Я даже испугался — вменяем ли он? Мне показалось, что люди вокруг слышат вопли Абызова. И точно — снаружи кто-то постучал по кабине. «Прекрати, истеричка», — прошипел я, приоткрыл дверь и увидел круглое узкоглазое лицо Кашубы.

— Эй, герои! Заснули? Хватит секретничать. Вылезайте. Качать будем. Три раза подбросим — два поймаем! — как всегда, балагурил он.

— Подождешь. Разговариваем, понял? — И я в сердцах хлопнул дверью.

За то короткое время, пока я разговаривал с Кашубой, Абызов, кажется, успел овладеть собой.

— Спасибо тебе, — не глядя на меня, глухо проговорил он. — Без тебя бы… — Он покрутил головой, помолчал, потом разжал кулак, которым колотил себя по голове. На ладони лежала медная гильза. — Это возьму на память.

— Бери. — Я пожал плечами.

— Спасибо. — Он положил гильзу в нагрудный карман и добавил: — Урок. На всю жизнь.

В груди моей поднялась вдруг волна жалости к Валерию. Отпало желание обличать, кричать на всю округу: «Трус! Позорник! Негодяй!» Я смотрел на него как на больного, чувствуя себя сильнее его. Помедлив, я сказал:

— Ладно уж. Иди простись с ней. Уедет.

— Нет-нет. Что ты! — испугался он чего-то и даже отодвинулся от двери. — Я не могу, не могу. Ты иди, ты!

Мне показалось, что в сиденье сработала какая-то скрытая пружина. Вмиг пропала слабость. Я чуть было не выпрыгнул из кабины, да вовремя удержался. Кто я для нее? Она даже не смотрит на меня. Прощай, младший сержант Дубровина, поезжай, лечи моего товарища, хорошего парня Копейкина.

Когда вдали затих шум мотора санитарки, я выпрыгнул из кабины и с развальцей зашагал к постовому грибку. Меня заждались обязанности дневального и ефрейтор Кашуба, который уже с раздражением бросал колючие взгляды на большой артиллерийский тягач.

ПЕРВОГОДКИ

РАССКАЗЫ

РЯДОВОЙ ВОПРОС

— Батарея, смирно! Командирам взводов выделить по пять человек на хозработы, остальных на занятия! — сопровождая команды короткими взмахами руки, приказал Зубарев.

Голос у капитана резкий. Слова подхватывал и разносил по военному городку холодный, злой ветер, который, как из засады, налетал на застывших в строю людей. Не найдя поживы на широком строевом плацу: ни окурка, ни желтого листочка — все выметено, вылизано, — он яростно трепал полы шинелей всей технической батареи.

Михаил Торопов по-мальчишечьи втянул в воротник голову и зябко поежился, но не оттого, что был мерзляк, а просто ему не хотелось ехать на хозработы. Он видел, как тянется на носках Пименов, стараясь попасть на глаза заместителю командира взвода Митрофанову, который остался у них за лейтенанта, видел лица других солдат, жаждущих попасть на хозработы, и вспомнил свою радость, когда месяц назад его впервые сняли с занятий. Вместо тесного класса и строгой дисциплины — целый день вольной жизни! Однако на днях Михаил получил письмо из родного города от товарищей по цеху. Три с половиной месяца назад они провожали его «всем гамбузом» в армию. «Как, Миша, служится? — торопливым почерком писал его бывший бригадир Норихин, отслуживший срочную три года назад. — Стал ли классным специалистом?..»

«Классным специалистом»… Торопов невесело усмехнулся. Вспомнил он, как в день прощания с бригадой Норихин вынул из кармана целую горсть армейских значков и встряхнул их на ладони. Был тут и синий щиток с белой единицей — знак специалиста первого класса, и знак отличника Советской Армии…

— Хочешь подарю?

Торопов отстранил руку товарища.

— Свои заработаю.

Что он сейчас ответит Володе Норихину? Что вкалывает на мебельной… Ни строевой, ни физической… Житуха, одним словом… И опять он услышал свою фамилию и приказ выйти из строя. Так и знал.

— А я… я сегодня не могу, — вдруг выпалил Торопов совсем как в школе, которую он окончил всего год назад. — Товарищ сержант, сегодня по расписанию спецподготовка, — быстро, боясь, что его перебьют, затараторил он. — Я в этом месяце третье занятие пропускаю. Старший лейтенант Тараненко электросхему будет давать.

