Микал покраснел от смущения и удовольствия: не каждого, поди, командующий приглашает на чашку чая. Однако у него хватило благоразумия не воспользоваться хорошим настроением хозяина кабинета.

— Я предпочитаю простую воду, ваше превосходительство, — ответил он, — пока моя несчастная родина стонет под большевистским гнетом. Притом, мне нужно спешить домой, чтобы не опоздать к началу действий.

— Браво, сотник! — улыбнулся Деникин и снова взглянул на своего начальника штаба, который, дымя папиросой, кривил губы в презрительной усмешке. — Не найдется ли, князь, у нас для георгиевского кавалера еще одного ордена?

Романовский молча подошел к стоящему в углу комнаты сейфу, вынул из него орден, изображающий собой перекрещенные мечи, обрамленные терновым венцом, подал командующему.

— Будьте достойны этой награды, сотник, — сказал Деникин, дрогнувшим голосом, поднявшись со стула, и прикрепил орден к черкеске понравившегося ему офицера.

Степан нервничал. В горле у него першило от курева, в груди кипело от негодования на членов Совдепа, вот уже второй день кряду заседающих в просторном зале ганжумовского дома. До чего ж любят поговорить у нас! Он обвел тревожным взглядом заседающих: ребята неплохие, но беспечны все не по времени. Шапками, мол, закидаем, если что: у нас же отряд Красной гвардии с артиллерийской батареей впридачу и патронов 14 тысяч штук! Один лишь Аршак Ионисьян да еще, пожалуй, Иван Мутенин с Протасовым по-настоящему озабочены положением дел в Моздокском уезде или отделе, как его называют по старинке. А положение чрезвычайно серьезное. Только не желающие видеть не замечают кучкующихся в переулках офицеров. Только не желающие слышать не обращают внимания на их угрозы и проклятия, адресованные Советской власти. Под окнами Совдепа разъезжают казачьи патрули, а члены Совдепа никак не придут к единому мнению: что же следует сделать для предотвращения надвигающейся катастрофы?

— Товарищи! — не выдержал затянувшихся прений Степан, прервав речь депутата Михаила Орлинского. — Все, о чем мы здесь толкуем, называется демагогией. Не рассуждать нужно, а действовать, причем немедленно и решительно. Я предлагаю арестовать председателя контрреволюционного казаче-крестьянского совета Бичерахова и всех его приспешников, а так же произвести аресты враждебно настроенных к нам офицеров.

Его предложение вызвало волнение в зале.

— Правильно! — крикнул начальник милиции Сумбат Ионисьян, брат Аршака.

— Это как сказать, — возразил ему депутат Совета Кузьма Савельев, плотник по специальности. — Сами без конца говорим о демократии и вдруг — аресты. Распишемся в собственной слабости и только. Что подумает о нас народ?

— А шо вин подумае, когда нас с тобою, Кузьма, контрреволюционеры запрут в тюгулевку або вздернут на виселицу? — возразил Савельеву Иван Кушнаренко, депутат от села Нижние Бековичи. — Скажуть добры люды: «Хай им грец, не сбереглы ции слюнтяи Совецку власть».

— Правду, Иван, кажешь, — отозвался другой Иван Кушнаренко, представитель хутора Колубашев, — нечего с ними цацкаться. Арестовать усю эту отдельскую сволоту — и дело с концом.

В зале снова поднялся галдеж. Председатель Совета Дорошевич постучал карандашом по графину с водой, призывая депутатов к порядку. В это время показался в дверях еще один член совета Тимофей Чернокуров. Он с трудом переводил дух, по щекам у него сбегали капли пота.

— Заседаете? — спросил он с ноткой горького злорадства в голосе, — а Бичерахов тем временем приказы рассылает.

— Какие приказы? — всполошились совдеповцы.

— Казачьим сотням, вот какие. По телеграфу на почте, сам слыхал только что...

Ну это уж слишком! Степан, не ожидая, когда в зале уляжется вызванная новостью суматоха, первым бросился к выходу. За ним, выхватывая на ходу из карманов револьверы, выскочили на проспект Мутенин, Картюхов, Бабич и другие. Прохожие провожали их изумленными взглядами: куда так торопятся эти вооруженные люди?

— Вася! Перекрой с Бабичем выход со двора! — крикнул Степан Картюхову, взбегая на крыльцо почты, Он рывком дернул на себя дверь и в следующее мгновение понял, что опоздал: в почтовом отделении никого не было. Лишь кассир за окошечком да сам начальник почты Сусманович за дубовой стойкой обалдело хлопал глазами, полагая, что сейчас начнется грабеж.

