В это мгновение послышался звук подъезжающих дрожек. Оба сидевших в этом уютном уголке сада прислушались.
— Кто б это мог быть? — слегка вспыхнув, промолвила хозяйка.
— Наверное, кто-нибудь из ваших соседей.
— Да нет же, кроме вас…
Издали донесся голос слуги:
— Да. Здесь теперь пребывают его высокопревосходительство Иван Григорьевич Щегловитов.
— Это к вам — вас разыскивают, — тихо сказала Лариса Митрофановна.
— Меня? — Щегловитов, недоумевая, пожал плечами. — Впрочем…
Из-за деревьев вышел Чаплинский. В тени листвы и переплетающихся ветвей он казался мрачным и похудевшим. Прокурор что-то говорил, но что именно — ни Щегловитов, ни хозяйка дома не разобрали. На ходу он задел одну из низко опустившихся веток, и волосы его слегка растрепались.
— Познакомьтесь: Георгий Гаврилович Чаплинский; вдова генерала Койданского — Лариса Митрофановна…
Койданская перебила министра:
— Я много слышала о господине Чаплинском.
Чаплинский несколько растерянно посмотрел на генеральшу. В душе он был недоволен, как «такое» теперь лезет в голову господину министру. Вызвал к себе прокурора по важнейшему и срочному делу, а проводит время с молодой вдовой…
От Щегловитова не ускользнуло настроение Чаплинского. Улыбаясь, он обратился к хозяйке дома:
— Видите, Лариса Митрофановна, вы смущаете даже таких бывалых и многоопытных чиновников. Вам известно, какой пост занимает теперь Георгий Гаврилович? Он прокурор Киевской судебной палаты…
— Да, я слышала и об этом, — мило улыбаясь, ответила Койданская.
— Обо мне и о моей скромной должности? — Чаплинский уставился на нее своими холодными карими глазами.
— «Скромная»? Вы шутите! — рассмеялась генеральша. — Мои знакомые рассказывают о вас страшные истории.
— Даже страшные?.. — Прокурор недоумевающе взглянул на собеседницу. Гость с явным интересом и нетерпением ждал дальнейших слов.
— Что вы на меня смотрите с таким удивлением? Вот здесь, у этого самого столика, недели две назад сидел прокурор Киевского окружного суда Брандорф и довольно откровенно рассказал мне о вашей, господин Чаплинский, такой… неумолимой… жестокости… Но лучше не будем говорить об этом, — будто бы спохватившись, сказала хозяйка, — вы скажете — дамские пересуды… Я не хочу вмешиваться не в свои дела.
После небольшой паузы, заметив любопытство Щегловитова и нахмуренное лицо Чаплинского, Койданская добавила:
— Чувствую, что мне лучше помолчать. Напрасно я начала этот разговор… Садитесь, Георгий…
— Гаврилович, — подсказал Щегловитов.
— Простите, Георгий Гаврилович, — повторила она с легким смущением. — Брандорф — друг моего покойного мужа и мой хороший друг, очень честный человек, могу это утверждать смело. Плохого он о вас, собственно, ничего и не говорил, — генеральша вновь улыбнулась. — Так вот, он рассказал мне одну историю, связанную с какой-то дамой, которая почему-то оказалась замешана в какое-то политическое дело. Подробностей не помню… Но смысл истории сводится к впечатлениям от вашей личности, которые остались у людей, причастных к этому делу. По мнению Брандорфа, господин Чаплинский человек неуступчивый, взыскательно-строгий и недобрый. Вы уж не обессудьте… Я люблю правду, какой бы горькой она ни была. Иван Григорьевич, скажите же вашему коллеге, что, когда приходят в гости к женщине, нельзя быть таким угрюмым. Впрочем, не обращайте внимания на мою болтовню, Георгий Гаврилович. Не придавайте значения, мало ли что говорит женщина… — Лариса Митрофановна рассмеялась так заразительно, что гости невольно улыбнулись. При этом оба думали о том, что лучше уехать отсюда как можно скорее.
Чаплинский выжидательно смотрел на Щегловитова. Хозяйка, несомненно, женщина привлекательная, но монолог, который она произнесла, до того странный, до того сумбурный… Да, сколько же лестных слов было сказано в его адрес… Что она хотела, эта генеральша?
