Людовик XVIII явился нам в ореоле древних традиций: подобно королям ушедших эпох, он окружал себя фаворитами. В том ли дело, что в сердце одиноких монархов образуется пустота, которую они спешат заполнить привязанностью к первому попавшемуся существу? В том ли, что они ищут близкие себе, родственные натуры? В том ли, что небеса посылают монархам, уставшим от почестей, друга-утешителя? Или же в том, что их влечет к себе раб, преданный душой и телом, от которого можно ничего не скрывать, раб, привычный и послушный, как одежда или игрушка, верный, как навязчивая идея, подчиняющая себе все чувства, мысли и капризы того, кто попал во власть ее неодолимых чар? Чем ниже общественное положение фаворита и чем ближе его сношения с королем, тем труднее дать ему отставку, ибо он знает тайны, раскрытие которых покрыло бы его повелителя позором: этот любимчик черпает двойное могущество в собственной подлости и в слабостях г‑на.

Если фаворитом оказывается по воле случая великий человек, вроде неотвязного Ришелье или незаменимого Мазарини, народы, ненавидя их, извлекают пользу из их славы и могущества: они просто-напросто меняют жалкого короля, взошедшего на престол по закону, на славного короля, достойного носить корону по справедливости.

5.

Г‑н Деказ

Вечером того самого дня, когда г‑н Деказ был назначен министром, на набережную Малаке стали съезжаться кареты: вся знать Сен-Жерменского предместья спешила в салон выскочки, дабы засвидетельствовать ему свое почтение. Как француз ни старайся, он всегда останется царедворцем и будет угодничать перед всяким, кто имеет власть.

Очень скоро у нового фаворита объявилось множество сторонников, наговоривших в его честь невообразимое число глупостей. В демократическом обществе для того, чтобы жить припеваючи, достаточно болтать о свободе, объявлять во всеуслышание, что вы прозреваете будущее человечества и прогресс общества, да вдобавок украсить грудь парой-тройкой орденов; в обществе аристократическом, чтобы прослыть гением, достаточно играть в вист и с важным, глубокомысленным видом изрекать общие слова и припасенные заранее остроты.

Земляк Мюрата, но Мюрата тех времен, когда он еще не стал королем, г‑н Деказ достался нам в наследство от матери Наполеона *. Он держался непринужденно и предупредительно, никогда не вел себя вызывающе, он желал мне добра, а я неведомо почему не обращал на него внимания: отсюда пошли все мои невзгоды. Мне следовало знать, что пренебрегать фаворитом опасно. Король осыпал его милостями и наградами *, а впоследствии женил на девице из очень хорошего рода, дочери г‑на де Сент-Олера. Впрочем, г‑н Деказ служил монархии на совесть: это он разыскал маршала Нея, когда тот скрывался в Овернских горах *.

Верный традициям трона, Людовик XVIII говорил о г‑не Деказе: «Я подниму его на такую высоту, что ему будут завидовать самые знатные господа». Слова эти, заимствованные у другого короля*, были самым настоящим анахронизмом: чтобы возвысить другого, надо быть уверенным, что не падешь сам, а что представляли собою монархи в ту пору, когда Людовик XVIII взошел на престол? Обогатить человека они еще могли, но возвеличить — никогда; им оставалось только одно — быть банкирами своих фаворитов.

Г‑жа Пренсто, сестра г‑на Деказа, была женщина любезная, скромная и добрая; король был не прочь в один прекрасный день приударить за нею. Г‑на Деказа-отца я видел однажды в тронном зале; он был в парадном платье, при шпаге, со шляпой под мышкой и, несмотря на все это, не имел никакого успеха.

Смерть герцога Беррийского довершила разлад между фаворитом и обществом и ускорила его падение. Я сказал, что он «поскользнулся на крови» *, — это вовсе не означает, упаси Боже! что он виновен в убийстве; он просто пал в кровавую лужу, образовавшуюся после Лувелева удара.

6.