— Где Бичерахов? — поднес Степан пистолет к перекошенной от страха физиономии Сусмановича.

Начальник почты жалко улыбнулся.

— Они уехали, — ответил он дрожащим голосом и вытер ладонью взмокшую плешь. — Вот только что...

— А там кто? — показал пистолетом Степан на дверь с табличкой «телеграф».

— Дадыко... телеграфист, — приходя в себя, ответил Сусманович более уверенным тоном.

Степан прошел в помещение телеграфа: в нем действительно никого не было, кроме телеграфиста и его мерно стрекочущего аппарата «Бодо».

— Давно здесь был Бичерахов? — спросил Степан.

— Минут десять назад, — поспешно ответил телеграфист.

— Какие телеграммы он отправлял?

— П... пожалуйста, — телеграфист протянул Степану телеграфную ленту.

Степан пробежал ее глазами. «ПРЕДСЕДАТЕЛЮ КАЗАЧЕ-КРЕСТЬЯНСКОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО СОВЕТА СТАНИЦЫ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ГЕНЕРАЛУ ГОЛОВЕНКО ТЧК ВЫСТУПИТЬ НАЗНАЧЕННОЕ ВРЕМЯ МОЗДОК ТЧК ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОТДЕЛЬСКОГО КАЗАЧЕ-КРЕСТЬЯНСКОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО СОВЕТА ПОЛКОВНИК БИЧЕРАХОВ ТЧК — было отбито на ленте.

Где–то в Орловской губернии люди вместо хлеба едят лебеду с мякиной, даже в Москве, говорят, рабочим выдают по осьмушке в день на человека, а в Моздоке н базаре столы ломятся от всевозможной снеди: бери, покупай что душе угодно — были бы деньги.

На что уже дед Хархаль, самый что ни на есть бедный человек, а и тот жует сегодня не ржаной сухарь и не пшеничную горбушку и даже не пирог с калиной, а ореховую халву. Он сидит на телеге, отрезает кинжалом от зеленого маслянистого комка и отправляет себе в рот. Но почему он морщится?

Ольга подошла к телеге, положила на солому купленный арбуз, посочувствовала своему пассажиру:

— Твердая, что ль?

Дед помотал войлочной шляпой.

— Да нет, мягкая, как раз по моим зубам. Только она, рви ее голову, какая–то нескусная и, кубыть, фетогеном отдает. На, понюхай, — протянул старик халву к Ольгиному носу.

Ольга понюхала и прыснула от смеха.

— Чего ты? — уставился в смешливую молодуху старый казак.

— Да ить это не халва, дедуш.

— А что ж энто такое?

— Замазка. Ой, не могу! — вскрикнула Ольга, падая грудью на солому.

Хархаль недоуменно поморгал глазками, еще раз понюхал подозрительное лакомство.

— Гм... кубыть, и впрямь не халва, — сплюнул он на землю. — То–то, я гляжу, цена не тая.

— А ты хучь спросил, чего покупаешь? — все еще давясь от хохота, спросила Ольга.

— Не, — признался старый лакомка. — Неколи было. Мне как раз кум Фаддей, рачишки поднес, а закусить было нечем. Ну я и того... Ты, девка, будя ржать, а то не будешь рожать, послухай лучше, что я тебе сообщу.

Ольга поднялась с соломы, отряхивая приставшие к кофте колоски, вопрошающе посмотрела на старика, готовая в любое мгновение вновь расхохотаться.

— Казачишки–то наши с оружией на базар приехали, — приблизил к Ольгиному румяному от смеха лицу свое красноносенькое, обрамленное белой бородой личико Хархаль.

— Ну и чего? — посерьезнела Ольга.

— А того, что седни восстания начнется.

— Какое еще восстание?

— Противу большевиков. Кум Фаддей давче гутарил, как, мол, на церкви в колокол ударят, так и того...

— А ты не спутал чего, как с энтой замазкой? — усомнилась Ольга. — Можа, казаки прихватили винтовки просто так, по обычаю: от абреков али еще от кого?

— Пулемет, стал быть, Аким Ребров тоже от абреков прихватил? — прищурил глаза Хархаль и, отрыгнув, скривился: — Ну и благовония, как из лампы «Молния», срифмовал он с ходу.

На этот раз Ольга даже не улыбнулась. Что же делать?