Она так уставала от своих мыслей, что не видела текста, роняла на раскрытые страницы голову и сидела так, смежив веки. Скорей бы уж суд! Пройти еще через это, а потом… Что будет потом, она не знала.

А тут еще заявилась Тамарка. На четвертый день после того, как она, Ритка, побывала в милиции. На Томке не было лица. Ввалилась в комнату прямо в пальто, захлопнула за собой дверь и прижала ее спиной, словно там, позади, за нею мчалась погоня. Скошенный подбородок ушел в воротник пальто, глаза, цвета недозрелого крыжовника, округлились.

— Андрей в КПЗ, — выдохнула она. — Говорят, они с Валеркой… Ты уже знаешь? Тебя вызывали? А меня сегодня. Только что. Я-то думала, он калымит, а он…

Томка прошла к кровати, плюхнулась, как была, в пальто, на постель и стянула с головы ядовито-розовую мохеровую шапку. Уложенные по моде в высокую прическу черные жесткие волосы сбились набок.

— Что же это он, а? Зачем ему это было надо? Теперь вот тюрьма, это уж точно!.. А ты знала? Догадывалась? И я нет, не знала.

Томка посидела молча, тупо уставясь в пол, машинально расстегнула пальто. Потом начала снова:

— Передачу… давай отнесем ему передачу? Ну, колбасы там, яичек… В КПЗ, говорят, почти совсем не кормят. Только хлеб и вода. А он привык… Ну, ты сама знаешь, как он привык… Что? Не пойдешь?

Ритка поднялась со стула, потрогала зачем-то нежные плети традесканции на стене, они уже отросли, встала у окна.

На затоптанном, почти черном снегу возле соседнего здания мальчишки гоняли клюшками шайбу. Некоторое время наблюдала за ними. У одного шапка все сползала на глаза, и мальчишка то и дело сбивал ее на затылок, щуплый, в расстегнутой телогрейке.

Томка, видимо, плакала, высморкалась.

— Ну, что ты все молчишь? Будто воды в рот набрала! Тебе, я вижу, нисколечко и не жалко их — ни Валерку, ни Андрея.

Обернулась к ней. Томка сбросила с себя пальто, сидела распаренная, лицо побагровело.

— А что они сами думали? Чего им не хватало?

— Дураки, конечно! — вздохнула Томка. — Так ведь теперь чего уж? Теперь ничего не поделаешь!.. Значит, ты не пойдешь? С передачей? А я попробую, попытаюсь. Может, и увижу его. Поговорить же надо!

Наконец Томка ушла, сказав, что забежит еще.

Мальчишки уже кончили гонять шайбу и разошлись по квартирам. В здании напротив один за другим вспыхивали прямоугольники окон. Оранжевые, голубоватые, желтые…

Жалко ли ей Андрея? Она не испытывала теперь к нему ничего, кроме чувства брезгливости. И еще были зло, досада на себя: как можно быть такой слепой, ничего не видеть, не понимать? Когда она, Ритка, научится разбираться в людях, в жизни? Научится ли?

В ту ночь опять не удалось уснуть. А утром снова вызвали в милицию. На этот раз с ней разговаривал немолодой толстяк-майор. Так дотошно расспрашивал обо всем, что можно было подумать: у него самого такого же возраста дочь. И говорил он так, будто они не в милиции сидели, а беседовали на скамейке в парке:

— Какой предмет тебе нравится больше? Литература и история? Стихи любишь? А сама не пописываешь? Гм… Ну ладно!

Майор уперся большими ладонями в стол и поднялся, будто вспомнив вдруг о каком-то срочном деле.

— Продолжай заниматься. Сама понимаешь: тебе нельзя учиться плохо. И еще мой совет: смотри, с кем имеешь дело. Люди, они разные.

О предстоящем суде и вообще обо всем мать, видимо, рассказала отцу наедине. Бросил угрюмо:

— Допрыгалась?.. Я говорил…

И в день суда ушел из дому еще до рассвета, сославшись на срочную работу. Мать заметила, оправдывая его:

— Не может он. Переживает.

Спросила ее с горечью:

— А ты не переживаешь? А ты можешь?

Мать только вздохнула в ответ.

Не явилась на суд и Томка. Накануне, уже совсем поздно вечером, была ее мать, плакала.

Томку, оказывается, увезли с высокой температурой в больницу.

Были, конечно, Катина мать как пострадавшая, Катин отец и она сама. Отпросилась с уроков. Еще две женщины, с которых Андрей и Валерка сняли шапки. Какие-то люди, кажется, с завода, где работали Андрей и Валерка.

