— Что ж, все не без греха. Зажилися мы, видать, на свете. В излишек стали, — с грустью вымолвила Марья.

Она осталась ночевать у брата, а утром уехала домой, заметно окрепшая духом и успокоенная.

XIII

Отрывать крестьянина (рабочего или колхозника) от земли было чревато огромными разрушительными последствиями, могущими сказаться на всем организме сельской жизни, — так ясно понимал дело Быков. Земля не только поле, рождающее ежегодно хлеб, без которого немыслима жизнь людей, — она источник вечной благодати, дающей крепость, опору и счастье истинному крестьянину и каждому человеку. Такие (главные) заповеди Быков почерпнул не из книг или же статей, но впитал их в себя с молоком матери, ибо вся родословная его фамильного корня выходила из крестьянских низов. Быков не любил и не считал полезными всякие дискуссии на такую тему, ибо считал их красной говорильней; как бессмысленно спорить — будет ли жив человек без пищи, так же было пустозвонством рассуждать, должен или не должен крестьянин быть привязан к земле. Человек практического дела, Быков не любил речей об очевидных вещах. Но он же ценил твердый расчет, производимый учет того, сколько должен зародить гектар пашни, потому что не терпел расхлябанности и безалаберности. Он довольно жестко выговаривал тем руководителям хозяйств, кто насаждал сезонничество, порождающее безответственное равнодушие к земле. Земля, как живой организм, в сознании Быкова олицетворяла саму жизнь. Веками существующий бытовой крестьянский уклад был не только тормозом, но, наоборот, животворящей силой, роднящей человека с землей. В этом укладе, считал Быков, было много непреходящей, подлинной красоты и житейской крепости.

Титковский опыт — очищение села от крестьянского уклада — вызвал у Быкова отрицательное чувство. Он не мог такую идею принять и смириться с ней. Быков увидел в подобном неразумном деле большую опасность. Крестьянин лишался очень дорогой и близкой ему стихии и искусственно подталкивался к тому, чтобы начисто отрешиться от всего мужицкого. Облик чисто рабочего, без крестьянского уклада, поселка (центральной совхозной усадьбы и усадеб отделений) витал в голове не одного Карманова. Многие говорили о запашке маломощных деревень. «Эка важность: или сейчас раскопаем три-четыре хибары, или они сами завалятся через десять лет. Главное, мы создаем, уже, считай, создали новое лицо современной деревни. А сокрушаться по старой — бессмысленно», — сказал ему как-то на совещании в области знакомый директор совхоза. Быков видел, что такие рассуждения шли не от ума. Он едко тогда ответил недалекому директору:

— Стать так называемыми хлеборобами Иванами, не помнящими своего родства. Скудная мысль!

Он решил сейчас же, не откладывая, съездить в Титково, прихватив с собой райархитектора Дубинина. Тот в Демьяновске жил около года. Дубинин был молодой человек, лет пять назад закончивший институт. Он был прогрессист, вполне осознающий время, отбрасывающее, как ненужное, все старое. Он признавал абсолютным господство нововведений — бытовой уклад старой деревни годился лишь для музея. То же самое он видел и в старых постройках, в хатах. Все старое было плохо, а все новое — хорошо; Дубинин считал себя совершенно правым, отстаивая такой вывод.

— Никакого самоуправства я не допущу, все делайте по проекту, — договаривал начальственно Дубинин стоявшему в его кабинету прорабу — пожилому, опытному человеку.

— Вы, значит, считаете, что раз проект начертан и подписан — стало быть, и безошибочен? — спросил Быков, когда прораб, почесываясь, вышел.

— Научили же нас чему-нибудь в институте, — ответил Дубинин не задумываясь. — Что-то же мы можем?

— Съездим в Титково.

Дубинин заметно насторожился: он тихо сидел в машине, всем своим видом показывая корректную предупредительность.

— Дома в Титкове выстроены по вашему проекту? Если не ошибаюсь, вы ими занимались, когда жили еще в областном центре?

— Да, по-моему.

— Считаете, что они подходят для села?

— Если бы не считал, то не строил бы, — с легкой насмешкой ответил Дубинин, но с такой, чтобы часом не обидеть самого большого районного начальника.

