— Куда, куда прешь? — преградил дорогу одному из них сторож Осип.

— Вот! — мальчишка сунул под седые усы сторожа форменную фуражку. — Надо начальнику показать.

— Давай снесу, — предложил сторож.

— Не, я сам, — помотал лохматой головой мальчишка и прошмыгнул в дверь под руками сторожа.

Пройдя между рядами парт к президиуму, он протянул фуражку Степану.

— Что это? — удивился тот, принимая в руки головной убор.

— Димка-Фараон потерял, — ответил мальчишка.

— Какой Фараон?

— Ну этот... что камнем в окно. Сын пристава.

В классе зашумели, снова вскочили с мест, затрясли кулаками:

— Сказано, яблоко от яблоньки...

— Куда конь с копытой, туда и рак с этой самой...

— Наступить бы змеенышу на одну ногу, а за другую — дернуть!

— Тихо, товарищи! — докладчик потряс Димкиной фуражкой. — Вот видите, до какой низости доходят контрреволюционные волки: если сами не могут нас укусить, то подсылают это сделать своих волчат. Тебя как звать, герой? — нагнулся он к стоящему перед столом мальчишке.

— Мишка, — выпятил грудь залоснившийся от счастья «герой».

— А фамилия?

— Картюхов.

— Так ты, выходит, сын Василия Картюхова?

— Ну да.

— Боевой, весь в отца, — улыбнулся Степан и потрепал Мишку за вихры. — Молодец!

«А где же наш молодец»? — Ольга поискала взглядом среди стоящих у двери Трофима. Ага, стоит возле притолоки и с завистью смотрит на своего отличившегося приятеля. Ну что ж, нет худа без добра, вдвоем им будет веселей добираться в Луковскую. А где же Недомерок? Повела глазами по левому ряду — не видно. Странно! Куда же он подевался? Неужели казак так испугался брошенного в окно кирпича, что до сих пор бежит прочь без оглядки?

— Товарищи! — вновь привлек ее внимание к себе голос Степана. — Для успешной борьбы с внутренними и внешними врагами по всей стране сейчас создаются по призыву товарища Ленина отряды рабоче-крестьянской Красной Армии. Создаются и у нас, на Тереке. Они пока немногочисленны и недостаточно вооружены, однако Совет Народных Комиссаров Терской республики и созданный недавно во Владикавказе штаб Красной Армии делают все возможное, чтобы эти отряды росли и крепли.

— Да зачем же нам красноармейские отряды, когда у нас по всем станицам казачьи сотни стоят? — выкрикнул из гущи собравшихся Хачик Меликянц, приказчик галантерейного магазина Марджанова.

Заведующий Военным отделом Совдепа раскрыл было рот, чтобы ответить на этот казуистический вопрос, но его опередил вскочивший из–за парты пожилой мужчина с горбатым армянского покроя носом в затасканной до лоска шляпе с повисшими, как у легавой собаки уши, полями.

— Вах! Что он говорит, этот марджановский выкормыш! — выкинул он перед собой узловатые тонкие руки. — Потому и и создают Красный Армия, что в станицах белый казаки есть. Когда револуция во Владикавказ бил, кто народ по спина плеткой бил? Они. Вот он сейчас говорил, — ткнул он пальцем в сторону докладчика, — на Дону война идет. Кто ее начал? Казачьи генералы. На Урале кого атаман Дутый ведет против Советской власть? Казаков. А ты говоришь, зачем нужна Красный Армия, — повернулся он к съежившемуся под насмешливыми взглядами окружающих Хачику. Затем он выкарабкался из–за парты, решительно подошел к столу.

— Принимай меня в в Красный Армия. Пиши: Аршак Азарьян.

Докладчик не сумел сдержать улыбку на своем лице: уж больно не воинственный вид был у первого добровольца.

— Чего смеешься? — насупился доброволец. — Думаешь, винтовку не смогу сдержать в руке? Оле-ле! Я бабу Ганжумова через гряз таскал, у ней тела, знаешь, какой—во! — выгнул он дугами руки у себя по бокам.

— Постой, постой! — вспомнил докладчик, где он видел этого человека. — Да я тебя, кажется узнал, товарищ. Это же ты мне говорил восемь лет назад: «Садись, дорогой, на мой спина, три копейки — в один конца». Казачка еще тогда застряла в грязи на проспекте и этап из тюрьмы следовал.

— Вах! — снова взмахнул руками доброволец. — Зачем человеку глаза, если он все равно не видит? Здравствуй, совсем тебя не узнал: красивый ехал, нарядный, большой начальник.

