Мои пальцы бродят по стеклу. Я не должна прикасаться к нему, не должна портить ясную, чистую поверхность, но я не могу себя остановить. Под кончиками пальцев чувствуется холод, странные ощущения, так как я знаю, что за окном около ста градусов. (примерно 32 по Цельсию - прим.пер.)

Я потеряна в мыслях, всё ещё разрываясь. Брайан любит меня. У нас все хорошо. Рассказав ему о ночи с Марком, я бы только разрушила это, но чувство вины съедает меня каждый раз, когда я смотрю ему в глаза и не говорю. Как я могу жить в притворстве? Как я могу жить с виной?

И Марк. Боже, Марк. Как я могу сформировать долгосрочные отношения с его братом, зная, что я обязательно увижу его снова? Как я могу серьёзно строить будущее с Брайаном, если Марк всегда будет частью нашего окружения? Как мне вообще похоронить чувства, которые я, кажется, не могу отпустить, когда они продолжают подниматься на поверхность без предупреждения?

Понятия не имею, как долго я там стояла, глядя на движение «муравьев», маленьких игрушечных автомобилей, бросающихся в движение и останавливающихся, когда слышу щелчок ключа в двери.

Я поворачиваюсь в тот момент, как дверь распахивается, и мои глаза встречают глаза человека, который, похоже, очень удивлен, увидеть меня, стоящую в одиночестве, в своем пентхаусе.

Двадцать два

– Риз, – говорит Марк хриплым голосом, чуть слышнее шепота. Он произносит единственное слово со столь сдерживаемыми эмоциями, что физически больно его слышать.

Он останавливается, замирая в дверном проёме, когда за ним захлопывается дверь. Он одет в прозрачную серую тенниску с джинсами и чёрными найками. Его щетина больше, чем обычно, как будто он не брился несколько дней. Его темные волосы в непослушном беспорядке, а под обычно яркими глазами залегли темные круги. Его глаза устремляются к моей футболке, прежде чем возвращаются к моему лицу, но выражение его лица неясно.

– Привет, – говорю я неловко, когда поднимаю руку в небольшом взмахе.

– Что ты здесь делаешь?

– Э, Брайан ... – Я останавливаюсь, и он выглядит так, словно ему больно от упоминания имени брата. – Вчера вечером он пригласил меня на ужин, но посреди ночи его вызвали по делам. Он сказал, что ты был не в городе.

– Был. – Он бросает дорожную сумку, которую я и не заметила, на пол. – А теперь вернулся.

Где ты был? Был ли ты с другой женщиной?

Я не имею права задавать эти вопросы, но мне бы хотелось.

– Извини, – говорю я, отодвигаясь от окон, направляясь к кухонной стойке, где я оставила свой клатч. – Я уже ухожу.

Он шагает ко мне. Я почти возле стойки, но внезапно останавливаюсь. Он заполняет пробел между нами и кладёт свою руку на мою. Кожа горит от его прикосновения, и мой взгляд блуждает по его рукам - воскрешая в памяти эти талантливые руки - руки, играющие на гитаре, держащие микрофон и скользящие по моему бедру.

– Не извиняйся. И не уходи. – Его голос умоляет, и у меня в животе проносится волна эмоций. Дело не только в том, что он великолепный. Не только в том, что он солист моей любимой группы. И даже не только в том, что он более глубокий человек, чем я считала - что он знает, как трахаться как профессионал, и может угодить мне, как никто другой.

Это большее.

Я влюбилась в него той ночью и, стоя здесь, когда его кожа касается моей, я уверена в этом больше, чем когда-либо. Это произошло той единственной ночью. Я была влюблена в него и до встречи с ним, но это было нереально. А ночью, которую мы провели вместе, окончательно.

Я не знаю, что делать. Я разрываюсь между тем, чтобы поступить правильно с Брайаном и тем, чтобы быть правой с самой собой.

Я вглядываюсь в его руку на секунду, поскольку она всё ещё лежит на моей. Его пальцы мягко касаются моей плоти, заставляя разум воспроизводить каждую секунду нашей единственной совместной ночи. Воспоминания наполняют меня потоком жажды и страсти, удовольствия и сильных чувств, которые я никогда не отпущу.

