— Дружок твой, между прочим, тоже здесь.

— Копейкин? — потягиваясь и зевая, спросил я.

— Да нет. Абызов.

— Абызов? Ну, это ты, брат, заливаешь. Валерий в наряде. И потом он после госпиталя. Он-то рвался, но его не пустили. Знаешь же старшину — формалист.

— Ты что, дежурному не веришь? — Кашуба от досады хлопнул ладонью по колену.

— Фью! Так ты дежурный? — удивился я, не в состоянии справиться с зевотой.

— Все тут. И дежурный и дневальный. Народу нехватка. А тут потребовался водитель на тягач. Строительная часть нам его выделила, а с водителями у них туго. Вот твоего дружка и вызвали.

— Ну а где же он тогда?

— Уехал получать этот самый тягач. К ночи должен быть здесь.

Кашуба говорил что-то про ребят, кто где находится, про лагерь, но его слова не доходили до моего сознания. Я слышал в ушах только гул, подобный шуму вертолета, потом и он затих. Но я стряхнул с себя сон, открыл глаза и, решив, что раскисать не следует, поднялся на ноги и запихнул топор за пояс.

— Показывай, где Федор. Пойду к нему.

— Чего удумал. Да ты на ногах еле стоишь, без ветра качаешься. Совсем устряпался. Спать иди, Аника-воин. Отбой.

— Какой отбой? Все вкалывают, а я дрыхнуть?

— Начальство все предусмотрело: ты будешь дневальным и сменишь меня в четыре утра. Идем, я тебе постель покажу. Одну на двоих дали. — И он, держа меня под руку, повел к палатке.

Уже светало, когда я заступил на пост. Солнца еще не было. Приятная прохлада разлилась в воздухе, и только запах гари напоминал о пожаре. После душной палатки, вдохнув прохладного воздуха, я почувствовал, будто родился заново. Усталость, которая сковала меня вчера по рукам и ногам, улетучилась без следа. Кашуба коротко, без своих обычных шуток-прибауток рассказал, кто где спит, кого и во сколько будить, сунул мне в руки пахнувший ружейным маслом автомат и помахал рукой:

— Салют, камрад!

— Постой, а Федор где? — крикнул я ему вдогонку.

— На точке номер три. — Кашуба пальцем показал направление. — На мотопомпе директором. Ну, брезентовые рукава поднести или агрегат бензином заправить… В общем, работа не пыльная. Да, чуть не забыл. Бензин должны вот-вот подвезти. Проследи, чтобы бочки были полными. Знаю я этих снабженцев. И Абызова почему-то до сих пор нет. Звонили уже, спрашивали. Поехал он без старшего. Он же у нас высокосознательный, да и офицеры все задействованы. Пожар… Теперь все. — И он скрылся за брезентовым пологом палатки.

Поправив на груди автомат, я обошел все хозяйство. За ночь трава вокруг лагеря, листва деревьев, палатки и крыша постового грибка успели покрыться слоем сизого пепла. Выходит, пожар не шуточный, подумал я. Небо было сумрачным. Только на какой-то миг сверкнул золотой луч и вновь исчез, погребенный в клубах дыма. Стало немного светлей, но теперь все предметы в округе приобрели какой-то странный бледно-фиолетовый оттенок. На душе Стало тревожно.

Из задумчивости меня вывел телефон. Звонил он требовательно, резко. Штаб нуждался в каких-то сведениях, и я побежал в офицерскую палатку будить майора Коровина. Потом пришла машина с бензином, и я сгружал бочки. Едва успел приладить над бочками табличку «Опасно! Не курить», как привезли полевую кухню.

Лагерь ожил, наполнился гомоном, звоном посуды, густыми аппетитными запахами.

Из палатки выглянул Кашуба. Лицо его было заспанным, глаза — узкие щелочки.

— Чего не разбудил на первый черпак? — буркнул он недовольно. — Я все-таки дежурный. Что на завтрак?

Я ответил. Кашуба юркнул в палатку и загремел там котелком.

— Макарончики! — гремел из-под брезента его повеселевший голос. — Это мне не повредит, в этом я толк знаю.

После завтрака майор Коровин поспешно построил подразделение и увел его в лес. В лагере осталась только дежурная служба — я и Кашуба, который снова завалился на кровать «добрать до нормы», как он выразился, а я с завистью смотрел вслед уходящим.

Над лагерем на большой высоте прошел вертолет. Сидя на ящике, я задрал голову, стараясь разглядеть номер. Возможно, это тот самый, и полковник снова ведет разведку.

