Оюна кротко заметила:

— А вот если будете так дергаться, то позвонки снова разойдутся. И я не ручаюсь, что мы сможем снова поставить их на место.

В палату вошла старшая сестра. Она строго глянула на Оюну и что-то сказала ей по-бурятски. Девушка кивнула.

— Ну что ж, — произнесла она, — благодарю за внимание. До завтра! Меня ждут.

— Если не секрет, кто же?

— Какие могут быть секреты в Чиндалее! За мной пришел один из моих самых стойких ухажеров — Баир Мункусв. На редкость серьезный человек. Он учитель истории. И постоянно рассказывает мне о разных исторических событиях. Например, о гуситских войнах… А вот был у меня в Улан-Удэ кавалер — лейтенант Уманен. Так он любил разъяснять мне положения Устава строевой службы. Он говорил про Устав с упоением… А еще есть поклонник из нашего совхоза. Зоотехник Вазароп. Так он вообще ничего не говорит. Молчит и молчит. Даже, знаете, интересно.

Каштан улыбнулся:

— Стало быть, сегодня — исторический вечер?

— Ага. Баир наверняка расскажет о Петровских реформах или про египетских фараонов. Фараоны — его конек.

— Ну что ж, счастливо тебе, девочка. До завтра!

Она как-то странно посмотрела на него и вышла.

На следующий день Оюна сказала:

— Знаете, Юрий Петрович, мне понравилось, как вы меня вчера назвали. Я была очень тронута.

Каштан недоуменно спросил:

— А как я тебя, девочка, назвал?

— Вот так и назвали.

— У меня как-то само собой получается.

— Вот это и приятно.

Оюна достала из сумки широкий термос и поставила на тумбочку.

— После гимнастики и массажа вам надо поесть горячие позы. А уж потом будете рисовать меня. У нас принято, чтобы мастер перед работой вкусно поел.

— Что это ты придумала, Оюна? Совершенно ни к чему. Мне здесь вполне хватает еды.

— Разве ж это еда для мужчины? Дедушка Чимид сказал: «Внучка, делай для художника настоящую еду. Делай баранину, позы, чтобы он стал батором…» А то, что велит дедушка, обсуждению не подлежит. В нашем улусе он самый мудрый. И вам придется есть то, что я буду готовить и приносить вам.

— И я стану батором?

— Если будете слушаться дедушку и меня.

— Чего не сделаешь ради того, чтобы стать батором, — вздохнул Каштан.

Позы оказались пельменями громадных размеров. Их надо было надкусывать, выпивать горячий мясной сок, а уж потом съедать необыкновенно вкусное содержимое. Но больше трех штук Юрий одолеть не смог.

Когда Каштан начал рисовать Оюну, она сказала:

— Если вы потребуете, чтобы я сидела истуканом, не моргала и не дышала, то сразу вам заявляю — не смогу.

— Можешь не только моргать, но и курить трубку, показывать мне язык, демонстрировать фокусы, декламировать стихи, петь. Кстати, у тебя должен быть прекрасный голос.

— Пение в больнице расценят как хулиганство. И будут правы… Кто же тогда будет готовить дедуле баранину с лапшой?

— Ну, извини, Оюна. Я просто забыл о последствиях.

— О баранине?

— С лапшой, — кивнул Юрий.

Быстрыми движениями он делал наброски. Глаза. Очень важно было уловить необычность глаз. Особенность озорного взгляда.

Пока он рисовал, Оюна негромко читала стихи:

— Оюна, — сказал Каштан, — как только растает снег и степь зазеленеет, сходим туда, и ты покажешь мне траву ая-ганга?

После долгой паузы Оюна сухо сказала:

— Каштан-ахай! Медсестре Сахьяновой поручено провести с вами в больнице курс лечебных процедур. Прогулка в степь вдвоем не входит в этот курс. Возможно, потому, что местные жители восприняли бы такую прогулку не совсем как лечебную процедуру.

— Прости, девочка, я не подумал. Пожалуйста, прости.