В классе засмеялись. Засмеялся и старый носильщик. А к столу подошел очередной доброволец:

— Пишите меня.

— Афанасий? — удивилась сидящая за столом учительница. — А ну садись на место, тебе завтра контрольную по арифметике писать. Ишь что выдумал...

Но Афанасий Подлегаев продолжал стоять перед столом.

— Контрольную пусть детишки пишут, Анна Семеновна, — сказал он, стараясь не смотреть на встревоженную учительницу.

— Но ведь надо вначале закончить школу, — счел своим долгом поддержать учительницу работник Совдепа.

— Не век же в ей сидеть, — пожал плечами Афанасий. — Да и папака грозились к осени женить, так лучше я — в армию. Советскую власть защищать буду.

Его слова вызвали в классе смех, гул одобрения и аплодисменты.

Потом к столу подходили слесари с завода Загребального, сапожники с Форштадтской улицы, формовщики с кирпичного завода, и всех их щедро награждали аплодисментами. Ольга даже ладони отсадила к концу собрания, которое затянулось до самой полуночи. Когда она вывалилась вместе с толпой из дверей школы, месяц уже готовился нырнуть в протекающий между городом и станицей ручей, а со стороны Стефановского собора донеслись один за другим двенадцать ударов в колокол.

Как бы в темноте не потерять Трофима, а то будет мальчонка бояться идти домой один. Да и самой как–то сумно.

— Трофимка! — позвала она негромко.

— Я тут, — отозвался Трофим, подходя к ней. — Тебя жду.

В это время с крыльца сошли Нюра Розговая и женщина в кожаной куртке.

— Ты еще не ушла, Оля? — обрадовалась Анна Семеновна. — Вот познакомься: Клавдия Дмыховская, член Совдепа.

Ольга пожала протянутую руку.

— Рада с вами познакомиться, Ольга Силантьевна, — проговорила Дмыховская низким, по-мужски твердым голосом. — Мне про вас Анна Семеновна много рассказывала. Так вы в самом деле были в отряде Зелимхана?

— Пришлось, — неохотно ответила Ольга. — Чего об этом вспоминать. Жизня — она, как круговерть в Тереку: закрутит, заволокет черт-те куда, апосля сама удивляешься, и как только угораздило.

— Вы словно стесняетесь своего прошлого? — пыхнула горящей папиросой Дмыховская.

— А что в нем хорошего, в том прошлом? — вздохнула Ольга. — Абреки, они абреки и есть, как их ни называй по-новому. Не своей ить охотой я к ним попала.

— Ну а к нам, может, быть, пойдете своей охотой?

— Я еще не знаю... Дюже непросто все, чтоб понять враз. Прощевайте покуда, а то мне далече идти. Да и ему вот давно уже спать пора, — показала на рядом стоящего Трофима.

— До свиданья, Ольга Силантьевна. И не забудьте, я вас жду завтра в Совете. Спросите Клавдию Дмыховскую.

— Ладно, — сказала Ольга и, взяв за руку своего малолетнего телохранителя теплой, слегка шершавой от повседневной работы рукой, повела через пустырь к Хохловской улице, белые, украинского типа хатки которой весело светились в ночной темноте под неярким сиянием догорающего на краю неба лунного огарка. «Сплю-ю! Сплю-ю! — сообщала миру со стоящего в начале улицы осокоря ночная птица сплюшка-совушка.

— А правда, гутарят, Захара Клещенкова ведьма обратала подле ручья и всю ночь на нем верхи ездила? — спросил Трофим у взрослой спутницы, словно угадав ее собственные мысли. Она сама слышала, как Захар делился своими переживаниями с ее отцом. «Иду я, стало быть, третьего дни с поминок (куму сполнилось сорок ден от смерти, царствие ему небесное), — рассказывал он, тараща на Силантия розовые с похмелья глаза, — держусь за плетень как положено, чтоб с путя не сбиться, а оно как зашумит, как закрутит передо мной. Гляжу, а на меня копна соломы прется. Да воскреснет бог и расточатся врази его! Я — сюды и оно — сюды. Я — туды, и оно — туды. Да как шарахнет мне под ноги, я и распластался как тая рыбка. А оно мене — на грудя и давай душить. Я — в крик: «Каравул, люди добрые!» — и с памороков долой. Скольки я лежал, не упомню. На зорьке очухался и глазьям своим не верю: лежу я свинья-свиньей в бурьяну под горкой сбочь моста и дух от меня идет такой, что самому брыдко. Пришлось обмываться в ручью, нехай ей черт, той проклятой копне, закатала ведьма до великого сраму». Тем не менее ответила мальчишке с презрением в голосе: