Старый, по-видимому, говорит правду. Да она и сама видит: что–то неладное творится с казаками: уж больно возбуждены и говорят загадками. А вдруг они и в самом деле ждут условного сигнала, чтобы броситься в город и...

— А ну, деда, слазивай с возу, — сказала Ольга, беря в руки вожжи. — Слазивай, слазивай. Вот так. Да забери свою халву, рви нашу голову.

— Постой! Ты чего энто?.. А как же я? — встревожился старик, сползая с телеги и прижимая к груди замазку.

— Я тебя подберу апосля, — ответила Ольга и взмахнула вожжами над головой: — Но, чумовые! Застоялись, чать...

Спустя некоторое время ее телега уже гремела колесами во мостовой центральной моздокской улице. Скорее! Скорее! Нужно успеть предупредить Степана о грозящей опасности. Проносятся мимо роскошные магазины Мелькомова и Марджанова, их двухэтажные дома, все ближе похожий на огромный вычурный буфет дом бывшего городского головы Ганжумова с двумя бородатыми лицами каменных мужиков на стене и красным флагом над парадным входом.

— Тпру, холеры!

Ольга резко осадила лошадей и, бросив вожжи на колючки близстоящей акации, решительно толкнула массивную дубовую дверь.

— Тебе кого, тетка? — шагнул ей навстречу из коридора чернобровый парень с винтовкой в руке.

— А я и сама не знаю, кого мне надо, — призналась Ольга. — Хорошо бы Степана... А ты, случаем, не из приходской школы? Кубыть, я тебя на собрании видела, — стала она вглядываться в лицо часового.

— Был приходской, да весь вышел, — ухмыльнулся парень, — Не видишь, красногвардеец я. Дежурю тут, поняла. Ну а теперь топай отселева, тут и без тебя нонче муторно.

Вверху послышались голоса. Ольга вскинула голову: по лестнице спускалось несколько одетых в полувоенную форму мужчин. Среди них она без труда узнала Степана.

— Ольга? — удивился Степан, увидев перед собой разгоряченную и чем–то крайне взволнованную казачку. — Ты почему здесь? Что случилось?

Ольга отерла выступивший на лбу пот, судорожно вздохнула:

— Казаки...

— Что «казаки»? — насторожился Степан.

— Бунтовать нонче сбираются... На базар с ружьями приехали. Ждут колокола.

Степан кинул быстрый взгляд на своих спутников: слыхали, мол? И снова обратился к Ольге:

— Говори толком: какие казаки, какой колокол?

Ольга, сбиваясь от волнения, стала рассказывать все, что знала о готовящемся мятеже.

— Ударят в колокол, говоришь? А на какой церкви?

Ольга пожала плечами.

— Ну ладно, спасибо и за это, — Степан сжал ее руку. — Ты сюда пешком или как?

— На телеге.

— Может, подвезешь нас к казарме?

— Куда надо, туда и отвезу, — не раздумывая ответила женщина и, уже выходя в дверь, добавила тихо: — Хучь на край света.

— Ну, тогда поехали. Я только на минутку... — сказал Степан и, проскочив мимо Ольги в дверь, побежал через улицу к противоположному дому.

«Куда его чума понесла?» — подумала Ольга, усаживаясь в телегу и осматриваясь по сторонам. На проспекте по-прежнему тихо и безлюдно: или все горожане до сих пор толкутся на базаре, или они попрятались за оконными ставнями от палящих лучей июньского солнца. Даже галки не летают вокруг купола стоящего через дорогу наискось Стефановского собора. Видно, тоже разомлели от дневной духоты. Ольга взглянула на колокольню: не с нее ли собираются ударить в набат? На ней никого не видно. Только свисает от колокольного языка веревка. «Я сам первый не пожалею мыла на веревки», — вспомнила отцовы слова.

— К кому это он подался? — спросила Ольга у подсевшего к ней безусого красногвардейца.

Тот пожал плечами.

— Да, должно, к бабе своей в лазарет, — ответил за него один из совдеповцев, тоже усевшихся на телегу.

Словно раскаленной докрасна спицей ткнули Ольгу в грудь, в самое сердце. С трудом удержалась, чтобы не хлестнуть кнутом лошадей. «Я его спасать прибегла, а он о своей осетинке тревожится», — скривила в горькой усмешке губы и решила про себя: если с Сонькой из лазарета выйдет — пустит гнедых по улице на весь мах.