Он отпускает мою руку, но лишь для того, чтобы сделать ещё один шаг поближе ко мне. Мы в нескольких дюймах друг от друга, с глазу на глаз. Его зелёные так сильно напоминают мне о его брате, но неким образом они ещё более проницательные. В их глубине боль - то, чего я не знаю о нём, чего он мне не говорил и чего я, возможно, никогда не узнаю ... но почему-то я вижу еще надежду, желание и жар, и все это направлено прямо на меня.

Мое дыхание учащается, и на сердце тяжелеет. Я отступаю от его рук. Здесь слишком напряженно.

– Оставайся на завтрак, – мягко говорит он. – Нет причин, по которым парень не может позавтракать с девушкой своего брата. – В его взгляде проскальзывает тень.

Я прочищаю горло. Нет причин, по которым я не должна ... ну, кроме той, что я хочу, чтобы он поцеловал меня.

– Хорошо, – отвечаю, несмотря на сомнения.

– Что ты для меня сделаешь? – спрашивает он.

Я удивленно поднимаю брови.

– Извини?

Он смеется и подходит к холодильнику.

– Я просто шучу. – Он заглядывает на содержимое внутри холодильника. – Яичница-болтунья, хорошо?

– Звучит хорошо. Могу помочь.

– Ты занимаешься апельсиновым соком. Я – яйцами.

– По рукам. – Я шагнула за его спину и выхватила сок из холодильника. – Стаканы?

Он указывает на шкафчик.

– Хочешь еще и тост?

– Конечно.

– В кладовке. – Он кивает на дверь, я иду туда и глупо осматриваю содержимое.

Полки в основном пусты, но две верхние полки полностью заполнены всяким алкоголем, который только можно себе представить. Это похоже на магазин спиртных напитков, пива, вина и ликера.

Коробка зерновых стоит на другой полке, рядом с другими предметами. Буханка хлеба лежит собственной полке в полном одиночестве.

– Нашла? – Его низкий голос раздаётся вблизи у моего уха, и я подпрыгиваю.

– Да, – говорю я, хватая хлеб. Когда я поворачиваюсь, он блокирует мои движения.

– Тебе нужна помощь? - спрашивает он.

– Нет, – говорю я, но мой голос звучит скорее как писк.

Он хихикает, но больше ничего не говорит. Я отхожу с дороги, и он хватает тостер с другой полки - я даже не заметила его там. Он подключает его на стойке, и, как только он уходит с пути, я кладу в тостер два куска хлеба.

– Итак, Риз, есть ли у тебя планы на оставшуюся часть лета? – Он напевает мелодию, когда размешивает яйца, пока они шипят в сковороде. Я пытаюсь понять, что он напевает, но звук его голоса, смешанного с жарящимися яйцами, накладывает саундтрек на наше утро, и я успокаиваюсь.

Я чувствую, что есть вещи, которые я хочу ему сказать, вопросы о нашей ночи, независимо от того, чувствовал ли он это, или это моё разыгравшееся воображение ... но мы стоим здесь, легко разговариваем, пока готовим завтрак.

– Я, вероятно, поеду навестить свою семью.

– Где они?

– В Фениксе.

– Ты оттуда?

– Да. – Я смотрю, как тостер нагревает хлеб красными кольцами. – Я переехала сюда учиться в колледже и осталась после выпуска.

Марк берёт несколько тарелок из шкафа рядом со мной, и я отрываю взгляд от хлеба, чтобы налить апельсиновый сок.

– Погода примерно такая же, да?

– Да. В Фениксе обычно на несколько градусов теплее. – Я действительно обсуждаю погоду с Марком, фак, Эштоном?

– Я предпочитаю погоду Лос-Анджелеса. – Там бывает жарко, но обычно держится около восьмидесяти градусов [5] . Я стараюсь не проводить здесь слишком много времени летом.

– Тебе не нравится жара, как в духовке? – Я дразнюсь, и он смеётся.

– Не в моём вкусе.

– Ты когда-нибудь играл в летнем туре здесь или в Фениксе?

– Да, но мы требуем закрытые площадки.

– Умно. Какое твое любимое место?

– Для выступления?

Я киваю.

– В Вригливилле есть небольшое место под названием Sevens, где мы постоянно играли до того, как подписали контракт с нашим лейблом.