— Избавишься, как же! — протянула Светка. — Понимаешь, лени у меня много!

Уходить не хотелось. Не такая уж она, оказывается, пустышка, его дочь, с ней интересно поговорить. И все же поднялся, сказал, чтобы утешить ее немного:

— Лени и у меня хватало. В твои годы. Потом прошло. Сама знаешь, на фронте…

Светка даже подскочила.

— Вот! У тебя был фронт. Тебя сформировали трудности. А тут думаешь: ладно, сегодня не успел — завтра сделаю. Время и уходит.

— А ты считай минуты. Вот мы сейчас с тобой пятьдесят две минуты проговорили.

— Точно пятьдесят две? — изумилась Светка. — Ты засек? А зачем? Привычка? Фронтовая?.. Ой, знаешь, я теперь тоже буду так. А то я и часы-то заводить забываю.

Вышел из комнаты, говоря себе: «Почаще надо к ней заходить. Все она понимает… Почему же не может понять Нина Павловна? Ведь не мещанка какая-нибудь…»

Жена гладила в столовой белье. На полированном обеденном столе уже высилась стопка отливающих голубизной простыней. Нина Павловна решила, что он вошел напомнить ей про ужин, бросила коротко:

— Сейчас. Пододеяльник доглажу.

— Я не спешу, — прошел к сверкающему хрусталем серванту и опустился там в кресло. Усмехнулся:

— Со Светкой засиделся.

Почувствовал на себе взгляд жены. Нина Павловна тут же снова занялась пододеяльником, отозвалась сдержанно:

— Сама призналась, что ленива? Да, уж лени в ней действительно достаточно. Не напомнишь — месяц к окну в своей комнате не притронется. Пока все пылью не зарастет.

— Заниматься им все же много приходится.

— Оправдываешь? — Нина Павловна управлялась с утюгом так ловко, что руки у нее только мелькали. — Надеешься заработать авторитет?

Воодушевленный беседой с дочерью, он был настроен миролюбиво. Сделал вид, что не заметил холодного тона жены.

— Чего мне его зарабатывать? У нас и так отношения неплохие. Просто зашел посоветоваться. Был я у них сегодня в институте. По своим делам.

Некоторое время Нина Павловна смотрела ему в лицо, уронив руки на гладильную доску, потом выпрямилась, высокая, статная, в своем хорошо сшитом домашнем платье из темно-синего сатина в белый горошек. Белый воротничок делал платье нарядным. Не в пример некоторым другим женщинам, Нина Павловна и дома ходила всегда опрятная и причесанная. С одобрением отметил это про себя и теперь, хотя и был обижен ее словами, тоном. А у жены вдруг холодно блеснули глаза.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы еще и она общалась с этими… там… в твоем…

Теперь уже уронил руки он, устало откинулся на спинку кресла, с особой остротой ощутив вдруг, что позади остался напряженный рабочий день.

— Нина, подумай только, что ты говоришь? Светка уже не ребенок. Я, признаться, думал о ней хуже. Думал: пустышка, потребительница. А она вот недовольна собой. Говорит: раз у меня все есть, я должна успевать больше, чем те, кто находится в худших условиях. Вполне здраво рассуждает девчонка. Повторяю: я не ожидал. Есть в ней и совестливость, и…

Не договорил, почувствовав на себе насмешливый взгляд жены. Нина Павловна уже взяла себя в руки.

— Совестливость! Как же. И, небось, никак не меньше, чем в мировом масштабе!.. Ты, конечно, наговорил ей об этих своих… девицах, вот она и… А помочь мне помыть полы ей и в голову не приходит. Тут ей совесть ничего не подсказывает. Конечно, запретить ей я теперь ничего не могу, ей уже 21 год, я прошу тебя, не сбивай с толку хоть ее! У тебя там, как видно, не очень-то ладится, но это уже твоя забота, раз ты решил все сам.

Нина Павловна сложила гладильную доску и убрала ее в стенной шкаф в прихожей. В столовую не вернулась, видимо, посчитав, что разговор окончен. Сказала из кухни:

— Суп я налила.

Есть хотелось давно и все же посидел еще в одиночестве в столовой. Когда это произошло?

Когда Нина Павловна успела так измениться? А что она изменилась — несомненно! Ведь когда-то она и сама умела понять чужую беду. Она, может быть, и даже наверное и теперь проявила бы участие к его девочкам, если бы училище возглавил кто-нибудь другой. Не он, ее муж. В том-то и дело!

