— Галка, — сказала Шура, — возьми ключи, а я остаюсь на бюро…
«Остаюсь на бюро»! — горько усмехнулась я. — У них бюро… А куда мне деваться?..»
Не ответив Шуре, я повернулась и пошла к выходу.
— Галина, куда же ты? А ключи!..
Река в ночной тиши давала о себе знать то тихими, то вдруг шумными всплесками. По этим всплескам можно было догадаться о том, как у лобастых яров сильные струи закручивались тугими пружинами, устремляясь в глубину сосущими воронками, и как они выбрасывались наверх донной, гневно кипящей водой. А чуть подальше, за излучиной, усталая река отдыхала на голубоватых песках, становилась чистой и совсем спокойной…
Я шла медленно, а голову ломило так, будто кто-то беспощадно стискивал ее железным обручем. Неожиданно я подумала:
«Пойду домой, может, Валентин ушел к родным.. Валентин… Ведь ближе его у меня когда-то никого не было на кошке. А сейчас?.. Люди, которых я считала настоящими друзьями, — Шура, Бакланов, — все, все отвернулись от меня.
Может, действительно ближе Валентина и нет у меня никого?..»
Окно нашей комнаты освещено. Я поднимаюсь по ступенькам. Вот и дверь. Открыв ее, я вхожу в коридор, опускаюсь на ящик из-под папирос — «берлогу» Малыша — и горько рыдаю. Рядом появляется Валентин, прибегают бабушка, Наталья Ивановна.
Валентин победоносно, с каким-то жестоким торжеством смотрит на меня.
— Пришла? Так, так… Значит, тебя в бюро не избрали… А Батю?.. — спрашивает он.
— Да что ты меня со своим Батей равняешь, с этим карьеристом! — взрываюсь я вдруг. — Я… я… все отдавала…
— А тебя кто-нибудь благодарил, а? — прошипел беспощадно Валентин. — Тогда скажи: кто? Вот тебе и награда. Получай! Сидела бы уж лучше дома… И что тебе дала партия?..
Словно щепотку соли бросил кто-то на свежую рану:
— Что дала мне партия?.. — вскочив, повторила я. — Что?.. Да как ты посмел, подлец! Понимаешь ли ты, что говоришь? Партия — моя жизнь! В ней мои радости, радости того большого, что она совершила, того великого, что собирается совершить!..
И тогда я подумала: «Ведь партия строга по-матерински. Даже наказывая, она хочет поднять человека».
Тут вдруг я вспомнила о Малыше:
— Что случилось с медвежонком?
— Не знаю, — тихо ответила бабушка и ласково поцеловала меня. — Пойдем к нам, голуба, отдохнешь…
— Я отравил твоего медвежонка! — выпалил вдруг Валентин. — Туда ему и дорога!.. Поперек горла мне он…
У меня все похолодело внутри.
— Негодяй! — крикнул вошедший с улицы Александр Егорович. — Ты сам поперек горла стал людям.
— Никому нет дела до того, как я живу!
— Нет, есть! Не дадим портить жизнь человеку…
— Пошли вы все!..
Не успел он произнести это, как дверь из комнаты Толманов отворилась и на пороге показался Ваня.
— Однако, плохой ты селовек, Валька, сыбко плохой. Уходи из насего дома! Я все слысал. Уходи! — как-то очень сурово и твердо сказал Ваня.
— Уж не ты ли собираешься меня отсюда выгнать?
Впервые я видела Ваню таким негодующим — руки его дрожали, он был полон решимости. Рядом с ним встали бабушка и Александр Егорович.
— Уходи! — повторил Ваня.
Что заставило их вступиться за меня?..
Александр Егорович, когда за Валентином закрылась дверь, обнял меня и сказал:
— Ну, Галина, шторм кончился, теперь тебе только бы не попасть в мертвую зыбь…
2
ТОПЛЯКИ НА СТРЕЖНЕ
ГЛАВА I
Океан, как огромная чаша, наполненная тишиной до самых краев, печально отливал холодной синью.