— У рабочих совхоза спрашивали их мнение?

— Но согласитесь, что если каждого спрашивать, то что же получится?

— И что же?

— Можно пойти на поводу старух, которые привыкли держаться за тын.

Быков коротко рассмеялся; Дубинин, еще более настораживаясь, косился на него. Больше они ни о чем не говорили до самого Титкова. Из-за молодых, росших около дороги лип показались, возвышаясь, два огромных серых дома. Быков велел свернуть к крайнему. Выйдя из машины, он огляделся, — нигде вблизи не виднелось никакой хозяйственной, необходимой каждому сельскому жителю постройки. Большой пустырь, означавший двор, украшал лишь сколоченный из грубых досок стол со скамьями — для игры в карты и прочее, да полоскалось еще на натянутой на двух кольях веревке чье-то бельишко. Не успел Быков как следует осмотреться, как будто из-под земли возник Юзик. У титковского завхоза, заметим, было особенное чутье на начальников; каким образом он узнавал об их приезде — про то никто не ведал. Но, находясь в одном конце Титкова, он непременно знал, кто в это время въезжал в другой. Так уж был устроен человек.

— Здравствуйте, многоуважаемый Владимир Федорыч! Директор сейчас будет. Если требуется справка — могу пояснить, — закивал Юзик.

— Нам нужно посмотреть жилье рабочих, — сказал Быков.

— Все понял. Пройдем до подъезда с другой стороны, — сказал он с умыслом, желая повести секретаря райкома к надежным людям, которые умели держать язык за зубами. — Извините, бабья бескультурность, — кивнул он на болтающееся бельишко. — Примем меры.

— А где же, любопытно, им вешать? — поинтересовался Быков.

— Для сушки белья мы отвели вон там, так сказать без похвальбы, удобное место, — Юзик указал в сторону речки.

— С километр отсюда?

— Зато, исходя из нынешних прогрессивных потребностей, не портят вида.

— А где хлевы и сараи?

— Вон, на спуске чернеется ансамбль. У нас, товарищ Быков, продумано все культурно. Обсуживали вот с товарищем архитектором. Они одобрили.

— Я насчет хлевов, чтобы их так далеко строить, не советовал, — возразил Дубинин, — я лишь высказался, что не следует возводить слишком… близко.

Пояснение Дубинина заставило саркастически улыбнуться Быкова.

«Не слишком далеко и не слишком близко! Милая логика!»

Из уазика, остановившегося около дома, поспешно вылез Карманов.

— Вот Владимир Федорыч желает осмотреть квартиры рабочих, — пояснил завхоз. — Я предложил с того крыла.

— Не лезь! — сказал коротко и начальственно Карманов, понимая, почему он предлагал осматривать с другой стороны дома. — Секретарю райкома виднее. Ты слишком маленький человек, чтобы указывать. Взял, понимаешь, волю! — напустился он на Юзика с целью отвести от себя нарекания.

Быков вошел в подъезд, который не хотел показывать Юзик.

— Можно войти сюда, — показал Юзик на дверь слева на первом этаже, где жила надежная семья.

Быков опять не принял его предложения и полез по лестнице — на пятый, последний этаж; тучный Карманов, покряхтывая, взобрался последним.

— Все выше и выше! Хорошенькая идея: карабкаться по лестнице старухам! — уколол Быков директора и архитектора. — Таких-то страхов старые крестьяне, видно, отродясь не видывали!

Квартира, куда они постучали, была Марьина. У нее в то время сидела Варвара. Старухи пили чай с вареньем, потягивая его из блюдцев. На столе лежали баранки. Петух, уставив бусинки глаз, слишком миролюбиво глядел на вошедших из-под застеленной лоскутным одеялом кровати. Быков, ласково поздоровавшись, кивнул на живность:

— Красив — хоть картину пиши!

Марья смекнула, что следовало оправдываться — из-за проклятого петуха. «Када хошь из фатеры выпрут. Дался ж он мне, прям одно расстройство!»

— Куры наверняка против прежнего стали нестись вдвое меньше. Так? — спросил старух Быков, поразив их точностью вопроса.