Разведка… У нас как на войне. За столом во время завтрака только и слышалось: «Фронт огня… удержать рубеж… возможен прорыв… блокада…» И враг был опасный, а задача нашего подразделения, как объявил на разводе майор Коровин, — не дать огню прорваться в урочище Лохтыш.

Вертолет улетел, а шум мотора не утихал и даже стал еще громче. Оборачиваюсь назад и вижу: мягко покачиваясь на ухабах и вытягивая за собой шлейф пыли, по дороге шел гусеничный тягач с бульдозерным ножом впереди. За стеклом кабины мелькнуло узкое бледное лицо. Валерий! Я подхватился с места и со всех ног бросился встречать товарища.

Метрах в двадцати от палаточного городка тягач резко встал на тормоза, качнувшись массивным корпусом. Рыкнул мотор, и наступила тишина. Щелкнула дверца, и из кабины показался Абызов. Помня о недавней операции, я буквально на руках снял его с тягача. В знак благодарности Валерий крепко сдавил мне плечо.

— Слышал, что ты снова отличился, — вглядываясь в мое лицо, проговорил он.

— Ерунда. Чего там… — Чтобы не выдать радость от похвалы, я опустил глаза и носком сапога вычерчивал на пыльной дороге какие-то узоры. — Случайно все получилось.

— Скромняга! — Он хлопнул меня по спине. — Молодец! Не то что некоторые… Хотя бы Копейкин. Не понимаю, что ты к нему тянешься? Деревня! Ни энергии, ни инициативы… Начальство прикажет — сделает, и то тяп-ляп! Вот командиры и торчат в казарме с подъема до отбоя, глаз с таких не спускают.

Хотя меня и покоробило пренебрежительно брошенное «деревня», но перечить и портить отношения с Валерием не хотелось. Я промолчал, но почувствовал на душе неприятный осадок. Нехорошо я как-то веду себя по отношению к Федору, не по-товарищески.

— Трактор какой тебе дали, — желая переменить тему разговора, сказал я. — Новенький. Не всем, наверное, такие доверяют.

— «Трактор»… Скажешь тоже. Большой артиллерийский тягач — ATT. Между прочим, на шасси танка. — Он по-хозяйски поставил на каток гусеницы ногу, оглядел со всех сторон сапог и извлек из заднего кармана брюк бархотку. Даже здесь он не забывал о своей внешности. Обмундирование его было свежевыстирано и выглажено. Ровной белоснежной полоской выглядывал подворотничок. Наводя на сапоге глянец, он продолжал: — А знаешь, сколько в нем лошадиных сил?

Я отрицательно покрутил головой, а Валерий усмехнулся:

— Вот эти сосенки… он как спички… Понял? Приятно, скажу тебе, управлять такой махиной.

— О, кого я вижу! — раздался сзади грубоватый голос.

Мы разом обернулись — из палатки показалась круглая, как мяч, голова Кашубы, потом появился и он сам в одних трусах и сапогах на босу ногу. — У тебя, Абызов, в тягаче утюга нет? Ну весь в складках. К тебе и подойти боязно — обрежешься. Стоя, наверное, ехал, чтобы не помяться. — Кашуба с удовольствием, до хруста костей, потянулся. — Чего молчишь-то?

Абызов невозмутимо вытряхнул бархотку, аккуратно свернул ее и спрятал в карман.

— Чего говорить. Все равно не поймешь.

— Куда нам. Мы тупые, — ухмыльнулся Кашуба, подходя к тягачу. Был он коротконог, слегка косолап, мышцы груди и живота были объемными, но бесформенными. — Доложи-ка, почему опоздал? — Улыбка исчезла с лица Кашубы. — Тебе придется ответить. Не забывай, что я дежурный.

Валерий пренебрежительно фыркнул.

— Дежурный с голым брюхом. Ну и порядочки! — Он осуждающе покачал головой. — Так вот, если спросит командир, доложишь: поздно выехал из парка, а в пути засорилась форсунка топливного насоса. Стоял, пока не прочистил. А сейчас пойду спать.

Валерий круто повернулся на каблуках и — стройный, высокий, гордый — направился в одну из палаток.

«Что, Кашуба, съел? — злорадствовал я в душе, глядя в спину Абызову. — Не на такого нарвался».

— Засорилась форсунка у нового тягача? И такими руками ты ремонтировал? Да на них только маникюра не хватает! — зло крикнул ему вслед Кашуба.