Все для нас было ново и интересно. Побывали мы на рабочих окраинах. Жизнь трудового народа Италии нас интересовала больше всего. В центре мы видели роскошные особняки богачей; по окраинам, прорезанным узкими, загрязненными улочками, тесно прижавшись друг к другу, стояли жалкие хибарки, в которых ютились рабочие. Не верилось, что в такой стране, как Италия, под таким голубым, ясным небом плохо живется рабочему люду. С работой трудно, заработки невысокие, безработные с утра до вечера бродили по улицам в надежде найти хоть какую-нибудь работу. Даже ребятишки и те не все могли посещать школу. Они помогали родителям. Одни торговали газетами, другие продавали цветы, а некоторые были проводниками — гидами, как их называют в Италии. Чем бы ни заниматься, лишь бы заработать на хлеб!

Военные же казармы, в которых нам пришлось побывать, что и говорить, были хороши. Здания благоустроены, всюду чистота и порядок.

На маневрах мне пришлось видеть итальянского короля и его пышную свиту. Неожиданно король обратился ко мне:

— Скажите, генерал, есть в Самарканде батальон туркестанских стрелков? Я помню, они носили красные кожаные шаровары — чембары и белые фуражки. Во время моего путешествия по Средней Азии, еще наследным принцем, я видел этих солдат в русском Туркестане. Они показались мне очень бравыми.

Что мне было ответить на наивный вопрос короля?

Я знал, что король имел в виду туркестанских стрелков старой русской армии, которые действительно носили красные кожаные чембары, белые гимнастерки, а также белые фуражки с назатыльниками. Но все то, о чем повел разговор итальянский король, кануло в вечность, и я ответил:

— Теперь в Самарканде туркестанских стрелков больше нет. Там стоит национальная Узбекская дивизия, защищающая интересы своего народа.

Король кисло улыбнулся:

— Вот как. Это интересно, генерал. Очень интересно!

Низкорослый, хрупкий, суетливый, он, казалось, заискивал перед Муссолини.

Муссолини вел себя в присутствии короля независимо. Я понял, что не король играет первую роль, а дуче. Рослый, широкоплечий, с квадратным лицом и плотно сжатыми губами, Муссолини был полным хозяином Италии.

На приемах в итальянской военной миссии мне живо бросилось в глаза фанфаронство этого дуче. Он хвастал, что отлично сам управляет танкеткой, что он первый спортсмен на гонках автомобилей. И не преминул добавить, что для безопасности полета сам управляет своим самолетом. Во всем проскальзывало его самохвальство. Он все время сохранял наигранную воинственную позу и напоминал мне актера, а не государственного деятеля.

В том же духе были построены и маневры. Я понял, что основной задачей была показная сторона. Театральность, присущая дуче, была перенесена и сюда.

Надуманность, искусственность и часто бессмысленность действий войск, без учета реальной обстановки, по заранее разученным ролям, возмущала меня.

Иду, например, в боевых порядках наступающей роты альпийских горных стрелков. Рота залегла. Противника нигде нет. Рота лежит у подошвы важной в тактическом отношении высоты. (Противник по своей оплошности не занял ее.)

Спрашиваю через переводчика командира роты:

— Почему не занимаете высоту?

Он достает план:

— По указанию штаба мне надлежит занять позиции у подножия этой высоты. На высоте должен быть противник.

— Но его же нет? Чего же вы ждете, черт вас возьми?

— Не могу плана нарушить.

Тут подошли старшие итальянские офицеры и вступили со мной в разговор. Я им сказал то же самое. Молодой капитан смутился — наверное, пожалел о том, что ознакомил меня с планом движения его роты.

Такие же нелепости наблюдал я и на других участках.

Вывод был прост. Муссолини построил маневры так, чтобы создать у иностранцев впечатление «непобедимости» итальянской армии, ее совершенстве, слаженности действий всех родов войск. Но нас ему не удалось ввести в заблуждение. Мы побывали на итальянских маневрах, как на хорошо отрепетированном театральном спектакле.