Но Степан вышел из лазарета один. «Может быть, он туда бегал совсем по другому делу», — обрадовалась Ольга и, подождав покуда он займет свое место на телеге, взмахнула вожжами:

— Но, ледащие!

Гнедые, дружно ударив копытами, понесли тарахтящую телегу по проспекту — только фонари замелькали по сторонам. Вскоре пронеслась справа гостиница Циблова, затем слева — большой двухэтажный дом Тушмалова с узорчатыми чугунными воротами. Уже видна за серыми от пыли макушками акаций раскидистая крона великана-дуба, растущего между казармой к Кирилло-Мефодиевской школой и помнящего проезжавших под ним Пушкина и Толстого, как вдруг словно само небо раскололось над головами — то рявкнул медным басом успенский пятисотпудовый колокол. И тотчас сзади подобно разбуженным этим рокочущим звуком собакам взлаяли пулеметы — один, другой.

— Началось! — перекосился, словно от боли, Степан. — Сворачивай на Кизлярскую, гони прямо к казарме!

Ольга послушно свернула в ближайший переулок.

— Похоже, с колокольни Стефаневского собора стреляют, — сделал предположение один из седоков.

— И с крыши тушмаловского дома, — добавил другой. — Вот гады: по казармам бьют. Слышите, стекла звенят?

В это время телега выскочила на Католическую, соседнюю с главной улицу, и Ольга увидела, как по плацу, на котором в бытность свою джигитовали казаки Горско-Моздокского полка на учениях и смотрах, мечутся в панике красногвардейцы, а из окон казачьей казармы со звоном сыплются на землю разбитые пулями стекла.

— Правь к дубу, быстро! — крикнул Степан Ольге, на ходу спрыгивая со своими товарищами с телеги, и бросаясь к стоящим на плацу пушкам, возле которых суетились красногвардейцы, впрягая в них перепуганных пулеметной трескотней лошадей.

«Господи! убьют за здорово живешь», — вжала голову в плечи хозяйка подводы, увидев, как падают на землю срезанные пулями ветки акаций, и что есть силы ожгла кнутом темный от пота лошадиный круп. Спустя минуту она со своими лошадьми уже стояла под многовековым гигантом и лихорадочно соображала, что же делать дальше: ждать ли Степана или, пока не поздно, махнуть к Форштадтской улице и затем по ней — к отцу в Луковскую.

А стрельба между тем разгоралась не на шутку. К пулеметным очередям присоединились винтовочные выстрелы. Они гремели все чаще и ближе, охватывая территорию казармы полукольцом с юго-восточной стороны. «С базара станичники наступают», — догадалась Ольга, выглядывая из–за дубового, в несколько обхватов ствола. В глаза ей бросилась подпрыгивающая на неровностях дороги светло-зеленая пушка. Ее волокли кто за щит, кто за лафет мокрые от жары красногвардейцы. Среди них она узнала давешнего паренька.

— Давай, тетка, сюда твоих коней! — крикнул он срывающимся от натуги голосом.

— А Степан где? — спросила Ольга, уклоняясь от раскачивающегося, как тележное дышло, пушечного ствола.

— Там, в обороне, — махнул рукой юный красногвардеец. — Он сказал, что пушку спасать надо...

— А где ж ваши кони?

— Пока запрягали, их из пулемета поубивало.

— Цепляйте, чего уж, — согласилась Ольга и сама ухватилась за накаленную солнцем орудийную станину.

Красногвардейцы подкатили пушку к телеге, привязали к ней веревками. Трое из них вспрыгнули на солому:

— Погоняй, молодка!

— Куда погонять–то? — спросила Ольга.

— Гони на Колубашев.

Ольга причмокнула на лошадей, на этот раз они тронули с места без прежней прыти — слишком тяжелым оказался железный довесок. А надо поторапливаться. От казармы уже бегут отступающие красногвардейцы, и шальные пули посвистывают над головами, стучат по крышам домов свинцовыми градинами. Скорей — через Успенскую площадь между собором и конюшнями — к искалеченному молнией дубу, растущему на берету ручья, — за пределы взбесившегося от жары города!

Слева на площади, возле соборной ограды разорвался снаряд. В небо взметнулся столб огня и желтой пыли — вровень с куполом собора. Кони, отчаянно заржав, взвились на дыбы и неуклюжим галопом поскакали к ручью. В ту же минуту воздух огласился дикими криками, и Ольга, обернувшись, увидела, как из Луковской улицы, вынеслась на площадь казачья сотня. Впереди на красавце Милоре с задранной в небо шашкой мчался ее родной отец Силантий Брехов.