Я шла к лесному причалу. На душе было неспокойно и грустно. Кто-то из матросов стоял на берегу и задумчиво пел:
Слова песни острой болью жалили сердце. Сколько дней прошло с тех пор, как в мой дом вошла беда. На душе пусто и холодно. Кто же отнял у меня дорогое, близкое с детства имя? Нет больше Борьки Шеремета! Он погиб у Сахалина во время шторма вместе с плавкраном, который ребята перегоняли сюда, на Камчатку… Игорь и Валентин остались живы. И хотя шторм разразился далеко от камчатских берегов, как ни странно, грозное его дыхание пронеслось и над моей головой…
С тех пор тревога не оставляет меня. Я пыталась осмыслить, что же произошло в моей жизни и в жизни людей, близких мне. Разрозненные факты, подобно крупинкам металла, привлекаемым незримой силой магнита, вдруг устремились в одном направлении — в центре их притяжения возникал утонувший плавкран, порой мелькали обрюзгшее, каменно-холодное лицо начальника порта Булатова и грустное, полное недоумения — моего бывшего мужа Валентина…
«Швы разошлись…» — вспомнила я последние слова радиограммы с тонувшего плавкрана. Тогда я почему-то сразу, как только прочла радиограмму, перенесла смысл ее слов на нашу с Валентином жизнь. А сейчас мне кажется, что в те минуты дали трещину не только судно и наши семейные дела, но и булатовщина со всей ее самонадеянностью и грубой волей.
Пронеслось дыхание шторма над моей головой, отшумел, отбушевал он, а на душе так и не стало тихо…
Припомнились слова Александра Егоровича: «Шторм кончился, Галина, теперь бы тебе только не попасть в мертвую зыбь». Сейчас мне кажется, что я все же попала в нее…
В ту памятную ночь, как только закончилось отчетно-выборное собрание, я твердо решила, что расстаюсь с Валентином навсегда, а сейчас… Сейчас они оба в беде — и Игорь, и Валентин… Говорят, что за гибель плавкрана кто-то должен пойти под суд. Кто?.. И тот и другой далеко отсюда. Там, в Корсакове, началось расследование, и пока ничего не известно. Я хотела немедленно лететь на Сахалин, Булатов дал мне отпуск — подумал, наверно, что я лечу к Валентину… Вовремя спохватилась и отказалась. Зачем давать повод для сплетен? Шура мне тоже не советовала лететь. И вот я жду приезда Игоря… Все эти дни хожу как во сне. О ком больше я думаю — об Игоре или о Валентине, сама не знаю. Трудно понять, что не дает мне покоя — любовь или жалость. Может быть, и то и другое. Любовь — к одному, жалость — к другому. Но ведь жалость унижает человека!.. Может, и меня тоже вот так жалеют? После собрания, а особенно после гибели плавкрана, все будто сговорились — не оставляют меня одну, бросают в самую гущу дел, чтобы я увлеклась, забылась. А раньше я думала иначе: не избрали в бюро, — значит, все кончено. Получилось же наоборот. Я почувствовала, что во многом нужна людям. Поручений дают мне больше, чем когда я была членом бюро.
С начальником коммерческого отдела Кущем мы договорились начинать рабочий день с обхода районов порта и разделили территорию пополам. Дудакова оставили в покое: человек в годах, а нам побегать с утра полезно — вместо физзарядки.
Когда я пришла на лесной причал, бригада Кириллова обрабатывала баржу.
Кириллов стоял у штабеля мешков и, хмурясь, что-то высчитывал.
Я подошла к нему. Он кивнул на тетрадку, испещренную столбиками цифр, и сказал:
— Не работаем — решетом воду таскаем… Простои замучили…
— И много простоев?
— Вот прикинул: за этот месяц потеряли более семидесяти часов.
— Причина?
— Баржи поступают стихийно. А ведь мы можем обработать груза куда больше.
— Я поговорю с Баклановым, да и ты потормоши начальника района.
— Что толку-то? Это не от него зависит. Ребята, закуривай!
Я пошла дальше. Остановившись у лихтера, залюбовалась четкой работой транспортеров. И вдруг увидела — брусок, поддерживающий передвижную конструкцию, полетел в воду, лента осела под тяжестью груза. Бригадир помчался к ремонтникам. Я спросила у ребят: