Но однажды, когда Воложанин шёл с paботы вместе с Назаренко, Петра окликнули с коляски, проезжавшей мимо. Это была Катрин, дочь барона Остен-Сакена, на журфикс к которой его как-то затащил приятель. Пётр неловко поклонился и покраснел. Александр Корнеевич глянул на него с усмешкой.
— Что, стыдитесь своего пролетарского вида?
Пётр промолчал.
— Напрасно. Пусть стыдится тот, кто не работает, а ест.
Вскоре после этого Пётр, то ли памятуя высказывание наставника, то ли просто повзрослев, перестал стесняться и не обращал внимания на удивлённые, насмешливые или сочувственные взгляды знакомых барышень и приятелей по гимназии и, не опуская глаз, спокойно и уверенно шёл тяжёлой походкой рабочего человека.
«Где взять денег! — вновь подумал он. — Не просить же у матери!»
Своими заботами он поделился с Васяткой. Тот изумлённо уставился на друга.
— А чо, из дома выгнали?
— Почему выгнали? Сам ухожу.
— Спятил? — деловито поинтересовался Васятка.
— Сам ты…— огрызнулся Воложанин.— Лучше посоветуй, где достать денег.
— Где достать денег – сам хотел бы узнать! А насчёт хаты – могу помочь. Уборщицу из конторы – Настьку Любезнову знаешь? Давеча говорила, что комнату сдавать хотит…
— Хочет, — машинально поправил Пётр.— А сколько она брать будет?
— Ты – свой. И потом, мой друг, — важно ответил Васятка. — С тебя много не возьмёт. Айда в контору, я тебя с ней сведу…
— Пошли. А чего это она решила жильцов пустить?
Васятка yжe привык к частым наивным вопросам своего нового товарища – человека безусловно хорошего, но абсолютно не знающего жизни, поэтому снисходительно посмотрел на него и молча посучил большим и указательным пальцами – деньги, мол. А когда они уже подошли к конторе, счёл все-таки нужным пояснить:
— У Настьки на руках два мальца, а мужик в тюряге. А жалованье у уборщицы, сам знаешь…
— А за что…
— Тс-с! Вот она…
Настя мыла полы в коридоре. Подол длинной, грубого холста, юбки был подоткнут, рукава старушечьей кофты серого цвета закатаны, из-под застиранного светленького платочка свисали длинные пряди чёрных волос.
— Настька! Мы к тебе, — окликнул её Васятка.
Женщина выпрямилась, торопливо одёрнула подол. Тыльной стороной ладони отвела волосы от лица, вглядываясь в юношей – высокого, нескладного, с журавлиной шеей Васятку и незнакомого парня, коренастого, крепкого, смугло-скуластого, черноволосого. А Пётр смотрел на неё. Настина внешность была своеобразной: лицо у неё какое-то детское, чистое, с большими глазами и маленьким ртом, а фигура – зрелой женщины, и носила она это полное тело, как чужое, ходила несколько боком и имела при этом какой-то виноватый вид, словно просила прошения за такое несоответствие, а когда разговаривала, редко поднимала глаза.
— Насчёт хаты мы, — объявил Васятка и подтолкнул слегка Петра. — Вот для него. Это Петя Воложанин, работает со мной в станочной.
Настя молчала, глядя вниз и теребя край кофты.
— Ну, чо молчишь? Берёшь человека?
— Я не знаю… И с мужем надо посоветоваться…
— Чего там советоваться? Ты ж сама мне говорила, что будете сдавать комнату!..
— Мы ещё не решили…
— Что ты пристал к человеку! — вмешался в разговор Пётр, который чувствовал себя неловко. — Вы не обращайте внимания на него… Я и в другом месте могу…
— Ну как хочете! — осерчал Васятка. — Морочат голову…
— Хотите, — опять машинально поправил его Пётр.
Настя робко подняла на него глаза.
— Я сегодня передачу понесу мужу, узнаю… А завтра вам скажу. Хорошо?
Назавтра, когда Пётр зашёл в контору, Настя, увидев его, улыбнулась краешком губ и тихо сказала:
— Мы живём на 3-й Рабочей, через дом от пивной…
В тот же день, улучив момент, когда ни матери, ни брата дома не было, Пётр собрал свои вещи, поместившиеся небольшом чемоданчике, взял пачку книг, перехваченных по-гимназически ремешком, тепло простился с горничной Лукерьей, которая даже всплакнула, и отправился в неблизкий путь на 3-ю Рабочую.
