— Тогда слушайте, господин прокурор: нам необходимо дать беспощадную отповедь всем тем, кто пытается поднять в Государственной думе вопрос о расширении черты оседлости еврейского населения.

Чаплинский слушал министра, подобострастно заглядывая ему в лицо.

— Вы меня поняли, Георгий Гаврилович?

— Разумеется, ваше высокопревосходительство. — И тут Чаплинский решился задать вопрос: — А чем можно объяснить позицию, занятую газетой «Киевлянин», ваше высокопревосходительство? Как вы считаете?

Министр развел руками: этого он не знал.

— Наша, русская газета — и… так фальшивит. Нет здесь ритуала… Кто бы мог ожидать? — продолжал Чаплинский.

— Да, такая позиция непонятна. Пока… — Министр пригладил волосы и многозначительно улыбнулся: — Дескать, стыдно им за русский народ, за двадцатый век… людоедство в России… А может быть, правильно поговаривают — будто редакция «Киевлянина» получила крупный куш от еврейских организаций? Кагал на все способен. Не забывайте, что они всемирная организация: у нас в России — барон Гинзбург, Поляков, Высоцкий, Бродский, а за границей — барон Ротшильд… Кто знает?

— О чем вы говорите, Иван Григорьевич? Дмитрий Иванович Пихно, редактор «Киевлянина», не такой человек, чтобы его можно было подкупить…

— Георгий Гаврилович, презренный металл — это сила! — Министр многозначительно поднял указательный палец: — Масонские общества, или «масонские ложи», имеют огромные возможности, а люди падки на золото. Так что ваш Пихно…

Теперь прокурор даже и мысленно уже не мог противостоять господину министру. Желая доказать свою верность и преданность делу, в котором заинтересована вся Россия, прокурор достал из кармана пиджака карандаш и протянул руку к лежавшему на столе блокноту в тяжелом переплете с четырьмя треугольниками по углам. Торопливо набросал короткую шифрованную депешу «Арестован ли Мендель?», показал текст Щегловитову и попросил срочно послать человека на станцию для отправки депеши.

Щегловитов позвонил, передал вошедшему камердинеру бумагу и распорядился отправить ее немедленно.

На этом беседа закончилась. Они разошлись по своим комнатам, и вскоре летнюю резиденцию министра юстиции окутали покой и тишина.

Наутро в приемной на столе уже лежала телеграмма, полученная на имя Чаплинского: «Мендель арестован порядке охраны государственных интересов».

Интервью, не опубликованное нигде

Исай Ходошев предложил взять интервью у прокурора Чаплинского, но отнюдь не все члены редакции «Киевской мысли» одобрили эту затею. И хотя знали, что Исай способен проломить глухую стену, не верилось, что Чаплинский примет репортера. Да он и на порог не пустит представителя либерально-буржуазной газеты, убеждали Ходошева коллеги.

Идею Ходошева прежде всего высмеял публицист Лиров, известный своей желчностью: если паче чаяния разговор все же состоится, пусть представитель газеты «Киевская мысль» передаст прокурору, что он, Лиров, собирается писать статью о столпах русской адвокатуры. «Скажите Чаплинскому, — говорил Лиров, — что в связи с предстоящим процессом по поводу убийства Ющинского имя грозного прокурора будет записано в анналах истории человеческого рода».

Всеволод Чаговец, фельетонист газеты, человек с широким кругозором, просил передать привет известному прокурору. Он раскурил одну из своих многочисленных трубок и, насмешливо поблескивая зоркими глазами, сказал:

— О, сей прославит Киевскую судебную палату!

В адрес самого Ходошева Чаговец отпустил довольно злую остроту, которую тому пришлось проглотить. И даже когда за карандаш и бумагу схватился карикатурист, молодой сотрудник газеты, Ходошев не обиделся. Рисунок ходил по рукам — Ходошев сидел перед облаченным в прокурорскую мантию Чаплинским с подобострастным, покорным лицом. Пусть коллеги глумятся над ним сколько угодно, а он таки своего добьется! Материал, вполне возможно, в печати использовать не удастся, но интервью Ходошев запишет!

