В эту ночь я почти не сомкнул глаз. Прежде, чем залезть в палатку, заготовил огромный ворох дров, чтобы мгновенно разжечь костер, если услышу шум лодочного мотора. Я постоянно вставал, высовывал голову из палатки и прислушивался, стараясь уловить посторонние звуки. Но до самого утра кроме свиста ветра ничего не услышал.

Утром я прежде всего проверил свою водомерную линейку. Вода поднялась на десять с лишним сантиметров. Это было видно и невооруженным глазом. Белая пена, всегда появляющаяся во время подъема воды, шевелилась, словно живая, у самой палатки. Дальше отступать было некуда.

Прежде чем разжечь костер и вскипятить чай, я залез на дерево, чтобы осмотреть окрестности. Мне казалось, что недалеко от острова может показаться какая-нибудь лодка. Но во все стороны виднелось лишь безбрежное, пустынное море. С тяжелым чувством я спустился на землю. Меня охватило отчаяние, но я внушал себе, что нас уже начали искать. Я не отделял себя от Безрядьева.

За день вода прибыла еще на восемь сантиметров. От острова осталась полоса шириной всего в несколько шагов. Вернее, не полоса, а цепочка маленьких островков. Мой остров был немного выше остальных, но завтра должно затопить и его. Я вспомнил какой-то фильм о пиратах, которые казнили своего бывшего товарища за предательство. Связав руки, они закопали его на морском берегу по самую шею. Вскоре начался прилив. Вода подобралась сначала к подбородку, потом коснулась губ жертвы, поднялась до ноздрей. Пират тряс головой, отплевывался, задирал лицо, но ему не удалось заставить море остановиться. Он смог только продлить свои мучения. Мне казалось, что я похож на этого пирата.

Вечером я распечатал последнюю пачку сигарет. Скоро будет последний хлеб, последний сахар. А потом, может, последний день жизни. Я все время думал о Безрядьеве. Неужели он еще не добрался до обского берега? Или, может, добрался и сидит там в ожидании охотников? А что, если с ним случилось самое худшее? При одной мысли о гибели Антона моя душа леденела от страха. Ведь тогда и мои шансы на спасение становятся практически равными нулю…

За ночь, как и должно было случиться, вода снова прибыла, и теперь у меня под ногами оставался крошечный пятачок твердой суши. Островок длиной метров десять и шириной не более трех. Я чувствовал себя обреченным, как пират, на которого надвигался прилив. Надежда рушилась с каждой секундой, и оптимизм уступил место отчаянию.

В голову лезли разные мысли, но все они в конце концов возвращались к Безрядьеву. Мое спасение зависело только от него. Доберется он до Оби, значит, вызволит отсюда и меня. На Оби он обязательно встретит какую-нибудь лодку. Не может быть, чтобы не встретил. А если не доберется, мне придется разделить участь его отца и его самого.

Трудную жизнь прожил Антон и тяготы ее у него не кончатся до самой смерти. Говорят, что судьба каждого написана на роду. При этом подразумевают Бога. Судьбу Антона написали люди без совести и сердца. Они не спрашивали, как он хочет жить и кем думает стать. Для них он не был человеком. Его отправили туда, где люди не выживают.

Когда утонул отец, Антону было двенадцать лет. С этого времени он и стал охотиться, чтобы прокормить семью. Благо, берданка отца осталась дома. Несколько дней назад он рассказал мне, как убил своего первого медведя.

Было это ранней весной. Антон поставил сети на озере, расположенном у самого края тайги. Рассчитывал наловить щук, которые поднимались сюда на нерест по небольшому истоку. Утром поехал проверять снасти на долбленке. В них попалось несколько крупных рыбин. Самая большая щука настолько запуталась в сети, что с ней пришлось возиться почти целый час. И вдруг Антон краем глаза заметил, что кто-то идет по берегу. Он повернул голову и увидел огромного медведя, который то тыкался носом в землю, то останавливался и, задрав морду кверху, жадно ловил ноздрями густой утренний воздух. Медведь шел по следу. Может быть, незадолго перед этим здесь пробежал лось, оставив после себя запахи, дурманящие голову голодному зверю. Антон подумал, что медведь повернется и уйдет в тайгу. Но зверь неожиданно бросился в воду и поплыл к лодке. От страха щука вывалилась у Антона из рук.