Все представлялось по-другому: грознее и внушительнее. Судить ее, Ритку, придет весь город. А все оказалось так просто: небольшое темноватое зальце, полупустые скамьи, краска на них давно облезла. И судья какой-то усталый, даже болезненный, все подносил ко рту белый платок. Заседатели — сивоусый старик и простоватого вида женщина в вязаном жакете. Подумала: а может, так и надо? Судят-то кого? Шпану.

Кто-то велел им с матерью занять места на скамейке в первом ряду. Тут же присела худощавая простоволосая женщина Белую пуховую косынку она сняла и все перекладывала, из руки в руку. От нее не отходил седой, но юношески стройный мужчина, поддерживал под локоть. Женщина не отрывала: глаз от деревянного барьера, за которым должны были появиться Валерка и Андрей. На ее тонком измученном лине было такое выражение, будто она едва сдерживает крик. «Мать», — объяснила себе Ритка.

В зале стоял глуховатый гомон, когда ввели Валерку и Андрея. У нее начало мутиться в голове с самого утра и все подташнивало, а тут она прямо-таки оцепенела от ужаса. Их, и Валерку, и Андрея, остригли наголо! Без волос голова у Андрея, казалась какой-то неестественной, уродливой, чуть ли не квадратной! Отсутствие волос, видимо, смущало и его самого, все поглаживал себя по макушке. А в остальном он, судя по всему, чувствовал себя неплохо, тотчас принялся высматривать в зале знакомых, только в сторону матери и ее, Ритки, явно старался не смотреть.

Андрею вроде бы ничего и не сделалось за это время, разве только лицо осунулось немного, да поблек румянец. Валерка же, и раньше не отличавшийся могучим телосложением, совсем усох, узкие покатые плечи съежились. Он не поднимал лица, не смея взглянуть вокруг. Родители у него были уже немолодые, одеты простовато, отец в чистой новой телогрейке; мать, по-старушечьи повязанная темным полушалком, все плакала.

Первым допрашивали Андрея. Ритка думала: будут спрашивать сразу про шапки. А судья поинтересовался, что Андрей читает и читает ли, какие ему нравятся кинокартины. Андрею эти вопросы, видимо, казались несерьезными, отвечал с улыбочкой. Он вообще не испытывал никакого смущения. И судью это рассердило.

— А такую повесть вы читали, «А зори здесь тихие» называется? Или вам не интересно знать, как умирали за родину ваши сверстники?

— Нет, почему? — посерьезнел Андрей. — Читаю я…

Он назвал несколько книг. А судья продолжал:

— Сколько же вы зарабатывали? И что же, вам этих денег не хватало на карманные расходы? Ведь на такую сумму, случается, живет месяц семья.

Андрей пожал широкими плечами.

— Смотря как жить! Другой не живет, а прозябает.

— Вы считаете, что вели нормальный образ жизни? — спросил мужчина в форменном пиджаке, сидевший за отдельным столом. Он больше молчал, слушал и все записывал что-то. Ритка его сначала и не заметила и только потом узнала, что это прокурор.

В ответ на вопрос прокурора Андрей снова пожал было плечами, но, вероятно, почувствовал, что этого недостаточно, добавил:

— Разумеется, не считаю. Я мог бы заработать эти несколько сот и другим путем. Некоторые наши ребята…

Только тут до Андрея, видимо, дошло, что к своему бывшему коллективу он теперь не имеет никакого отношения, замешкался, затравленно оглядел зал и продолжал уже не так бойко:

— Ну, с завода, я имею в виду. Так вот, они после смены для заводского КБ работают. И я мог бы…

Валерка держался иначе. Он так волновался, что судье приходилось переспрашивать его по нескольку раз. И вообще, говорить Валерке явно не хотелось, махнул рукой:

— Чего там! Виноват я. Во всем виноват. Андрей правильно сказал: можно было в КБ заработать. Да мало ли как!

— Вы считаете все же, что вся суть в деньгах? — спросил старик-заседатель.

— Считал так. Раньше, — раздумывая, пояснил Валерка. — Теперь не считаю.

…Сидя над учебниками, она все представляла себе, как будет отвечать на вопросы судьи. Думала: будет страшно говорить при всех, ведь столько народу будет смотреть на нее и слушать ее! И мать, и Катя, и ее родители, и мать Андрея, другие… Наверное, и рта не раскроешь. Неожиданно у нее вдруг прорезался чистый и звонкий голос. Только все казалось, что говорит не она, а кто-то другой. За нее.