Дом Любезновых нашёл быстро, так как увидел во дворе Настю. Она снимала с веревки застывшее на морозе, негнущееся белье. Встретила его, по обыкновению, приветливо-смущённо. Смутился и он. Неловко потоптались.
— Милости просим, Пётр Михайлович, — сказала она наконец. И откуда узнала отчество?
— Ну какой я Михайлович! — запротестовал он. — Давайте я вам помогу…
— Что вы! Я сама… Проходите в дом. Только не пугайтесь: у нас беспорядок.
Эта фраза, впрочем, была данью традиции: в доме было тщательно прибрано, но чистота и порядок не могли скрыть откровенной бедности: домотканые дорожки, многочисленные салфетки, вышитые крестиками, настенный коврик рыночной работы, роза в кадке и клетка с желто-чёрным кенаром – словом, всё, что должно было свидетельствовать о достатке в доме, лишь подчеркивало бедность, и семь мраморных слоников на комоде, уткнувшихся друг другу в зад, чувствуется по всему, не принесли сюда, вопреки надеждам, счастья…
Настя ввела Пётра в маленькую светёлку. Здесь стояла узенькая железная кровать, небольшой столик и старенькая бамбуковая этажерка. Больше здесь поставить ничего не удалось бы, и вдвоём в комнатке было тесно, поэтому, пропустив юношу вперед, Настя осталась на пороге, тихо вымолвив:
— Вот…
— Отличная комната! — бодро сказал Пётр.
— Вы смеётесь надо мной…
— Что вы! — испугался он. — И не думал даже! Мне в самом деле очень здесь нравится. — И, как бы в подтверждение своих слов, в знак того, что остаётся здесь, поставил свои книги на этажерку.
— Правда?
— Конечно. Ну, тесновато немного, зато, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Так?
Она молча кивнула. Наступил тот щекотливый момент в отношениях хозяина и съёмщика, когда нужно договариваться о квартирной плате. Оба не решались начать этот разговор, и неловкая пауза затянулась.
В это время послышалось сопенье и, с великими трудами преодолев порог у ног матери, в комнату вполз двух-трёхлетний малыш. Приподнявшись на руках, он своими чёрными и круглыми, как две пуговки, глазками воззрился на Петра. Итоги этого внимательного осмотра выразились в лаконичном:
— Ты… дядя!
— Правильно! — засмеялся Воложанин и опустился перед ним на корточки.— Я дядя, а точнее, дядя Петя, а ты кто будешь? Давай знакомиться!..
Малыш поднялся на ноги, доверчиво вложил свою ручонку в протянутую ему ладонь.
— Скажи, как тебя зовут, — пришла на помощь мать.
— Миса…
— Миша? Ну вот и познакомились.
Пётр, хотя и не имел опыта общения с детьми, но догадывался, что для закрепления знакомства малыша нужно чем-то одарить, и растерянно зашарил по своим карманам, вполне естественно не находя там ничего подходящего.
Настя улыбнулась и подхватила сына на руки.
— Пойдем, Миша. Пусть дядя тут устраивается.
Пяти минут хватило Петру, чтобы разложить свои пожитки, после чего он вышел на хозяйскую половину. Настя хлопотала у печки, доставая с загнетки большой чугун. Миша стоял около, держась за её подол. Пётр подмигнул ему и направился в сенцы.
— Куда вы? — спросила она вслед. — Сейчас вечерять будем.
— Я скоро. А кушать не хочу – спасибо.
Когда он вернулся, вся семья сидела вокруг стола, ужинала варёной картошкой и селёдкой. Кроме Насти и Миши здесь сидел белобрысый мужичок лет восьми, видимо, старший сын хозяйки. Он неприязненно посмотрел на Воложанина, нахмурив белёсые, едва заметные брови, и продолжал есть шумно и основательно.
Пётр подошёл к столу, высыпал из кулька конфеты в ярких обёртках. И тут же смутился: получилось как-то глупо-эффектно. Мальчики сразу перестали есть и уставились на лакомство. Настя заалела.
— Ну зачем вы… Они ведь, наверное, дорогие…
Конфеты действительно были дорогие, но узнал об этом Пётр только сейчас, купив их в лавке. Он с детства любил эти конфеты, они всегда были в доме, но покупать их ему до сегодняшнего дня не приходилось.
— Пустяки, — улыбнулся он.