Постоянно сотрудничая в газете «Киевская мысль», Ходошев одновременно являлся и корреспондентом Санкт-Петербургского телеграфного агентства. Поэтому на сей раз он решил представиться высокому представителю прокурорского надзора в этой своей роли.

Позвонив по телефону секретарю прокурорского надзора, Ходошев попросил доложить Георгию Гавриловичу Чаплинскому, что он просит у него официальной аудиенции. Корреспонденту Петербургского телеграфного агентства тут же было назначено время встречи с киевским прокурором.

В прокуратуру Ходошев явился точно в назначенное время. Предъявив корреспондентское удостоверение, он прошел в большой, просторный кабинет. На одной из стен висел портрет Столыпина. Председатель Совета министров империи величественно взирал с портрета на своих подчиненных. Бросались в глаза четко выписанные, залихватски подкрученные кверху усы.

Яркие лучи солнца падали на стол, освещая сукно, письменные принадлежности и придавая этой большой комнате своеобразный уют.

Распахнулась боковая дверь. Деланно улыбаясь, в кабинет вошел прокурор. Протянув посетителю руку, он указал на кресло.

— Я думал, вы из «Нового времени», — сказал Чаплинский, внимательно разглядывая Ходошева.

— Нет. Петербургское телеграфное агентство интересуется расследованием дела об убийстве Ющинского.

Журналисту на мгновение показалось, что прокурор узнал в нем сотрудника местной газеты.

— Вы православный? — неожиданно спросил Чаплинский.

— Да, — смело ответил Ходошев, глубже усаживаясь в мягкое кресло.

— Несколько дней назад, — произнес прокурор более оживленно, — меня атаковал некий господин из «Вечерней газеты». Газета эта печатается на русском языке, но, как вам известно, не на языке Тургенева, увы… Эта газета издается на деньги евреев… И что вы думаете… Простите, как ваша фамилия, господин?

— Гвоздев, — недолго думая ответил Ходошев.

— Гвоздев… так, так, слышал. Гвоздев… А имя и отчество?

— Иван Тимофеевич.

— Так вот, Иван Тимофеевич, этот деятель из «Вечерней газеты» обратился ко мне, чтобы я сообщил ему мнение прокуратуры о таинственном убийстве Андрея Ющинского. Вы ведь понимаете, Иван Триф…

— Тимофеевич, ваше превосходительство, — подсказал Ходошев.

— Простите, Иван Тимофеевич. А мы не рассказываем того, чего сами не знаем. Проводится сложное и интенсивное расследование. Но… — Чаплинский задумался, затем заговорил неожиданно громко и темпераментно: — Вы ведь знаете о славном древнегреческом герое Геракле: подлинно народном герое, победившем злобного тирана, что нарушал покой и безопасность народа. Мы, — напыщенно произнес Чаплинский после некоторого раздумья, — уподобились прославленному некогда Гераклу, совершившему двенадцать геройских подвигов по приказанию другого мифического героя Эврисфея. А теперь Гераклу, прошедшему через адский огонь, предстоит совершить еще один геройский подвиг: уничтожить страшнейшую гидру, когда-либо рождавшуюся на нашей земле, — революционеров и еврейских агентов. На нашу прокуратуру богами правосудия возложена величайшая и благороднейшая героическая задача — стать Гераклом своего времени, то есть выиграть подготавливаемый нами процесс, чтобы Геракл обрел славу бессмертного героя всех времен, чтобы он освободился от романтической оболочки античного мифа, в которую его облекла легенда, и стал подлинно русским и при этом вполне реальным героем, повергающим ниц всех врагов русского народа и его божественной власти — богом данного нам царя. Такова наша задача.

Ходошев внимательно слушал прокурора. Иронически улыбаясь, он глядел на Чаплинского, рассуждающего о мифологии и о том, что он призван стать Гераклом современности и спасти великую Русь от опасностей, которые эти господа и иже с ними сами же и придумывают.

— Разрешите задать вам вопрос, ваше превосходительство. Если Гераклом явится киевская прокуратура, то кто же будет Зевсом нашего времени, отцом Геракла?..

— О дорогой мой корреспондент, об этом совсем не трудно догадаться. — И Чаплинский указал на портрет Щегловитова, висевший на противоположной стене. — Глава юстиции является воплощением нашего русского правосудия.