знак примирения…

— Ну о чем вы, Мария Федотовна?.. Если не возражаете, я сам вас поцелую…

Потом он галантно проводил ее до остановки троллейбуса, поехал вместе с ней и довел до самого подъезда, в котором была ее квартира. Слегка приподнял шляпу над лысиной, уважительно поклонился и поблагодарил за приглашение зайти выпить чашечку кофе. Сослался на поздний час и ушел.

Прежде чем подняться на девятый этаж, в квартиру, где он жил с женой и двумя детьми, он долго ходил по улице взад и вперед, стараясь снова вызвать в памяти то нескончаемое мгновение поцелуя. Фактически-то он ее поцеловал, но лучше сказать, что она его поцеловала. Это было как взрыв в его душе. Губы у нее мягкие, живые, трепещущие… Он чувствовал их всего мгновение, но мгновение-то это было!..

Он ускорил шаг, хотя никуда не спешил. Шел, подгоняемый волнением, какого давно уже не испытывал, даже забыл, когда чувствовал такое в последний раз…

«Вот ведь проклятое сердце! Все еще тлеет в нем огонь… Стоило только ощутить губы красивой женщины, как опять вспыхнуло пламя», — думал он, торопливо шагая между деревьями маленького парка, разбитого возле его дома.

Лукреция давно уже поджидала его с приготовленным ужином. Ни о чем его не спросила — ни о том, почему так поздно пришел, ни о том, почему такой задумчивый. Она привыкла уже, зная, что он и раньше много раз задерживался с отчетом, а когда у него не сходился баланс, приходил домой пешком и опять-таки поздно. Штефан Михайлович смотрел на жену, словно видел ее в первый раз. «Господи, — ужасался он, — сколько времени мы уже не целовались! В молодости она была, как огонь, а теперь мы словно стали чужими…» — Глубоко вздохнул и уголком глаза посмотрел на Лукрецию. Подумал, что если она спросит сейчас, почему он вздыхает, он не будет знать, что ответить.

Вздохнула и она, в свою очередь, причем более горько, чем он, и начала жаловаться:

— Не знаю, что и делать. Сегодня Виорика заявила недовольно — мол, у всех девчонок есть дубленки, а у нее нет. Что мы сделаем? Может, дать ей денег — пусть покупает… А Тител хочет новые туфли.

В другой раз Штефан возмутился бы, отчитал бы Лукрецию за то, что она потакает этим чертенятам, которые только и знают — тратить и требовать, а требуют беспрестанно. А теперь он безразлично выслушал то, что говорилось каждый вечер, и подумал, глядя на ее поблекшие губы: «А как бы она целовалась сейчас?»