Он задумался о чем-то своем. Раздвинул колени, уложил на них большие, наработавшиеся за свой крестьянский век руки и стал глядеть себе под ноги.

Она прижалась спиной к стенке и все глядела на него, не снимая с плеч платка, не расстегивая видавшего виды пальто.

— Чего пригорюнился, — раздался мощный голос Николая. Он держал в руках бутылку с выцветшей наклейкой. — Вона, гляди. — И он поднял руку с приобретением высоко над головой.

— Ты, того, осторожней, — забеспокоился сразу Пилюгин, — разобьешь. Гли-ка, — Пилюгин кивнул в сторону девушки, — попутчица.

Николай наклонился, заглянул ей в лицо:

— Приглашаем вас отпить с нами красненького.

Он поставил на столик бутылку и сказал строго Пилюгину:

— Чего глядишь, достань закусь.

Пилюгин полез в кошелку.

Николай подсел рядышком к девушке. Стал пристально глядеть на нее. Та смутилась.

— Да вы что, дядечка, глядите-то так… — начала было.

— Того и гляжу, что, вижу, с наших ты, девка, мест будешь. Звать-то как?

— Наталья.

— В Москве самой живет, — сообщил Пилюгин, роясь в кошелке, — во как!

— А чего делаешь в Москве-то? — строго спросил Николай. — Лимит, что ли, а?

— Ага.

Пилюгин непонимающе посмотрел на нее, потом на Николая, а тот, почесав затылок и с каким-то сожалением глянув на Наталью, ласково так сказал ей:

— Ну, это ничего, может, чего и получится у тебя. Дай тебе, как говорится… Ну чего ты в угол-то забилась, давай подсаживайся, будем вечерять. Давай, давай… Не робей.

Он схватил ее чемодан и на своих сильных руках поднял его, поставил рядом со своим.

— Так у меня ж там сало да колбаска…

— Так у нас то же самое — наше поешь, свое все целей будет, — потирая руки и присаживаясь к столу, говорил Николай.

Наталья сняла, наконец, пальто, аккуратненько сложила его на верхней полке, поднимаясь на цыпочки, показывая мужикам стройные, раскрасневшиеся с морозу ноги.

— Во какие мини в столице, — подмигнул Пилюгин Николаю, — и не холодно тебе, а?

— Да нет, — ответила она и стала одергивать край своей сверхкороткой юбчонки, пристыженная, стараясь натянуть ее как можно ниже. — Мода сейчас такая у нас.

— Во-во, мой тоже «у нас» да «у нас»… А сама-то еще и не знаешь, станешь ты ихняя или нет. Вишь, как получается. А юбку на всякий случай обкорнала. Не раненько ли?..

— Твое-то какое дело, — оборвал его Николай. — Раз надо, так, значит, надо. Погоди, на своих еще поглядим — кабы не напугаться.

Поезд покачивало из стороны в сторону, темноту за окном нет-нет да прочертит какой-нибудь заплутавшийся огонек, осветит на мгновение кусок запорошенной снегом земли, и снова темно. Но вот реже застучали колеса, меньше стало покачивать, показались вдали световые россыпи большой станции.

— Хороша ты, девка Наталья, — заглядывая ей в глаза, говорил Николай. — Что мой барбос шатается по белу свету, на тебе бы женился, и тебе бы не надо было коленки оголять, вымаливать свою прописку, и ему по свету не мыкаться, правда грю, Тиш?

— А то нет.

— Смешные вы какие, — отвечала им осмелевшая спутница, — а кто ж за меня в институт поступать будет? Я ж не век буду на стройке работать, я в институт еще пойду. Как же! Это тоже нужно.

— Как же, как же, — поддержал ее Пилюгин, — наши-то вон покончали, тебе тожись надо, давай, давай, девка, не отставай…

— Дурак ты, Тишка, не отставай, не отставай… Ученых баб скоро будет как собак нерезаных. А кто же рожать нам сыновей будет? А? Я тя спрашиваю? А-а-а. Молчишь. Вот то-то и оно, что некому у нас стало детишек рожать. Глянь на нее — девка что надо, а что у нее на уме? Дом в Москве поставить, институт свой закончить. Слыхал? А когда ж, я тебя спрашиваю, сынов для России заводить? Выходит, что и некогда. А те, городские, так на них вообще надежи никакой нетути — те слабаки сроду. Посчитай, сколь у нас в деревне за летошний год пацанов наплодили. А? Не слышу чего-то. А-а-а, вот так-то вот. Я тебе скажу — если все наши девки да бабы по институтам да по городам пойдут, то через пять лет школу в нашей деревне закрывать придется. Как-как? А вот так — ходить некому будет. Точно я тебе говорю. И не сомневайся. Я уже подсчитал. Сидел как-то с карандашом. Чего вот ее черти несут из родного дому, чего ей дома не сидится? Лучше, что ли, жить в общежитии с ободранными стенами? Да на стройке кирпичи таскать… Правильно я, Наталья, говорю чи не?..

