Некоторое время после ухода Мухомедярова я не сводил с Кашубы осуждающего взгляда. Не ожидал я от него такого. С виду — рубаха-парень, а уперся как баран. Не отпущу с Мухомедяровым, и все! А если Копейкину нужна моя помощь? Минут десять — пятнадцать я простоял под постовым грибком, потом плюнул со злостью себе под ноги и пошел к тарахтевшему за палаточным лагерем тягачу, чтобы излить душу Валерке. Однако, пройдя несколько метров, я вспомнил о нашем последнем разговоре и остановился. Изливать душу Абызову что-то расхотелось, да и к Федору он так относится… И тут мое внимание привлекла фигурка девушки, бегущей напрямик через торфяник. Была она в форменном, защитного цвета платье с двумя нашивками на погонах. Рукой она придерживала санитарную сумку с красным крестом на клапане. Это была Машенька. Я узнал бы ее из тысяч и хотел было кинуться навстречу, но ноги словно вросли в землю. Затаив дыхание, я неотрывно смотрел на нее. Казалось, что мне ничего больше и не нужно — только бы видеть ее. Но недолговечна и хрупка была моя радость. Валерий, очевидно, увидел ее раньше меня. Он остановил тягач и побежал ей навстречу, раскинув в стороны руки. На полпути они встретились и заключили друг друга в объятья. Я повернулся и, поднимая отяжелевшими сапогами пыль, пошел к палаткам. Возле столов из досок я со злостью пнул ногой пустую консервную банку, которая с грохотом врезалась в кол палатки.

— Подбери, выбрось и встань у грибка, — распорядился Кашуба и, одернув полы кителя, направился навстречу Машеньке.

«Еще один ухажер нашелся», — неприязненно подумал я, но ошибся. Кажется, ефрейтора не интересовали достоинства девушки. Был он с ней сух и официален. Подойдя ко мне, он вдруг перешел на «вы»:

— Рядовой Ковалев, остаетесь за меня. Я с санинструктором убываю на третий пост. Скорую помощь ждать не будем. Вынесем своими силами.

Я слушал вполуха, а сам пристально смотрел на девушку. Хотя бы мимолетным взглядом одарила она меня. Нет, даже ни разу не посмотрела. Очевидно, я для нее был тем же, что постовой грибок. Она или не узнала меня, или просто не в состоянии была замечать кого-либо, кроме Абызова, на которого несколько раз оглянулась, пока говорил Кашуба.

— Нет уж, дудки! — заносчиво воскликнул я. Мне хотелось, чтобы она обратила на меня внимание. — Ты — дежурный, бросать лагерь не имеешь права! Пойду я.

— А ты дорогу на третий пост найдешь? В дыму? — Кашуба смотрел на меня в упор своими узкими немигающими глазами, и я почувствовал его правоту. — То-то, а я тут вчера все точки облазил. К тому же такое распоряжение я получил от майора Коровина, а распоряжения, как и приказы, не обсуждают. Держи автомат!

Он собственноручно повесил мне на шею оружие и, прихватив из палатки две шинельные скатки, побежал вместе с санинструктором Машенькой в лес.

— Где хоть третий пост? — крикнул я ему вдогонку.

— Пятьсот метров по лесу прямо, потом вдоль правого края еще столько же! — услышал я в ответ.

Вскоре его кряжистая фигура скрылась за стволами деревьев. Исчезла с ним и Машенька, а я с грустью смотрел им вслед. Как жаль, что я не знал дороги на третий пост. Шел бы сейчас рядом с девушкой, напомнил бы про лимоны… Хотя вряд ли это что изменило бы в наших отношениях. Пожалуй, ничего. Их с Валерием теперь водой не разольешь, но побыть бы с ней… Счастливый человек Валерка.

Вспомнив об Абызове, я удивился, что не слышу гула мотора. Почему стоит тягач?

Я подбежал к нему и вскочил на гусеницу. Абызов в застывшей позе сидел в кабине и неотрывно смотрел в сторону леса. Лицо его было бледней обычного. Я взглянул в ту же сторону и обмер от испуга. С высоты кабины отчетливо было видно, как непонятно откуда взявшийся дым закрыл все, что еще недавно радовало взор: стройные сосны, кустарник, траву… Угасли все звуки летнего дня, и только усиливающееся гудение ветра подтверждало надвигающуюся опасность. Но испугался я не за себя — лагерю ничего не угрожало. Огонь мог отрезать все посты с мотопомпами, окружить кольцом два десятка людей. Там Копейкин, Кашуба, Машенька… Их надо спасать! В лагере, кроме нас с Валерием, никого. Что-то нужно предпринимать. Я же за дежурного!

