Дождавшись ближайшего приезда Чаплинского в Петербург, Щегловитов вызвал своего подчиненного для разговора.
— А теперь, мой дорогой Георгий Гаврилович, перейдем к вашему киевскому адвокатишке с горбатым носом и голым черепом…
Прокурор ухмыльнулся:
— Догадываюсь, Иван Григорьевич, кого вы имеете в виду.
— Ну, кого?
— Марголина.
— Правильно. Помилуйте, Георгий Гаврилович, до каких же пор он будет держаться при вашей палате?
— Пока вы не сочтете нужным убрать его, Иван Григорьевич.
— Это не только мое желание, господин прокурор.
— Понимаю. Я понимаю… — Чаплинский вежливо склонил голову.
— Что вы понимаете? — переспросил министр.
— Иван Григорьевич, я всегда понимаю вас с первого слова.
— Так вот, желательно, чтобы этот адвокат исчез с нашего горизонта.
— Будет исполнено, ваше высокопревосходительство! И в самое ближайшее время.
Судьба адвокатской деятельности Марголина в Киеве была предрешена.
Эксперт Сикорский
На дворе стоял солнечный майский день, который назло всему подлому миру киевских черносотенцев опустился на древний город и пронизал его лучами, наполнив радостью все живое. Одно было обидно: среди тысяч и десятков тысяч киевлян это же яркое солнце ласкало на равных правах и гостя из Петербурга — вице-директора первого департамента Министерства юстиции Александра Васильевича Лядова. Он прибыл из российской столицы утренним экспрессом, занял номер в первоклассном отеле «Континенталь». Побывав в парикмахерской и подкрутив усы, высокий чин протелефонировал в прокуратуру. Экипаж прибудет за ним к одиннадцати. Лядов тут же распорядился, чтобы к его приезду в прокуратуру был вызван профессор Киевского университета Святого Владимира Сикорский.
Профессор в это время был свободен от лекций и изъявил готовность прибыть в судебную палату в назначенное время.
Представитель министерства уже успел высказать прокурору Чаплинскому мнение — не только министра Щегловитова, но и, как выразился Лядов, еще более высоких инстанций — о том, что русский народ и вся Россия вообще весьма заинтересованы в подготовке «процесса XX века». Процесс необходимо провести на должной юридической и научной высоте. Пора наконец найти виновного в тех беззакониях, что творятся в нашей стране.
Прокурор Киевской судебной палаты безошибочно разгадал своего коллегу из Министерства юстиции. Пожелания Лядова, высказанные в сжатой, но выразительной форме, он принял к исполнению покорным наклоном головы.
Лядов, сияя белоснежным воротничком и безукоризненно повязанным ярким галстуком, остался доволен собой и своим собеседником.
— Его величество государь будет обрадован вашими действиями…
Петербургский сановник поинтересовался, придет ли профессор к назначенному времени. Прокурор не замедлил заверить его, что профессор Сикорский весьма пунктуален, отличается высокой моралью и вниманием к интересам России и ее патриотов.
— Да, конечно, — сказал Лядов. — Перед отъездом в Киев я тщательно ознакомился с делом Кондрата Малёванного — колесника одной из деревень Таращанского уезда Киевской губернии, организовавшего в 1891 году секту, названную его именем. По делу реформатора религии, руководителя секты Малеванного, Сикорский дал авторитетную экспертизу… Малёванцы утверждали, что «близится время полных перемен, что наступают новые времена, и Страшный суд свершится, и уже здесь, на земле, наступит царство истинного блаженства».
— Самое неприятное в этом деле то, — продолжал Лядов, — что малеванцы отказались работать у помещиков; они утверждали, что достаточно поработали на попов и что не хотят работать и на панов. Начальство, конечно, было обеспокоено такими умозаключениями и настроениями среди крестьянства, тревожила опасность возникновения бунтов, которые могли принять устрашающие формы и распространиться на ближайшие губернии. Пришлось обратиться к науке в лице психиатра Сикорского, дабы он высказал по сему предмету свое мнение. Профессор ознакомился с делом на месте и пришел к выводу, что создание секты малеванцев свидетельствует о массовом психозе.