По вагону, по проходу, зашумели подвыпившие молодые ребята, похоже, студенты, и, увидев Натальины выставленные как напоказ ноги, задержались у замолчавшего Николая, вырывая друг у друга из рук билеты.

— А я тебе говорю, что вот тут наши места…

— Да что ты смотришь, понравилась, что ли? — И парень оценивающе и откровенно разглядел Наталью с головы до ног. — Пожалуй, ты прав, — сказал он, не отрывая глаз от Натальиных ног, которые она снова стала пытаться прикрыть, одергивая край неподдающейся юбчонки.

Был он высок, с провалившейся неестественно грудью, лопатки его долговязого тела выпирали под свитером, как пробивавшиеся крылья. Долговязый был черноволос, в сильно увеличивающих глаза очках, будто прилипших к его горбатому носу.

— Ну что, папаша, замолчали, — обратился он к Николаю, — не время, не время… Двадцатый век, говорить надо, обмениваться информацией.

Он взял со стола пустую бутылку вина, поднес ее близко к плохо видевшим глазам и прочитал вслух:

— «Портвейн»… Плохо живем, отцы… Плохо. Вот что, Ваня, — распорядился он, — давай-ка сюда нашу, ну, ну, живо!

Ваня, белобрысый конопатый парень в солдатском полушубке, поспешно исполнил просьбу-приказ своего друга и, пошурудив в своей спортивной сумке с белыми большими буквами на боку, достал из нее бутылку водки.

Ошеломленные Николай и Пилюгин молча наблюдали за происходившим. Пилюгин, тот даже отсел ближе к окну и с какой-то опаской и испугом в глазах смотрел то на долговязого, то на Ваню.

— Ну что, сало мы не едим, так что уж извините. — И он отодвинул нарезанные аккуратненькие ломтики подальше. — А вот хлебушек, — он понюхал краюху хлеба, — ах, какая прелесть! Хлебушек сгодится, пусть остается… Ну так что приуныли, отцы? Жизнь прекрасна и удивительна.

Он поставил рядом стаканы и стал наливать в них водку сразу во все, пронося бутылку то над одним, то над другим, проливая на стол.

— Учись, старик, — подмигнул он Ване.

Николай внимательно следил за долговязым, а потом сдавленным голосом сказал тяжело, но решительно:

— Пить не будем, на чужие не пьем, так что вы того — не наливайте.

— Брось ты, отец, — перебил его долговязый, — выпьем по маленькой, ничего не случится, правда. — И он улыбнулся, обнажая неестественно длинные («Как у лошади», — прикинул Пилюгин) зубы.

Наталья криво улыбнулась ему, но ничего не ответила.

— Ну так что, мы будем пить или станем кривляться?

— Что ж нам пить, когда мы друг дружку знать не знаем, — раздраженно начал было Николай. — Так навроде как нельзя.

— Тогда позвольте, папаша, тогда позвольте, — затараторил долговязый. Он встал и, раскланиваясь, представился: — Михаил Персиц. — младший научный сотрудник, а это — он указал пальцем на скромно присевшего на край полки Ваню, — аспирант. Ну, теперь можно пить? — как-то раздраженно спросил он Николая. — Или еще нужны какие-нибудь церемонии?

Пилюгин стал подталкивать Николая в спину.

«Наверняка хотят чемодан стащить, — смекнул как-то сразу Николай, — с какой бы такой стати ему так-то вот напирать. Ну, отвязаться от них не отвяжешься, придется соглашаться, но теперь глаз да глаз. Иначе ребята наши пропали без провианту». А вслух сказал ему:

— Ну что ж, по одной пропустить оно, может, и можно, коль так повернулось дело.

— Вот так-то лучше, — сказал Михаил Персиц и, как-то неестественно быстро схватив стакан со стола, запрокинул голову и просто-таки влил в себя содержимое.

Николай держал в руке стакан, глядел, как пил Персиц, и только когда тот, громко крякнув, поставил стакан на стол, посмотрел на верхнюю полку, где больше, чем нужно для такого раза, торчал его чемодан; медленно выпил, отломил маленький кусочек хлебной корки, занюхал, робко покашливая.