Юрий по-прежнему работал в быстром темпе. Сделал три листа. Принялся за четвертый. Вместо угля взял карандаш. Вновь стал набрасывать линии. Он остался доволен двумя эскизами. На одном Оюна получилась задумчивой, а на другом удалось схватить динамичный поворот головы и озорной искрящийся взгляд.

— Как сказал бы мой папа, — заметила Оюна, — помесь рыси, козы и ласточки в одной оболочке.

— Очень верно сказано! Очень. А кстати, кто они, твои родители?

— Живут в Улан-Удэ. Папа — певец, солист оперного театра. А мама — главврач больницы.

— Почему же…

— Почему я не осталась в городе? Почему сбежала из ленинградского балетного училища? Почему не прислушалась к заклинаниям матери и приехала сюда, в улус? Задайте такой вопрос другим. И любой вам объяснит.

— И что же они скажут?

— Каждый растолкует вам: Оюна — шалая, сумасбродная, ненормальная… Да вы и сами убедились, что я — с придурью. Правда ведь?

Он рассмеялся:

— Хочешь, чтобы я разубедил тебя в этом?

— Хочу.

— Ну так вот. Скажу со всей откровенностью и прямотой: ты, Оюна, — прелесть.

Она нахмурилась и покачала укоризненно головой.

— Юрий Петрович, будем считать, что вы этого слова не произносили. Хорошо?

— Но я…

— Или давайте решим, что чиндалейской бурятке это слово незнакомо. И она по наивности подумала, что «прелесть» означает по-русски: «умелый специалист по массажу». Договорились?

— Оюна, Оюна, ты меня то и дело ставишь на место. Я понял, что мне надо быть осмотрительней по отношению к тебе.

— Не только по отношению ко мне, Каштан-ахай.

Она помолчала. Взгляд ее стал задумчивым. Без всякой связи с предыдущим она сказала:

— Я вот о чем постоянно думаю, Юрий Петрович, и не нахожу ответа. Может, вы его знаете? Ведь у вас есть и опыт, и своя судьба. А я еще зеленая девчонка…

— О чем ты, Оюна?

— Скажите, в чем предназначенье человека? Каждого отдельного человека? Вот именно вы или я — зачем появились? И что человеку надо? Могли бы вы ответить?.. Вы делаете в жизни то, что вам хочется делать?.. Смотрю я на людей и мысленно спрашиваю каждого об этом: в чем твое предназначенье? Зачем живешь?

Оюна прошла по палате, глянула исподлобья на Каштана и сказала:

— Извините. Мне пора. До завтра!

«До чего же странная девчушка, — подумал Юрий, когда Оюна ушла. — Сколько в ней всего перемешано. И впрямь — и газель, и рысь, и ласточка, как сказал ее папа… Простенькие, однако, вопросы задает Оюна, ничего не скажешь: в чем предназначенье человека? Что человеку надо? Насколько помню, за три тысячи лет ни один мудрец не смог по этому поводу дать внятного ответа.

Впрочем, Оюиу это интересует вовсе не в общечеловеческом плане. Она хочет понять отдельного человека— земляка, меня, саму себя: какое у каждого предназначенье, что он хочет от жизни… Она ждет от меня ответа. А что я ей скажу? Скажу, что видел свое предназначенье в служении архитектуре, но потерпел крах? Расскажу о том, как рассыпаются мечты от столкновения с действительностью? Был убежден, что архитектура— мое призвание. Но доказать это не сумел…»

С этими мыслями Юрий лег спать. Однако сон не шел к нему. Оказалось, память сохранила обиды прошлых лет, и сейчас он невольно переживал их заново.

Он вспомнил, как однажды повезло его однокашнику Никите Смирнову. Благодаря каким-то родственным связям Никита получил великолепный заказ на проект здания советского культурного центра в одной из африканских стран. Все, что придумывал Смирнов, оказывалось не более чем унылой компиляцией, убогим стереотипом. И Каштан подарил ему свежую идею, здание многогранника на «ногах» с круглыми окнами. Никита ухватился с благодарностью за идею и создал на основе рисунка Юрия проект, который и был утвержден. Спустя несколько лет Каштан видел в телепередачах и в журналах это светлое, словно бы парящее над землей здание и испытал смешанное чувство зависти и гордости.