Во время маневров я разговорился (опять через переводчика) с итальянским полковником-кавалеристом. Здесь же был и наш военный атташе.

Итальянский полковник спросил:

— Как наша конница? Нравится вам?

Я не задумываясь ответил:

— У вас все красиво, парадно. Но вашу конницу наша разгромила бы в течение недели.

Полковник улыбнулся и сквозь зубы процедил:

— Приятно слышать первую половину вашей оценки, над второй же надо подумать.

Военный атташе из-за спины полковника делал мне рукой знаки, подмигивал.

Я сказал:

— Хорошие у вас седла и кони добрые.

На этом наш разговор был окончен.

Когда мы остались вдвоем с атташе, он стал меня убеждать:

— Нельзя с ними так, Ока Иванович. Зачем прихвастнули? Теперь не оберешься разговоров по поводу вашего заявления.

— Я правду сказал. Зачем буду лгать? — ответил я, а у самого на душе стало неспокойно.

Потом обдумал, решил: приеду в Москву — расскажу Ворошилову о своем промахе.

По приезде я так и сделал. Климент Ефремович внимательно выслушал меня, а потом, рассмеявшись, сказал:

— Не беда! Ничего страшного нет! Пусть знают, какие у нас боевые генералы!

У меня отлегло от сердца, и я, успокоившись, ответил Клименту Ефремовичу:

— Что поделаешь? Я командир, а не дипломат.

— Вот тут ты, Ока Иванович, не прав. Каждый командир должен быть дипломатом, — серьезно сказал Климент Ефремович.

Я подумал: «Черт меня попутал с этой дипломатией. Лучше бы я молчал».

Ворошилов похлопал меня по плечу:

— Не беспокойся. Все хорошо!

Как-то я встретился с Семеном Михайловичем в Кисловодске. Прогуливались мы в парке.

Он спросил:

— Что у тебя болит?

— Ничего не болит.

— А чего же ты приехал сюда? По паркам прогуливаться?

— Надо немного отдохнуть. Врачи посоветовали.

— А может, у тебя, Ока, сердце болит?

— Нет, сердце не болит.

— А ты знаешь, где у тебя сердце?

«К чему он ведет этот разговор?» — подумал я и соврал:

— Нет. Не знаю.

Мой ответ его рассмешил. Семен Михайлович хлопнул меня по плечу:

— Вот чудак! Сразу видно, что ты действительно не знаешь, где сердце, раз оно у тебя не болит и знать о себе не дает.

Семен Михайлович три раза сильно ударил кулаком меня в грудь, приговаривая:

— Запомни, Ока! Вот тут у тебя сердце! Вот тут! На левой стороне! На левой стороне!..

Я посмеивался в душе, но очень серьезно ответил:

— На всю жизнь запомню, где у меня, у Оки, сердце! Слева!

Подошли несколько командиров. Семен Михайлович им начал рассказывать:

— Нет, вы только подумайте, посмотрите на него! Прожил Ока Иванович пятьдесят с лишком лет и не знал, где у него сердце. Пришлось мне ему целую лекцию прочитать!

А я был доволен, что вдоволь насмешил своего боевого друга. Разумеется, я хорошо знал, где у меня расположено сердце, и еще лучше знал, что оно не хочет стареть и стремится как можно больше познать. Я целых полвека продолжал непрестанно учиться, осваивая опыт прошлых боев.

Часть третья. ПОХОД ЧЕРЕЗ СТРАНУ СМЕРЧЕЙ

Меня назначили заместителем командующего Среднеазиатским военным округом.

В Средней Азии я никогда раньше не бывал. Я слышал, что воевать с басмачами там приходится не в ровных степях, а в пустынях и высоких горах. Среднеазиатские горные хребты достигают высоты четырех, шести и восьми километров. В горах кони проходят с трудом, срываются в бездонные пропасти. Людям и коням тяжело дышать. Появляются одышка, сонливость, головная боль, сердцебиение, кровотечение из носу, головокружение — «горная болезнь», которая называется поместному «тутек». Иногда люди заболевали и «снежной болезнью» — слепотой.