Тогда один из солдат предложил: всем, как одному говорить, что вахмистра изуродовал конь Испанец.

Забинтованный Хистанов вскоре пришел во взвод в сопровождении взводного командира. Тот стал допрашивать солдат:

— Ты видел, как Буденный ударил вахмистра?

— Никак нет, ваше благородие, — отвечал один. — Господин вахмистр на господина унтера-офицера злобу имеет.

— А ты видал?

— Никак нет, — отвечал другой. — Як навесили торбы на лошадей, господин вахмистр проходил по коновязи. Проходивши мимо коня Испанца, господин вахмистр получили копытом по морде.

— Ты видал, — спросил третьего взводный, — кто ударил вахмистра? Отвечай.

— Конь Испанец копытом по морде, ваше благородие!

Солдаты не выдали Буденного. Но вахмистр добился-таки своего. Буденного отдали под полевой суд. В военное время это грозило расстрелом.

В последнюю минуту расстрел заменили снятием Георгиевского креста и медалей. Так заслужил за храбрость и потерял за доброе свое сердце Буденный «Георгия».

После он стал отважным разведчиком, не раз доставал «языка» и перед революцией имел четыре Георгиевских креста.

Часть вторая. В БОЯХ И ПОХОДАХ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Грозные тучи нависли над Сальскими степями. Вокруг станицы шакальими стаями рыскали отряды белогвардейцев.

Платовский станичный Совет объявил Платовскую на осадном положении. Эта весть подняла на ноги всю бедноту. На призыв Совета шли добровольцы. Собралось около трехсот человек. Многим не хватало оружия и лошадей. Железнодорожники помогли нам вооружить добровольцев винтовками.

В Совет приходили старики. Они были вооружены дробовиками, обрезами, косами и упрашивали, чтобы их тоже записали в революционный отряд.

А белые уже заняли мост через реку Маныч.

Наш отряд окопался против моста. Белые были намного сильнее нас.

Ночь прошла в перестрелке. На рассвете белогвардейцы открыли сильный артиллерийский огонь. Стреляло шесть орудий. Мы и не знали, что у белых есть артиллерия. Увлеченные боем, мы не заметили, как конница белых ударила с фланга, а пехота, развернувшаяся цепями, под прикрытием двадцати пулеметов повела на нас наступление.

Партизаны, впервые участвовавшие в бою, начали разбегаться.

Генерал Попов занял хутор Шара-Булук, неподалеку от Платовской. Вместе с ним вернулись на хутор коннозаводчики и богачи. Они начали кровавую расправу. Заподозренных в сочувствии большевикам отгоняли к хуторскому управлению и били плетьми и прикладами. Требовали выдачи «главарей».

Один старик не вынес плетей и сказал, что во дворе старого Куняра спрятаны двое красных.

Толпа белогвардейцев бросилась к дому бедняка деда Куняра. Через несколько минут из дома вывели трех человек, связанных веревкой. Седой как лунь шестидесятилетний дед Куняр бесстрашно стал под дула винтовок. Он сказал:

— Да, я укрывал красных. Расстреливайте.

Подошел офицер и в упор выстрелил несколько раз в старика. Старик упал. Затем офицер вынул шашку и зарубил красногвардейцев.

Белогвардейцы сжали Платовскую железным кольцом. Отряды партизан стали отходить на север. Последними вышли из Платовской члены станичного Совета. Они не успели прорваться за реку, их захватила разведка белых.

Случайно оставшийся в живых член Совета товарищ Панченко рассказывал потом:

— Били плетьми. Рубили шашками. Богач коннозаводчик Абуше Сарсинов ударил меня по лицу плетью. Теряя сознание, я услышал команду: «Пли!» При первом выстреле я упал, притворился мертвым. Когда расправа закончилась, убитых стали раздевать. С меня сняли сапоги. До ночи я лежал под трупами. Ночью потихоньку встал и ушел.

С той поры голова товарища Панченко покрылась сединой, как черное поле первым снегом...