Он вспомнил о берданке, лежавшей на дне долбленки, когда медведь был уже в нескольких метрах от него. Не отрывая взгляда от зверя, дрожащей рукой Антон стал шарить по дну лодки. Нащупал берданку, быстро передернул затвор и почти в упор выстрелил зверю в голову. Медведь завертелся на месте, страшно крича и окрашивая воду кровью. От его рева у Антона встали дыбом волосы. Он бросил берданку и что было мочи начал грести к берегу. Километрах в двух от озера мужики готовили лес к сплаву. Выскочив на берег, Антон, не оглядываясь, побежал к ним. Ему казалось, что медведь гонится по пятам и вот-вот настигнет и схватит.

Антон прибежал к мужикам, дико вращая испуганными глазами, и, захлебываясь словами, начал рассказывать о встрече со зверем. При этом все время показывал рукой в сторону озера. Он был убежден, что медведь прячется за деревьями. Лесорубы зарядили ружья и отправились добивать зверя. Однако делать этого не пришлось. Медведь добрался до берега, но вылезти из воды не смог. Рана оказалась смертельной.

— Штаны-то теперь не отмоешь, — смеялись мужики, похлопывая Антона по худенькой спине.

Они радовались неожиданно привалившей удаче. В медведе было не меньше двух центнеров мяса. С тех пор Антон и стал профессиональным охотником. Ему приходилось неделями бродить по тайге, терпеть нужду и лишения. И все-таки он не ожесточился. Был суровым и замкнутым, это верно. Но о людях судил справедливо, и душа его осталась чуткой к другим…

Я так ушел в свои мысли, что когда далеко-далеко раздалось тарахтение лодочного мотора, сначала не обратил на него внимания. Плескавшаяся у самых ног вода смазывала трудно различимые звуки. Еле слышное тарахтение сливалось со свистом ветра и плеском волн. Я напряг слух после того, как оно смолкло. Только тут до меня дошло, что по разливу кто-то едет.

Я тут же влез на дерево и увидел лодку, остановившуюся у дальнего островка. Напрягая легкие и срывая голос, я начал кричать. Но охотник меня не слышал, он находился с подветренной стороны. Поняв это, я слетел на землю и стал стрелять в воздух, трясущимися пальцами доставая из патронташа патроны и вставляя их в стволы. Я выстрелил не меньше двадцати раз подряд. Если в лодке охотник, он поймет, что по дичи так не стреляют.

И тут я услышал, что мотор застучал снова, и его звук стал приближаться ко мне. От волнения меня начал бить озноб. Чтобы успокоиться, я стал бегать взад-вперед по острову: десять шагов в одну сторону — десять в другую. Я уже видел лодку, видел, как она направляется ко мне. Наконец, она ткнулась носом около моей палатки. Я сразу узнал ее хозяина. Это был пожарник Витек Бровин.

— Чо это ты так палишь? — спросил он, заглушив мотор и перебрасывая ногу через борт. Но, увидев, как меня трясет, тут же испуганно добавил: — Чо это с тобой? Лихорадка, что ли?

Я рассказал Витьку все от начала до конца. И про охоту, и про то, как льдина раздавила лодку, как уехал Безрядьев, пытаясь добраться до Оби. Он молча выслушал и, подойдя к костру, начал подбрасывать в него последние оставшиеся у меня дрова.

— Чаю у тебя нету? — спросил вдруг он.

Я зачерпнул котелком воды и повесил его над костром. Потом начал рыться в рюкзаке, ища заварку. Витек молча смотрел на меня. Он сразу все понял. Понял и то, что ему придется менять свои планы и везти меня домой. Ни о какой охоте не может быть и речи.

— Ну и забрались же вы, твою мать! — глядя на искореженный мотор, качнул головой Витек. — И какой черт вас сюда погнал? Ах, Антон, Антон…

Последние слова он произнес таким тоном, что у меня заныло под ложечкой. Я посмотрел ему в глаза, но он отвернулся. Достал из кармана смятую пачку папирос, закурил и, глядя на дичь, лежавшую у самой палатки, заметил:

— Уток-то сколь настреляли…

— В последнее утро Антон убил шестнадцать, — сказал я.