Довод Михаил считал убедительным, но реакция Митрофанова была неожиданной. Он округлил глаза и резко, копируя комбата, полосанул рукой.

— Что-о-о? Да как вы… Прекратить! Выполняйте приказание!

Митрофанов набрал в себя воздуха, надул щеки, собираясь выпалить всю обойму армейских нравоучений, но, почувствовав неладное, ко взводу подскочил Зубарев.

— В чем дело, сержант?

— Так вот, — Митрофанов пальцем указал на Торопова. — Дискутирует. Учу их, учу…

Слова сержанта звучали не по-армейски, словно бы он жаловался, да и дискуссий капитан не терпел, а тут в строю… Узнают братья-комбаты или в штабе — засмеют. Зубарев распалился:

— Кто дискутирует?! Почему? Развели во взводе, товарищ сержант… — Капитан замялся, подыскивая нужное слово. Нашел самое мягкое: — Развели богадельню!

Митрофанов был ни жив ни мертв. Он ругал себя, что слово сорвалось с языка, но больше всего сержант злился на Торопова. Был тот у него как больной зуб. Навязался он на его голову. Первогодок! Служить ему да служить, как медному котелку.

А капитан Зубарев между тем отчитывал перед строем Торопова. Зубарев, конечно, не мог не согласиться, что направление Торопова на хозработы — ошибка сержанта. Молодому солдату полезней быть на занятиях, и сержант свое получит, но есть понятия дисциплины, порядка… Тут Зубарев неумолим и с маху объявил солдату два наряда вне очереди.

— Есть два наряда! — отрапортовал Торопов и, чувствуя, как всполошенно заколотилось сердце, проговорил: — А с занятием как, товарищ капитан? Согласно статье сто девяносто седьмой устава…

— Прекратить! — Черные брови капитана встали домиком. Озлился он не на шутку. — Отставить вопросы, рядовой Торопов!

Зубарев так и буравил солдата потемневшими глазами. Внешне Торопов мало чем отличался от своих сверстников, но характер… В армии без году неделя, а обо всем свое мнение. Сержантов и офицеров замучил вопросами. Почему то, почему другое… Так в батарее его и прозвали — рядовой Вопрос! Только вопросы его не простые. «Почему полы в казарме моют только молодые солдаты?» — спросил он как-то на комсомольском собрании в присутствии представителя политотдела. Зубарев неделю бегал в политотдел, оправдывался, доказывая, что порядок наведен и что он сам об этом факте не знал.

«Почему солдат снимают с занятий?» — от этого вопроса Зубарев терял душевный покой. Потому что и над Зубаревым начальники, хотелось ему крикнуть. На строительство хранилища для техники людей выдели, на кирпичный завод дай, а для нужд батареи? Грех не выделить. Но не объяснять же это все Торопову! Солдат — он и есть солдат. Получил приказание — и под козырек…

— Пойдете отбывать наряд вне очереди! — отрезал офицер.

Сказав «Есть», Торопов направился к группе солдат, возле которой суетился низкорослый, в длинной шинели прапорщик Сидоренко.

— В колонну по два!.. — звонко, даже как-то театрально выкрикивал он команды, а увидев подходящего Торопова, укоризненно покачал головой: — Вот народ! Такой молодой, а уже не хочет на работу. Сачок!

«Сачок!.. — возмущался в душе Торопов, шагая в хвосте колонны в автопарк. — Ну, я докажу… Работы я, что ли, испугался? Дела своего не знаю, а без специальности какой же я солдат? Что ребятам напишу?»

Провожая глазами отправленную на работу команду, Зубарев отыскал в ней высокую сутуловатую фигуру Торопова и невесело усмехнулся. Дожил. Яйцо курицу учит. «Согласно статье сто девяносто седьмой…» Знает капитан, что статья запрещает снимать солдат с занятий. Но для кого все это надо, для кого он старается? Директор мебельной фабрики обещал полированные плиты, если помочь ему с людьми, — на фабрике не хватало рабочих рук. Ленинскую комнату задумал переделать капитан, а заодно и бытовку. Для солдат же старается! Но только ли для них?