В результате сего авторитетного заключения малеванцы были признаны преступниками, а руководитель секты, бедняк Малеванный, был отправлен «на лечение» в дом умалишенных в Киеве, а через некоторое время его переправили в психиатрическую клинику в Казани. После долгих лет заключения этого «реформатора» освободили, и то благодаря амнистии по делам религии.
— Понимаете, Георгий Гаврилович, — продолжал Лядов, — господин Сикорский в своей экспертизе обнаружил тогда у малеванцев кое-что интересное: они начали есть досыта, пить чай с сахаром, употребляли сахар и в чистом виде; у них возникла необходимость жить в сытости, выросла жажда удовольствий. Более обеспеченные малеванцы некоторым образом даже снабжали сладостями неимущих крестьян.
Здесь Лядов саркастически хохотнул, в свою очередь прокурор угодливо осклабился.
— Вот чего нашему русскому мужичку захотелось — сладкого чая!
— Но самое главное, ведь Иван Алексеевич Сикорский— наш ученый, — сказал Чаплинский.
— Да, да, — никак не мог успокоиться Лядов, — сладкий чай… Удивительно, что они не требовали лимонов к чаю…
Оба долго смеялись, пока секретарь не доложил, что прибыл господин Сикорский.
Служители Фемиды поднялись навстречу почтенному ученому.
— Профессор Иван Алексеевич Сикорский, — представил его Чаплинский. — Александр Васильевич Лядов, вице-директор первого департамента Министерства юстиции.
Лядов левой рукой поправил галстук и протянул руку.
— Очень приятно… — пробормотал он.
Внимательные холодные глаза профессора с синеватыми мешочками под ними уставились на вице-директора. Шире раздулись мясистые окрылки ноздрей, он словно пытался что-то разнюхать. Протянув большую волосатую руку, профессор сказал:
— Очень рад! — и плотно сомкнул губы.
Все трое сели к большому прокурорскому столу, обитому ярким зеленым сукном, отчего лицо Чаплинского показалось свежее обычного. Возле него уже стоял секретарь, поставивший на приставной столик бутылку токайского и три граненых бокала на серебряном подносе. Зная слабость профессора к этому сорту вина, прокурор поспешил наполнить бокалы. Зеленоватые глаза профессора оживились, сомкнутые губы раздвинулись в улыбке и обнажили два ряда безупречных искусственных зубов.
— По какому поводу пир, Георгий Гаврилович? — спросил профессор.
— Испытанное средство от сухости во рту, Иван Алексеевич.
Приезжий сановник молча усмехнулся.
Послышался легкий звон бокалов. Сикорскому прокурор наполнял бокал трижды, и профессор осушал его одним залпом, одобрительно покрякивая.
Когда профессорские глаза маслянисто заблестели, он отодвинул бокал.
— Больше нельзя. Затуманится голова… — И губы его снова плотно сомкнулись.
— Вы правы, Иван Алексеевич. Довольно, Итак, мы пригласили вас, чтобы передать личный привет от Ивана Григорьевича, — любезно сказал Лядов.
— От кого? — наморщив лоб, переспросил Сикорский.
— От министра юстиции Ивана Григорьевича Щегловитова.
— Ах так, я не расслышал… Прошу прощения.
— Россия, — продолжал Лядов, — нынче накануне большого и важного события. Нужна ваша помощь.
— Моя помощь? — психиатр выдавил на своем лице подобие улыбки.
— Да, именно ваша… Видите ли, в прокуратуру поступили сведения, что убийство отрока Ющинского совершили… секта фанатиков-евреев, — Лядов взглянул на прокурора, склонившего голову в знак подтверждения этого факта.
— Секта фанатиков? — переспросил профессор. — Я что-то слыхал об этом изуверском убийстве. Секта, говорите?.. — Сикорский, возможно, вспомнил о своем заключении по делу Кондрата Малеванного и о протестах либеральной прессы против этой явно тенденциозной экспертизы. — Секта фанатиков, значит? — повторил профессор,
— Да, господин профессор. Своими глубокими знаниями и большим авторитетом вы однажды уже послужили интересам русского правительства… — Лядов угадывал скрытые мысли Сикорского. — Нам памятны слова ваши по поводу одичавших крестьян и их деяний в пылу религиозного экстаза…