«Ну и ну», — не пропускает съехидничать Вербин Второй Мудрый.

«Хотелось бы отметить также, — говорит следующий выступающий, — высокую общую культуру нашего кандидата, его безграничный интерес ко всему, в чем так или иначе присутствуют признаки гармонии. Вербин всегда разглядит их, не пропустит, не пройдет мимо. Он такой, наш дорогой Вербин…».

«А теперь мелочь. Но это, товарищи, только на первый взгляд. Возьмем спирты. Да, да, именно. И не надо удивляться, делать большие глаза. Никому не секрет — спирты открывают многие и многие двери лучше всяких отмычек… — Говоривший как-то излишне мечтательно закатил глаза под лоб. — Ну, словом, надо удвоить, а может быть, даже утроить, ведь речь идет о самой большой науке, — чего же скупиться… количество спиртов для отдела Вербина… Я, например, готов уступить для этой цели часть своей доли и призываю других поступить так же…».

«Помнишь, — надоедает Второй, — он приходил к тебе опохмеляться, просил налить. Наверное, и сейчас ему не мешало бы поправить здоровье…».

Возгласы: «И я, и я, и я», — вдруг как-то срезали радость. От хлопания сидений, с которых повскакивали желающие, стараясь опередить друг друга, в зале сделалось шумно.

«А взять халаты, — ревет кто-то с последних рядов, подминая другие голоса, — да разве в таком ходить Вербину, автору единственного в нашей специальности открытия. Да стыдно должно быть нам всем, что…»

Но тут председательствующий останавливает выступающего.

«Упрек не принимается».

???

«Да, да, да. Не принимается».

В зале воцаряется напряженная тишина.

«Дело в том, — говорит Председатель, — что у нашего героя, как и у всякого гения (слово проходит, аудитория принимает его как должное), есть свои странности. Ведь есть же, а? — обращается он к Вербину. — Ведь любишь, любите, — поправляется он, — ходить в мятом халате?» («Любишь, не любишь, — змеем прошипел Вербин Второй, — других не выдают».)

…А вот еще один сон про нескончаемый поток писем во все инстанции («Я тебя предупреждал…» — раздражался Двойник).

И хотя они как будто адресованы не Вербину, разумеется, но кто-то заботливый дал прочесть. И вот он держит их в руках, он читает их раз, другой, третий. Бумага шуршит в его пальцах все громче и громче, даже страшно становится.

…«Помогите Вербину, не дайте пропасть крупному открытию, он у нас…» Письма не подписанные, потому что очень просят, настаивают — тут лучше не «открываться». Но то и дело в конвертах Вербин находит вложенные — розу (от Председателя — сразу понимает он), гвоздику — от Заместителя Председателя, калу — от Секретаря Заместителя Председателя, фиалку — от Технического Секретаря Заместителя Председателя.

«Помогите», «Не упустите случая», «Обеспечьте», «Выдвиньте же его — разве вы не видите, что…», «Какие там проверки — давайте больше доверять друг другу, ведь мы же ученые», «Почему только тридцать зарубежных поездок — почему не сто тридцать — он нужен, необходим миру, вселенской науке», «Я отказываюсь от ставки старшего научного сотрудника — передаю ее доктору Вербину — ему она нужнее», «Меня возмущает, что в кабинете у Вербина допотопный телефонный аппарат… Как доброжелатель должен заметить, что если своевременно не принять мер, то это может выйти за пределы нашей страны и получить нездоровый резонанс», «Почему бы не организовать на Центральном телевидении регулярные передачи из лаборатории Вербина… разве он того не заслуживает? А? Или я чего-нибудь недопонимаю…», «Возмутительно, но Вербин ездит на работу в общественном транспорте — неужели же у нас не хватает средств, чтобы и т. д. и т. д.».

«Мерзавцы, ох и мерзавцы», — у Двойника как будто нет других слов.

А потом были дневные сны. Эти еще злее. И ведь случится же прямо среди бела дня — откуда только что берется!

Вот, например, трогательные проводы в Шереметьевском международном аэропорту. Снова он в кругу друзей. Они провожают его за границу. «Не давай заходить со спины», — ехидничает Второй.