Но вот Щегловитов и Чаплинский усаживаются в дрожки, которые отвезут их в «Кочеты». Кучер трогает с места.
В дороге оба молчали, каждый думал о своем.
«И этот Брандорф, — рассуждал министр юстиции, — явно из немцев… Очевидно, способен натворить немало зла своим языком. Очевидно, его следует поскорее убрать». Министр хотел поделиться своими мыслями с Чаплинским и повернулся в его сторону. В наступивших сумерках казалось, будто Чаплинский задремал, так неподвижно он сидел.
У пылающего горизонта солнце боролось с надвигающейся темнотой, все вокруг было уже окутано коричневатой дымкой; все ниже и ниже стлалась она по вспаханной земле.
Почти бесшумно скользил экипаж по наезженной дороге, лишь кучер будоражил дремавшую ширь звонкими выкриками. Ехали они быстро, обоюдное их желание сводилось к одному: как можно скорее добраться до уютного имения «Кочеты».
Въехали во двор. Лакей встретил хозяина и его гостя. Оба молча сошли с экипажа, Щегловитов пропустил Чаплинского вперед.
В доме было много света — горели настольные лампы, люстры под потолком. В комнате, куда вошли приехавшие, огромная настольная лампа стояла на столе.
— Садитесь, — обратился Щегловитов к гостю. Он сразу же снял пиджак и предложил Чаплинскому последовать его примеру. — Такую духоту выносить невозможно.
Привычным жестом хозяин дома распахнул окно, и в комнату ворвалась волна свежего воздуха. Пламя в лампе дрогнуло.
— Рассказывайте, — услышал Чаплинский твердый голос, совсем непохожий на сдержанные, даже заискивающие интонации, которые слышались в беседе с вдовой-генеральшей. Выглядел теперь Щегловитов официально-строгим и властным.
Чаплинский коротко доложил о распоряжении, отданном им подполковнику Кулябко насчет Бейлиса.
— А какие основания? — спросил министр.
Прокурор несколько замялся.
— Видите ли, ваше высокопревосходительство имеются свидетели — несколько ненадежные, к сожалению, — показания их противоречивы и путаны, однако в ближайшее время основание для обвинения будет подготовлено и мотивировано должным образом. Пока же в целях государственной безопасности…
Чаплинский по выражению министра уловил его недовольство.
— Вы, следовательно, до сих пор не смогли растолковать лицам, осуществляющим дознание, и всем другим, так или иначе связанным с этим делом, что вопрос об убийстве христианского ребенка лежит на совести всей России…
Прокурор чувствовал себя так, будто это он совершил преступление, будто на нем лежит тягчайшее обвинение. Чаплинский понимал, чего хочет от него Щегловитов, но пока что не торопился высказывать все свои соображения. Щегловитов нервничал. Лучше не испытывать терпение министра, подумал Чаплинский.
— Ваше высокопревосходительство, — сказал он, — студент Голубев сообщил мне, что был у вас…
— Был. — Щегловитов ждал, что дальше скажет Чаплинский.
А прокурор все еще не знал, как лучше и удачнее повести разговор. Он не отрывал глаз от сурового лица своего начальника. И тут услышал:
— Я сказал, Георгий Гаврилович, «был»… Вам надлежит держать тесную связь с этой организацией…
— Да, да, конечно, — поспешил согласиться Чаплинский.
— …и меньше прислушиваться к ламентациям либеральных газет. Гессены и Милюковы могут сколько угодно вопить в своих органах, ваше дело поменьше обращать на них внимания.
— Да, да, ваше высокопревосходительство… верно! — едва успевал подхватывать прокурор.
— Законы пишем мы, мы создаем их, а не газеты… — сделав ударение на слове «мы», твердо заявил Щегловитов.
И после небольшой паузы продолжил:
— Должен доверить вам, Георгий Гаврилович, один секрет: киевским делом заинтересовался сам его величество государь император…
— Знаю, знаю, Иван Григорьевич.
— Знаете? Откуда это может быть вам известно? Кто мог это вам сообщить, если, кроме меня, никто этого не знает?
Чаплинский побледнел. Видимо, он как-то неудачно выразился…
— Сказав «знаю», ваше высокопревосходительство, я имел в виду, что мне понятна заинтересованность его императорского величества этим делом… — Чаплинский попытался исправить положение. — Оно затрагивает интересы государства.