— Как? Поставить лучших защитников Петербурга, всей России, откуда только хотите. Нужны адвокаты русские, люди порядочные и честные… — разгорячился Поделко.
— О, вы, безусловно, философ, реб Липа.
— Совсем не нужно быть философом, я думаю, это логично и просто, как ведро воды.
— Не так уж оно просто, как вы думаете.
Марголин задумался. Он подошел к столу, что-то записал в настольный блокнот, переспросил у посетителя его имя и фамилию, где он проживает в Киеве. Записав все это, адвокат сказал, что подумает, посоветуется с коллегами. Пусть Поделко вторично придет к нему недели этак через две. А если захочет, он может позвонить по телефону.
— Я не умею звонить по телефону, — не постеснялся признаться жестянщик, — уж лучше я сам… Ничего, не очень-то далеко с Подола сюда, на Кузнечную. Мои ноги легко понесут меня…
Окрыленный Липа вышел на улицу, не чувствуя земли под ногами. Он был счастлив, что нашел путь к использованию своего наследства; ему казалось, что свою долю в дело спасения невиновного человека он уже внес.
Во имя справедливости
В истории российской адвокатуры совершенно особое место занимал присяжный поверенный Оскар Осипович Грузенберг. Этот адвокат в разное время успешно защищал Максима Горького, Владимира Короленко, Корнея Чуковского, Венгерова и других представителей русской литературы и журналистики. В 1906 году он даже стоял во главе защиты в процессе «Совета рабочих депутатов». Опыт и знание своего дела, проявленные им тогда, поразили даже специалистов-криминалистов и бывалых кассационистов. Но вершины своей популярности Грузенберг достиг в процессе Бейлиса.
После ареста Бейлиса Грузенберг вместе с киевским адвокатом Марголиным взял на себя его защиту. Но Марголина министр юстиции Щегловитов отстранил, а до Грузенберга никак руки не доходили.
Грузенберг понимал, что следует в срочном порядке заняться доскональным изучением вопроса о ритуальных убийствах, хорошо вооружиться против всех бесноватых безумцев типа Замысловского, Шмакова и иных последователей пресловутого Лютостанского. Благородный адвокат понимал также, что передовая интеллигенция — писатели, ученые, педагоги, художники, артисты — должны сказать свое веское слово, выступить против средневекового фанатизма, против лжи, на которой построено дело Бейлиса. Поэтому он обратился к Владимиру Короленко, взывая к его вмешательству и помощи, тем более что Короленко и так уже включился в круг протестовавших.
Адвокату стало известно, что среди художественной интеллигенции уже поговаривали о необходимости выступить со словом к русскому обществу, в котором осуждались бы те, кто разжигает расовую ненависть и призывает к погромам. В петербургских писательских кругах уже составили первый вариант воззвания к русскому обществу, но, ознакомившись с ним, Грузенберг нашел, что в нем недостает силы и огня, логики и красоты мысли, которые должны повлиять на разум и чувства читателя. То был только первый вариант воззвания, составленного писателями Чириковым и Арабажиным.
Короленко откликнулся на призыв Грузенберга своим появлением в квартире адвоката.
— Благо мы хоть иногда по телефону перебрасываемся словечком, а то, Оскар Осипович, я забыл бы ваш голос.
— У вас, Владимир Галактионович, такая память, что можно и другим пожелать не худшую.
Под зеленым абажуром ярко светила лампа на письменном столе, за которым в окружении многочисленных папок и бумаг сидел хозяин дома. Грузенберг тонкими пальцами снимал пенсне с носа, снова надевал и, глядя с уважением на Короленко, говорил:
— Вот это, Владимир Галактионович, проект воззвания к русскому обществу. Хотелось бы знать ваше мнение.
Прочитав только первые строки воззвания, напечатанного на пишущей машинке, Короленко недовольно пожал плечами. А дочитав до конца, молча протянул Грузенбергу бумагу.
— Мне понятно, Владимир Галактионович, что вы хотите сказать: такой документ удовлетворить не может. Здесь, во-первых, недостаточно разъяснена история ритуальных убийств и, во-вторых, документ составлен слишком сжато, местами коряво, мало аргументов.