К трапу (по специальному разрешению) выходят сослуживцы, все как один, многие плачут. Они радуются за товарища, нисколько не стыдясь своих чувств. Люди останавливаются, смотрят с завистью, прикидывают — им бы таких друзей, такие отношения!

А потом прямо у трапа (что также, разумеется, было санкционировано на самом верху) все те же товарищи раскупоривают бутылку шампанского. Как всегда, кто-то что-то говорит, звенят непонятно откуда взявшиеся (хотя все, конечно, ясно) хрустальные бокалы, и Вербин подносит пенящийся кубок к губам.

Выпитое шампанское прибавляет ощущения счастья и без того счастливому Вербину, радость распирает его.

«Не пей первым», — объявился, как всегда некстати, проклятый Второй.

«Ох, этот внутренний голос! Ну зачем так не доверять хорошим людям?» — думает Вербин, стоя на самой верхней ступеньке аэрофлотовской лестницы и в последний раз жадно оглядывая столь дорогие ему лица, — он должен их запомнить. Вербин опасается, что в эту последнюю минуту замутненная его двойником душа становится кому-то из них видна. И ему делается неловко, он отводит взгляд от уставившегося на него плачущего Председателя Ученого Совета.

«Боже, и откуда только во мне ЭТО?» — думает Вербин и опускает глаза.

…Он и не замечает, когда это ему сунули сверток. Кто? Неизвестно! Люди, хорошие, добрые люди.

Напоследок Вербин машет в круглое аэрофлотовское окошечко своим товарищам.

В свертке, который он разворачивает с умилением, лежит книга Н. С. Лескова «Левша».

Растроганный Вербин сразу же, разумеется, понимает намек. Взволнованно шепчут его губы: «Не подведу, не ударю в грязь лицом…» Он так волнуется, что вынужден посмотреть по сторонам — не слишком ли заметно его состояние. Но сидящие рядом уже закрыли глаза, делают вид, что дремлют. «Ну и слава богу!» — приятно думается Вербину, но его ждет еще одна радость — раскрыв книгу, он на первой странице читает сердечное напутствие товарищей и аккуратные подписи Председателя, Заместителя Председателя, Секретаря Заместителя Председателя, Технического Секретаря Заместителя Председателя.

«Какие люди!» — сладко думает Вербин. В очертаниях белоснежно чистых облаков он угадывает их профили: Председателя, Заместителя Председателя и так далее.

«Ну и дурак же ты», — не унимается внутренний голос.

5

«Послушайте, — в который раз пришли на память наставления врача. — Откуда в вас это недоверие к людям? Вы разве не видите, среди кого живете? Кто вас окружает? Разве можно на все хорошее, что исходит от людей, отвечать так неадекватно. И откуда в вас все это?..»

Вербин, насупившись, слушал лечащего врача.

«Но ведь все это неправда, — рвался наружу проклятый внутренний голос. В истории с открытием все было не так. Ведь я все напридумывал…»

О, этот бедолага Вербин! Ну и фантазер же! Хотя, с другой стороны, не будь он таким выдумщиком, не было бы и его открытия.

А Вербин Второй все порывался рассказать о старике, который вместе с поздравлениями сказал Ликующему Вербину пророческое: «Открытие — это, конечно же, очень хорошо, но я желаю вам от всей души, чтобы вам его простили…» Тогда Вербин Первый посмеялся в душе над стариком, но уже в самом скором времени почувствовал жестокую правду пророческих слов. В настоящей истории все гораздо прозаичнее. Там, например, его, счастливого, вернувшегося из Комитета, где только что было зарегистрировано его открытие, прямо на пороге, не давая войти в родное учреждение, отчитали за опоздание, потом тянули с торжественным вручением диплома и так до сих пор не вручили. «Зачем людей дразнить», — сказали тогда и говорят теперь. И уж какие там члены-корреспонденты и заграничные поездки! А число анонимок было таким, что ими можно было бы опоясать земной шар не один раз…

Обо всем этом хотел сказать внутренний голос. Но, увы, Вербин Первый не позволил.

Поэтическая душа доктора Вербина не хотела видеть в луже ничего, кроме солнца, и она видела его, несмотря ни на что!