— Валерий, смотри! — Голос выдал мое смятение. — Что же это? Ребят надо выручать. Ты должен пробиться, пока не поздно.

— Вижу без тебя! — Абызов судорожно вздохнул и кинул руки на рычаги управления. — Не дрейфь! Выручу!

Я едва успел соскочить с подножки, как тягач, рыкнув мотором, ринулся в сторону леса. Завывая, он с ходу врубился в первую оказавшуюся на его пути сосну. Со скрипом она поддалась напору, и тягач, подмяв ее, вошел в лес. Его тут же скрыл дым, и только по глухим ударам и шуму падающих деревьев можно было судить о его продвижении.

Облегченно вздохнув, я побежал к телефону доложить о случившемся, сожалея о том, что не смог быть рядом с Валеркой.

Примерно через полчаса снова послышался рев мотора, и из дымовой завесы показалась громада тягача. Выйдя из леса, он круто повернулся и подкатил к лагерю. Тягач уже слабо напоминал тот красавец ATT, свежевыкрашенный и сияющий, годный хоть для парада на Красной площади. Краска его местами была ободрана, брезент в двух местах порван, кузов залеплен грязью, на гусеницы намотаны лапы сосняка. И хотя вид у него был потрепанный, я радовался — сейчас увижу своих. Обежав тягач, я заглянул в кузов. Он был пуст. Тревожно сжалось сердце.

Из кабины спустился Валерий. Был он какой-то растерзанный, волосы взлохмачены, китель распахнут. С него сразу сошел весь лоск.

— Не пробился, — хриплым голосом проговорил он и схватился рукой за живот. — Стена огня… сплошная…

Лицо его исказила гримаса боли. Я почувствовал озноб, озноб страха. За своих товарищей. Что же делать?

— Валера, миленький, ну попытайся еще. Давай вместе! Идет?

— Не пробиться. Пробовал. Взорвутся баки. — Он указал глазами на тягач и снова покривился от боли. — Шов что-то разболелся. Не могу.

«Не могу»… С тяжелой подозрительностью взглянул я на друга. Неужели Абызов струсил?

— Машеньку всю ночь катать на тягаче шов не болел, а теперь разболелся, — осипшим вдруг голосом проговорил я, чувствуя, как во мне закипает злость.

— Почему всю ночь? Я до часа тягач с консервации снимал, и только потом… — Валерий пытался улыбнуться. Улыбка получилась кисленькой. — Брось ты, Вадьк. Не пробиться. Точно говорю.

— Нет. Ты поедешь. — Уже нисколько не сомневаясь в его трусости, я рванул Валерия за борта кителя. — Поедешь. Слышишь? Там же люди!

Валерий не сопротивлялся. Был он в каком-то трансе, но его светлые глаза беспокойно бегали по сторонам.

Я тормошил его что было силы:

— Там раненый! Наконец, там твоя Машенька! Машенька!!

При упоминании этого имени Абызов выпрямился и оттолкнул мои руки.

— Что Машенька?.. Иди, садись за рычаги, докажи, на что ты способен. Что, слабо?

И он усмехнулся. Один только Абызов умел так усмехаться, насмешливо и презрительно.

— Вот из-за кого ты печешься, из-за Машеньки! По уши влюблен, по самую завязку.

— Не смей! — крикнул я и кинулся на Валерия, но он легко отшвырнул меня одной рукой.

— Ну так иди к ней, влюбленный губошлеп, спасай! Чего стоишь? — Абызов издевался надо мной, над моей беспомощностью. — Спасай, а мне своя жизнь дороже. Понял, слизняк?

Я похолодел. Только теперь до конца осознал я цену нашей дружбы.

— Да ты… Ты сам слизняк! И сволочь! — рвались из моего горла глухие, как стон, слова. — Ты струсил, испугался за свою лощеную шкуру. А ну, полезай в кабину! — я потянулся за автоматом.

На лице Валерия отразился не испуг, а издевательская насмешка.

— Ну-ну, давай! — подбадривал он. — Послушаю, что скажешь дальше.

Сомнения остались позади. Я снял с плеча автомат и взял его на изготовку.

— Не выполнишь мой приказ, приказ дежурного по лагерю, буду стрелять.

— Ха! Испугал. Рыдаю и падаю! — притворно ежась от воображаемого страха, проговорил Валерий. — Ой, не могу! Ой, мамочки! Автомат-то не заряжен. Кого вздумал пугать?! — закричал он, кривляясь и дергаясь всем телом.