…Так вот в командировке, увидев столько маститых писателей, Опенок буквально не сводил с них глаз: это ведь с ними вдохновение на короткой ноге, это они знают про него все. «Наверное, — сложил для себя тогда Опенок, — оно приближено к ним в соответствии с их талантами. Ближе всех, — выходило по его расчетам, — оно было к Груздеву. Ну и отлично, — решил он про себя. — И по манере держаться… Такой подвижный, быстрый… Как бабушка говорила когда-то про меня — ветрогон. Вот и Груздев из той же породы…»

И Опенок положил глаз на Груздева.

Он буквально не отходил от него. Ему важно было все в Груздеве: как тот ходит, как говорит, что ест и как пьет, как одевается — словом, ничто не ускользало от пристального взора молодого автора.

Ему льстило, что именно с Груздевым у него больше всего сходства — с самым талантливым, самым известным. А эго значило, решил он, что у него с ним один и тот же литературный тип и что, выводил он в своей теории, этот тип, стало быть, уже хорошо известен вдохновению, а значит, тут уже он успокаивал себя, дорожка к нему протоптана, а это, в свою очередь, значит, уходил он в заоблачные высоты фантазии, — что волноваться не надо, к таким, как они с Груздевым, оно (вдохновение) путь знает и про них не забудет… И ему, Опенку, предстоит написать ничуть не меньше Груздева (а как же — тип-то один!) и, учитывая разницу в возрасте (тут Опенок был дотошен и, просчитал все до единого дня), может, еще и больше. У него закружилась голова. Так много он не хотел. Сейчас для него было куда важнее, чтобы вдохновение просто почаще приходило к нему, не забывало про него. А уж он-то свое дело знает. Он человек работящий — за ним не станет.

Опенок старался попасть Груздеву на глаза, оказаться рядом, пройтись с ним, поговорить. И хотя сильно мешала проклятая застенчивость, но ее он преодолевал напускной веселостью, раздутой бодростью и чувствовал себя на седьмом небе — еще бы, с каждым груздевским словом в него входила уверенность, что путь к разгадке заветных тайн вдохновения все короче и короче и что наступит, наконец, момент, когда…

…Прощаясь в аэропорту, они обменялись телефонами, и Опенок, не уложившийся в отпущенный ему судьбой срок, рассчитывал на продолжение столь драгоценного знакомства все с той же заветной и единственно важной для него в жизни целью — получить, наконец, долгожданный совет из «первых» рук по поводу того, как жить в дружбе с вдохновением. Главное было сделано — человек, который знал про ЭТО все, был с ним на расстоянии телефонного звонка. Перешагнуть это расстояние ничего не стоило.

3

В квартире Груздева раздался звонок. Он, отяжелевший и больной, сидел дома — все чаще стало повышаться давление, мучили головные боли. «Разваливаюсь совсем, — думал Груздев, направляясь к телефонному аппарату. — Да что это со мной, в конце концов?» — лениво думалось ему. Впрочем, и жилось в последнее время как бы нехотя, приходилось жить — плыть против во всем противоборствующего течения. Именно против. А ведь ему еще памятны времена, когда жилось-плылось и по течению, когда несло само, и чтобы остановить стремительное то движение, казалось, не было никаких реальных сил. Все эти хватания за прибрежные ветки, попытки, растопырив руки, уцепиться хотя бы за что-нибудь, погасить скорость ни к чему не приводили, и он, увлекаемый тем напором, подчинился ему раз и, как тогда казалось, навсегда. И если кто и слышал на берегу отрывки его отчаянных возгласов, то разобраться в общем шуме того движения — что это, крик отчаяния или возгласы ликования? — было невозможно. Может быть, потому никто и не спешил к нему на помощь, предоставив ему свободу действий.

«Неужели же так вот и закончится все?» Он с ненавистью оглядел свой рабочий стол.

Он подошел к телефону, громко дыша, переводя дух — одышка! — и не взял, а ухватился за трубку.

«Эти дурацкие звонки. Лучше не подходить — наговорят всякой безделицы. Потом полдня выковыривай из головы. Живут же настоящие люди где-то в глубинках. Потому и пишут хорошо, а тут то одно, то другое. Вечером придешь домой, уставишься в потолок — вроде бы целый день на ногах, а что конкретно сделано? Что успел? Да ничего! Суета одна… И так день за днем…»

…Чтобы начать разговор с Опенком, надо было словно взбежать по лестнице высоко вверх. И Груздев кинулся было — ему туда хотелось. Но уже на какой-то из первых ступенек он остановился, удерживаясь за ту невидимую лестницу одной рукой, другой ухватился за грудь, тяжело и часто задышал, завороженно глядя вверх, откуда доносились бодрые, но, к сожалению, больше не вселявшие в Груздева прежних надежд слова, а одного желания, даже такого большого и отчаянного, которое переполняло Груздева, было явно мало.

Ах, как ему не хотелось слезать с той лестницы, но пришлось: не отпуская руки, словно прилепившейся к груди, он стал медленно опускаться, шумно глотая воздух, покрываясь холодным липким потом.

А сверху, как капли теплого июльского ливня, низвергались бодрые, полные молодых сил слова ни о чем: Опенок издалека подбирался к разгадке столь необходимой ему тайны.