— Ты не проголодался еще? — в дверях столовой стояла жена.

Поднялся торопливо и… продолжал думать о разговоре с женой, сидя за ужином, и потом, в постели. Что же, выходит, у них с Ниной Павловной теперь всегда будет так — непонимание, отчужденность? Ведь вот понимают же его Майя, Маргарита и Серафима. А теперь еще и Дина. Каким праздником будет для девчонок ее приезд!

Ритка нарочно вошла в пошивочную почти за полчаса до начала занятий. Когда девчонки гурьбой ввалились в двери, по обыкновению, громко переговариваясь, уже сидела на своем месте за машиной, пытаясь выровнять два скроенных куска материала. Руки дрожали, и материал ложился косо.

Первой ее заметила Зойка, но не подала и вида, как призналась она потом, зато Лукашевич закричала на весь цех:

— Кого я вижу? Маргарита!..

Татьяна уселась рядом, подтащив чей-то стул, небрежно смахнула в сторону раскроенный материал.

— Значит, и тебя заставили ишачить?

На мгновение вокруг стихло. Все уставились на нее, Ритку. И тут Лена Сидорова, по прозвищу Буратино, высокая, узкая, больше похожая на мальчишку, — у нее и грудь была еще плоская, и волосы обрезаны коротко, — сказала с вызовом:

— А я с удовольствием шью. Сначала не нравилось, а теперь нравится! Шью и думаю, кому моя блузка достанется? Думаю: надо получше сделать, чтобы хорошо сидела.

Тут все загалдели враз. Лену поддержала Зойка, ей кто-то возразил язвительно, Лукашевич вздохнула:

— Нравится — не нравится, куда денешься? Главное, что ты уже не болеешь. Ну ладно, строчи, я тоже пошла.

Девочки с удовольствием погалдели бы еще, вошла Роза Арсалановна, и все само собой стихло.

— Не спеши, — сказала мастер, — это ведь только кажется, что просто: сложил и прострочил. Нужен навык. Лучше сделать немного, но хорошо.

Костюмы шили по деталям. Одни сшивали бока юбок и брюк, другие прострачивали только воротники и манжеты. Самые сложные операции выполняли те, кто уже имел разряд. Наверное, шить костюм целиком было бы интереснее. Можно было бы увидеть, что у тебя получается, а так будто просто куски материала прострачиваешь. И все же первый час пролетел незаметно. Подошла Роза Арсалановна.

— Рита, выйди, подыши. Зайдешь минут через тридцать.

Вставать и выходить под взглядами девчонок не хотелось, мастер напомнила:

— Так велела врач.

До конца занятий пришлось выйти еще раз, а как только занятия закончились, подскочила Зойка, повисла на руке:

— Пойдем вместе! Устала?.. Потом втянешься.

Зойка была радостно возбуждена появлением ее, Ритки, в мастерской. Невольно улыбнулась, глядя на ее сияющее личико.

Прошел еще один день работы в мастерской. Третий. Не признавалась даже Зойке, что каждый раз ждет конца занятий в пошивочной с нетерпением. Материал почему-то повиновался рукам плохо, наверное, поэтому разбаливалась голова. Стало не хватать времени. Все еще делали уколы. Во время большой перемены мчалась к медсестре. После школы до занятий в мастерской в лучшем случае прочитаешь одну-две страницы в учебнике. Остальные уроки теперь приходилось выполнять по вечерам.

О том, чтобы побродить под соснами, посидеть на пеньке, глядя на город, нечего было и думать. Выбралась на прогулку только в воскресенье. Захватила с собой учебники и книжку стихов под названием «Сто часов счастья». О любви.

Диспут о любви надумала было организовать Лаврентьевна. И провела бы, вероятно. Воспитательницы все время что-нибудь проводили — встречи с интересными людьми, вечера молодой хозяйки, рукодельницы. Ну, а Лаврентьевна решила этот диспут.

О любви в училище говорили и думали много. Такие разговоры шли в спальнях перед сном, в часы самоподготовки, в душевой. В восьмой группе в таких случаях отмалчивалась только Зойка. Всем было уже известно, что у Зойки «романов» не было, ее даже поддразнивали этим, она терялась или беззлобно отшучивалась, а Ритке призналась: