— Добрая я нынче, в другой раз тебе отвечу.

Прохор пришел на помощь жене:

— Варвара верно рассуждает. Женщина, понятно, выше кастрюли, куда выше, — он смутился и крякнул под насмешливым Натальиным взглядом.

Варвара величественно, выставив груди, поднялась, взгляд ее был устремлен куда-то вверх, а по обеим сторонам рта пролегли надменные складки.

— Мы заглянули только на короткую минуту, — сказала она, направляясь к порогу. Прохор виновато оглянулся на родителей.

— Собака на заборе, — проговорил в тишине Степин.

— Что ж, она умеет жить, — заметил Дичков.

— Дай ей власть! — сказала, тоже поднимаясь, Наталья.

— Осуждать-то нехорошо, — проговорила Дарья Панкратовна.

— Она еще себя не так покажет, — сказал Иван Иванович. — Мы еще ее не знаем.

XVIII

На другое утро, идя на работу, Варваре неожиданно пришла в голову довольно странная, никогда раньше не посещавшая ее мысль — о том, что Наполеон-то может быть не только в штанах, но и в юбке, то есть женского пола. Понятно, что французский император завоевал народы и хотел подмять мир, а ей-то, Варваре, всего-навсего следовало покорить несчастных баб — старую дуру Прокофьевну и официантку Екатерину Лушкину — сестру Петра, который работал в одной бригаде со свекром. Лушкина, как предугадывала Варвара, могла, стервозина, оказаться упрямее старухи! «С этими бабами и сам Наполеон ничего б не сделал, — пришла к заключению Варвара, — ему легче было на Бородине». Как раз в это время Варвара проходила мимо холма, где некогда стоял великий памятник зодчества, украшавший Демьяновск. Глядя на черный остов его, Варвара, понятно, подумала не о замечательной, навечно погубленной временем красоте, какую являл собор, — почему-то ей вспомнилось, что он был выстроен по велению императрицы Екатерины, проезжавшей через городок. Никакой решительно связи не было между Наполеоном, той правительницей России, памятником и ею, Варварой. Однако в голове у нее засел этот памятник, когда она увидела его руины… Но он был только отражением главной мысли. «Как ни рассуждай, а тоже баба была, — подумала Варвара о Екатерине, — ежели поразмыслить, так далеко не святая, а вот же на тебе — куда вознеслась! Одно только ее слово — и пожалуйста, сооружение готово!» Варвара даже приостановилась, как бы пораженная таким своим открытием. Именно: и Екатерина — баба, и она, Варвара, — тоже баба. А подзуживающий внутренний голос все нашептывал: «Ты тоже можешь подняться и парить. Оглядись… Люди-то доверчивые и глупые — сумей шагать через них. Поднимись! Одолей сперва двух дур, а потом, может… кто знает, куда ушагаешь?.. Высоты-то огромные!» У Варвары даже захватило дух. Она не слышала обращенных к ней слов: поравнявшаяся кассир кинотеатра спрашивала, не могла б она достать ей немного копченой колбасы. Варвара, как на пустое место, смотрела ей в лицо, не понимая того, о чем она говорила. О какой-то несчастной колбасе. Так высоко в ту минуту гуляли ее мысли!

— Я тебе что, обязана? Черт их знает — совсем охамел народ! — бросила Варвара, с достоинством заспешив дальше по улице.

Ей понравилось, как уважительно поклонился в дверях швейцар Тимофей, и, почувствовав еще большую уверенность в своих силах, она поднялась на второй этаж и вошла к себе в кабинет. Широкое крутящееся, обитое мягкой красной тканью кресло как магнитом притягивало Варвару. Она плотно, расправив поспокойнее ляжки, устроилась в нем. Хозяйственно оглядела остро отточенные карандаши в стаканчике — один был сломан, и подумала: «Сделать замечание секретарю. Службу все должны исполнять точно». Нажала кнопку, и вошла секретарь, молоденькая девушка, раздражавшая Варвару своей юностью и свежестью.

— Надо быть внимательной, моя милая. Заточи карандаши, — заметила строго Варвара. — Гусаков где?

— У себя.

— Пускай зайдет.

Через минуту на пороге показался директор Гусаков — тучный, рыхлый, как квашня, с кирпично-красным, будто луженым, шарообразным лицом, в синих галифе и в засаленном пиджаке.

— Наряд на картошку оформил? — спросила строго Варвара.

— Да. Как ты велела — прямо в Воробьевском совхозе.

— Как ты говоришь, Петр Никитич! Как я могу велеть? Директор-то ты, — слегка пожурила его Варвара.

— Тут эта волынка насчет квартир. Бабы лезут, а без тебя не могу решить. Ты бы, Варвара, не упорствовала. Старухе Жуковой верно негде жить. Нам райжилотдел три выделил.

— Ах, Петр Никитич! Петр Никитич! Не тот у тебя возраст, чтоб так обманываться. Заговорила тебя ядовитая хрычовка. Но — ладно. Я тут обдумаю вопрос. Как ты себя чувствуешь?

— Ничего вроде.

— Ну и хорошо, — сказала энергично Варвара, выпроваживая Гусакова из кабинета.

Постояла минуты три, в злом раздумье. «Должны вы узнать, родные, мою волю! — Она расправила плечи, чувствуя сладость в душе. — Ты ведь, Гусаков, тоже хотел быть большим начальником, а не осилил. Дальше тебе не вскарабкаться. Не сможешь. Не всяк к тому, брат, рожден. А многие ль из баб подымались ввысь? Вот что, надо старуху пристращать, — подумала она о Прокофьевне. — Пример-то заразителен. Тогда и с Милкиной будет полегче управиться». И, как бы найдя главную нить, Варвара велела секретарю позвать старуху Жукову.

Прокофьевна насторожилась и вся поджалась, узнав, что ее вызывает заместительница. Ничего хорошего вызов этот не обещал. «Не на ту, голуба, напала!» — думала Прокофьевна, открывая дверь. Пронзительная седина старухиной головы не смущала Варвару. Она строго, поджав губы и приподняв брови (стала делать совсем недавно), смотрела на ничтожную старуху. «Маловато тебе времени осталось коптить небосвод. А вот гляди ж ты, гонорливая! А все-таки согну я тебя в дугу. Ничтожна ты передо мной!» Однако Варвара не дала волю своему гневу. Проговорила даже ласково:

— Садись, Жукова. Кажется, я тебя могу порадовать. Вот как я отвечаю на твои поклепы — заботою об тебе. Да, как говорится, бог с тобой, я не в обиде. Старая ты. Должны мы быть снисходительными. А ты-то, понятно, шла, приготовившись меня поносить. Но я, Жукова, выше мщенья! Вижу по глазам твоим: не веришь! Я, старуха, насквозь людишек распознаю. Знаю, как ты обо мне думала: вылезла, мол, изворотливая баба, из грязи да в князи. Не запирайся уж, Прокофьевна. А я выше житейской распри. Ты наговаривала, поносила меня, жаловалась, всячески дискредитировала, а я-то не мщеньем, а добром отвечаю тебе. Добро — оно, старуха, выше злого умысла. Оно, то самое добро, — наша путеводная звезда. Во мгле свет нам дает и к правде, понимаешь ли, выводит. И для меня, например, дороже всего — сделать такой, как ты, добро, облагодетельствовать. Взяток я не беру — про то все знают, а добро делаю. Но есть, старуха, высшее, чем взятки… — Варвара все это выговорила, как бы отвлекшись и забывшись, что перед ней стоит неграмотная старуха; однако цели-то Варвара достигла! Замолчав, она заметила ласковое, душевное выражение на лице старухи. Теперь у Варвары не было сомнения, что та умягчилась. Но, однако, еще следовало ее ублажить и сбить с панталыку до конца. Нужны были со стороны Варвары еще дополнительные усилия.

— Ты, может, и не слыхала об Фалалеях, не заметила, что они, бесхребетники, промеж нас живут? Любому сильному человеку готовы сапоги чистить и радоваться от прислужничества. Как же их, дураков, не стегать? А в тебе я что ценила? Крепость. Не побоялась в лицо обо мне же критику навести. За то, Прокофьевна, я тебя и полюбила. И еще больше полюблю…. Можешь мне поверить: мое слово — закон. Ты знаешь, какое положение с квартирами. И тебе по очереди жилье дадут годика через три — в лучшем притом случае. Ты про то знаешь?

— Знаю, — подтвердила Прокофьевна. — А дружкам ты и без очереди охлопотала.

— Вот видишь как: я думала, что ты до конца прониклась в мою речь, Жукова. А в тебе сидит бес. Получишь ты квартиру со всеми удобствами. Нам три дали на наше заведение. На той неделе получишь. С газом, с горячей водой. Вот как я постаралась. Цени, Жукова!