Задумавшись, Короленко одной рукой теребил бороду, другой взял со стола лист бумаги и снова пробежал текст глазами.
— Согласен с вами, Оскар Осипович, здесь нет главного: не разоблачены те лица, которые заинтересованы в распространении фанатичного навета, злой легенды… Здесь, возможно, нужно упомянуть о Мултанском деле — о человеческих жертвах среди мултанских вотяков…
— Простите, Владимир Галактионович, но мне думается, что в этот документ не следует впутывать Мултанское дело, — перебил его Грузенберг.
— Представьте себе, Оскар Осипович, что в том процессе, о котором вам, безусловно, известно, и я принимал участие…
Грузенбергу было известно, что писатель тогда выступал защитником и много писал в прессе об этом процессе.
— Однако не следует путать тот процесс с предстоящим, — настаивал адвокат.
— Погодите минуточку, дорогой. Мне помнится, что обвинитель вотяков в своей речи заявил: «Как известно, евреи употребляют христианскую кровь для своей пасхальной мацы».
— Да, тот грубый фанатик — прокурор — мог разрешить себе так безответственно выразиться в своей речи, а в подобном документе, — Грузенберг ткнул пальцем в лист бумаги, — такое, по моему мнению, излишне.
— Возможно, возможно, Оскар Осипович, — соглашаясь, произнес писатель.
Грузенберг поднялся и стоя сказал:
— Я долго думал, советовался с коллегами — с видными юристами, — и мы пришли к выводу, что именно вы, Владимир Галактионович, должны написать текст такого воззвания к русскому обществу.
— А время, время-то где взять? На моих плечах теперь журнал «Русское богатство», другие члены редакции больны. Да и сам я едва на ногах держусь.
Неожиданно глаза Короленко хитро блеснули, и он улыбаясь сказал:
— Скажу вам по секрету: у меня дома уже лежит проект такого документа — воззвания к русскому обществу, но он меня пока не удовлетворяет…
— Подумать только… И вы, Владимир Галактионович, молчали…
— Потому что я должен еще хорошенько поработать над ним. Поэтому я и не захватил его с собой, хотя и предвидел, о чем у нас будет разговор.
— Великолепно! Владимир Галактионович, это наш долг, это и есть настоящий гуманизм…
— Не нужно громких слов, — Короленко недовольно поднял руку.
— Но это еще не все, любезный Владимир Галактионович…
— Еще что? — забеспокоился Короленко.
— Успокойтесь, я никогда не выступал в роли прокурора, ни-ког-да, — улыбнулся адвокат, быстро сняв и положив пенсне на бумагу. — Хорошо было бы, если б вы, Владимир Галактионович, включились также в защиту… на процессе.
— А силы-то где взять? Силенок нет, мой дорогой адвокат!
— Силы? — переспросил Грузенберг. — Их необходимо мобилизовать. Россия от вас требует этого.
— Только без пышных фраз, господин адвокат, очень прошу вас. — И после паузы: — «Россия требует»… Подумаю, — в конце концов сказал Короленко. — Напишу сперва воззвание, а о защите… еще подумаем. Не взваливайте на меня все сразу. — В глубоких глазах писателя блеснула улыбка: — Я ведь уже стар, друг мой, и очень устал…
— К кому ж обращаться, Владимир Галактионович? Был бы жив Лев Николаевич, возможно, и к нему бы обратились.
— Но живет на свете Максим Горький, — напомнил Короленко.
— Горький… Это верно. Но он теперь на Капри.
— О, у этого нижегородского мужика крепкие кости и ясная голова… — добавил Короленко.
— Конечно! И большое, доброе сердце… Но он болен и находится далеко от нас.
— Ничего, он приедет, если понадобится.
— Можете не сомневаться, Владимир Галактионович, что Горький один из первых поставит свою подпись под этим документом вместе со всеми нами. В этом никто не сомневается. А общественную защиту придется взять на себя вам, глубокоуважаемый Владимир Галактионович.