Меня исключают из числа министров без портфеля. — Я продаю библиотеку и Волчью долину

Я противился аресту «Монархии согласно Хартии», дабы просветить обманутую королевскую власть и отстоять свободу мысли и печати; я всей душой предался нашим установлениям и хранил им верность.

Брошюру свою я отстоял, но публикация ее навлекла на меня новые невзгоды. Не успел я вступить на политическое поприще, как на меня обрушился град ударов; весь израненный, я задыхался, мне было дурно.

Очень скоро ордонанс, скрепленный подписью Ришелье, исключил меня из числа министров без портфеля и лишил полученного в Генте звания, дотоле считавшегося пожизненным; заодно у меня отняли и причитающуюся министру без портфеля пенсию *: рука, пригревшая Фуше, покарала меня.

Я трижды имел честь быть ограбленным во славу законной монархии: первый раз, когда последовал за потомками Святого Людовика в изгнание, второй, когда вступился своими сочинениями за принципы пожалованной монархии; в третий, когда промолчал и не высказался в пользу рокового закона, обсуждавшегося в час военного триумфа, которым Франция обязана моим стараниям *: испанская кампания возвратила солдатам доверие к белому знамени, и, останься я долее у власти, я вновь раздвинул бы наши границы до берегов Рейна.

Я не корыстолюбив и бестрепетно снес потерю министерского жалованья: теперь я ходил по улицам пешком, а если день выдавался дождливый, то, отправляясь в палату пэров, нанимал фиакр. В этом простонародном экипаже, провожаемый сновавшей вокруг чернью, я возвратился в сословие пролетариев, к которому и принадлежу: мой фиакр вознес меня превыше королевской колесницы.

Мне пришлось продать мою библиотеку: г‑н Мерлен выставил ее на аукционе в зале Сильвестра, на улице Добрых ребят. Себе я оставил только малецький томик Гомера: поля его хранят наброски переводов с греческого и заметки, написанные моей рукой. Очень скоро мне пришлось резать по-живому: я попросил у г‑на министра внутренних дел дозволения разыграть в лотерею мой дом в деревне; билеты, числом девяносто и ценою по тысяче франков каждый, продавались в конторе нотариуса г‑на Дени. Роялисты не пожелали принять участие в лотерее; три билета купила вдовствующая герцогиня Орлеанская, четвертый приобрел под чужим именем мой друг г‑н Лене, министр внутренних дел, поставивший свою подпись под ордонансом от 5 сентября и давший свое согласие на мое исключение из числа министров. Покупателям возвратили деньги, однако г‑н Лене отказался забрать свою тысячу франков и попросил нотариуса раздать ее бедным.

Некоторое время спустя мое имение было продано с молотка на площади Шатле, там, где распродают обычно мебель несостоятельных должников. Мне тяжело далось расставание с Волчьей долиной: я привязался к деревьям, посаженным и вытянувшимся, можно сказать, на моей памяти. Первоначальная цена равнялась 50 ооо франкам; г‑н виконт де Монморанси был единственным, кто осмелился предложить на сто франков больше: «Долина» досталась ему. Он прожил несколько лет в моем уединенном уголке, но я никому не приношу счастья: этого добродетельного мужа уже нет в живых.

{Выступления Шатобриана в палате пэров в 1817—1818 годах; собрания роялистов в доме г‑на Пье; основание Шатобрианом, Бональдом и Ламенне роялистской газеты «Кон-серватёр»; статья Шатобриана в номере от 5 декабря 1818 года, посвященная сопоставлению «нравственного» интереса с интересом «материальным» и возвеличивающая долг в противовес корысти; убийство герцога Беррийского; брошюра Шатобриана о его жизни и смерти; рождение сына погибшего герцога, герцога Бордоского; благодаря посредничеству Шатобриана Виллель, будущий глава кабинета, получает пост министра без портфеля, а его неразлучный друг Корбьер — пост министра просвещения; Шатобриана назначают послом в Берлине, куда он и уезжает}

Книга двадцать шестая

{Светская и придворная жизнь в Берлине}

2.

(…) Исторический очерк прусского двора и прусского общества

{Берлинские знакомства Шатобриана}