...Толпами сгоняли белогвардейцы на станичную площадь избитых, изуродованных, истекающих кровью большевиков. Коннозаводчик Абуше Сарсинов расправлялся с беднотой. Заподозренных в сочувствии Советской власти сначала били, а потом выводили за околицу и расстреливали. Милиционера Долгополова и начальника почты вывели за околицу, облили бензином и живьем сожгли.

Богачи расправлялись с ненавистными им бедняками иногородними, но не забывали и бедняков казаков и бедняков калмыков. Больше трехсот трупов валялось по станице. Пьяные белогвардейцы стреляли в прохожих. Хоронить расстрелянных белогвардейцы не разрешали. «Пусть лежат на страх большевикам», — говорили они.

Когда крестьяне обратились с просьбой к священнику Буренову, чтобы он прекратил резню, поп поднял руки к небу:

— На все воля всемогущего бога!

Немногие уцелевшие от резни уходили в степь.

Не было больше розни. Не было ни калмыков, ни казаков, ни иногородних. Были бойцы, решившие драться с белогвардейцами не на жизнь, а на смерть.

Остатки партизанского отряда отходили к Великокняжеской. Издали доносилась стрельба — это белогвардейцы заканчивали расправу над бедняками.

Мы ехали молча. Вдруг откуда-то внезапно затрещал пулемет. Мой конь со всего маха грохнулся на землю. Со всех сторон к нам скакали, размахивая обнаженными шашками, белогвардейцы. Мои товарищи отчаянно отбивались. Меня окружили. Один из белогвардейцев уже замахнулся шашкой. Вдруг кто-то заорал:

— Отставить! Ведь это Городовиков!

Меня схватили. Генерал Попов обещал за меня награду, и поэтому белогвардейцы не зарубили меня на месте, а привели в штаб. Молодой лысый офицер вполголоса стал расспрашивать конвоиров. Из его слов я понял, что моя фигура представляет для белых большой интерес. Офицер вышел.

На лавке спал, свернувшись, пушистый кот. Конвоиры стали дразнить кота.

В это время вошел генерал Попов, а следом за ним — офицер. Генерал посмотрел на меня и усмехнулся:

— А, Городовиков!

Он повернулся к офицеру и приказал:

— Сейчас же выстройте обе сотни мобилизованных калмыков.

В Платовской генерал с помощью коннозаводчика Сарсинова успел мобилизовать все калмыцкое население.

Когда сотни были построены, Попов направился к калмыкам. Вывели и меня. Генерал начал речь.

— Среди донских калмыков, — сказал он, — не должно быть ни одного большевика. Я за это ручаюсь. Городовикова я расстреляю в назидание вам.

Калмыки молчали. Генерал ждал одобрения.

Наконец послышались голоса офицеров:

— Правильно, ваше превосходительство. Расстрелять!

— Дежурного по караулу! — закричал генерал.

Явился дежурный по караулу. Каково же было мое удивление и радость, когда я узнал в нем Кулишева!

Кулишев был одним из наших активистов-красногвардейцев, которых посылал ревком для работы среди калмыков.

Меня отвели в подвал. С напускной суровостью Кулишев толкнул меня в бок. Я наклонился к нему и попросил закурить, прошептав:

— Я притворюсь больным. Буду вызывать тебя, приходи.

Чиркнув спичку, он едва заметно кивнул головой.

В подвале было темно и сыро. Я прилег на кучу рогож и только тут почувствовал, как сильно болит нога.

Внимательно ощупав ногу, я убедился, что перелома нет. Начал думать о побеге.

Услышав шаги часового, я нарочно громко принялся стонать. Часовой подошел к двери. Я стал просить, чтобы он вызвал дежурного по караулу. Кулишев пришел. Он плотно прикрыл дверь, подошел ко мне и начал рассказывать о том, что в калмыцких сотнях идет разложение. Многие хотят бежать к большевикам.

Я выслушал Кулишева и сказал:

— Ты мой друг. Ты понимаешь, что через несколько часов меня убьют как собаку. Я должен бежать, помоги...

Кулишев подумал и крепко пожал мне руку.