Партизаны поняли, что люди голодные, оставили их в покое, пусть поедят, отдохнут, а потом сами все расскажут.

Стоят партизаны в сторонке и, глядя на мальчишку, дивятся — уж очень странно одет. Солдатская гимнастерка так вылиняла, что и не поймешь, какого она цвета. Подпоясан широченным пожарным ремнем с огромным кольцом на боку. Галифе синие, как у милиционера. На голове пехотинская пилотка с ярко начищенной звездочкой. А на ногах постолы — аккуратно пригнанные лапоточки из свежего, еще зеленого лыка. Но самым неожиданным в его наряде был алый, словно новенький, пионерский галстук.

Больше всех заинтересовался мальчишкой комиссар отряда, бывший учитель. И, когда заметил, что тот утолил первый голод, спросил его:

— Ты что же, товарищ пионер, и по селу, занятому фашистами, ходил в красном галстуке?

— Не! — мотнул головой мальчишка, обгладывая кость. — Я с самого начала войны живу в лесу.

— В лесу-у? — удивленно переспросил комиссар. — С отцом, с матерью?

— Не! — все еще не выпуская из рук совсем обглоданную кость, ответил тот и нахмурился.

Комиссар понял, что мальчишка чего-то недоговаривает, но решил пока что его не донимать. И только спросил:

— А кто же тебе так выстирал да нагладил пионерский галстук? Или это уже Мария Федоровна?

— Не! — тот опять тряхнул лохматой и, видать, давным-давно не мытой головой. — Стирал сам. Речек в лесу хватит. Вместо мыла — глина. А гладил на гильзе от орудийного снаряда.

— Не видывал такого утюга, — признался комиссар. — Как это?

— На костре нагрею орудийную гильзу, вытру ее, потом обмотаю галстуком. Он и высохнет и выгладится.

— Неплохой способ! — одобрил комиссар. — А моя дочка даже электрическим утюгом не всегда охотно гладила. Все маму просила.

— Это пока ее жареный петух не клюнул, — убежденно заметил мальчишка. — А попала б, как я, в беду, сразу всему научилась бы.

— Но все же и в лесу теперь опасно ходить в красном галстуке. Вдруг попадешь фашистам на глаза…

— А это зачем? — и мальчишка вытащил из-за пазухи новенький вороненый пистолет. — В десятку я еще не попадаю. Но голову фашиста за двадцать метров продырявлю!

Комиссар только руками развел: мол, возразить нечего.

Отложив дочиста обглоданную кость, мальчуган не спеша полез в карман своих широченных галифе.

— А если фашистов будет целая куча, то вот им! — с этими словами он вынул из кармана гранату-лимонку.

— Ну-ка, ну-ка! — протянул было руку комиссар.

Но мальчишка проворно сунул лимонку обратно в карман.

— Ты сам-то не подорвешься на ней? — в тревоге спросил комиссар.

— Что я, маленький, что ли?

Комиссар улыбнулся, но ничего на это не сказал и пошел с Марусей в землянку командира. За ними последовал и мальчишка…

Комиссар хотел оставить его возле костра, но Маруся сказала, что мальчишка сейчас нужнее командиру, чем она сама.

Командир за руку поздоровался с Марусей и, кивнув на мальчишку, сказал:

— Мария Федоровна, может, вы одна обо всем доложили бы.

Командир нарочно при пионере назвал по имени-отчеству учительницу. Маруся сказала, что Ваня знает больше, чем она.

— Ну что ж, тогда садитесь, отдыхайте, рассказывайте, — командир указал на бревно, лежавшее вдоль всей стены и служившее скамьей сразу для половины отряда. Сам он сел на пенек по другую сторону стола, которым служила огромная дубовая колода. Рядом с ним, тоже на пеньке, сел комиссар.

Когда уселись, командир спросил:

— Ну так что же вы узнали о генерале, Мария Федоровна?

Маруся тяжело вздохнула и устало, словно ее после тяжелого похода принуждали подниматься на высокую гору, ответила:

— Ваня лучше расскажет, — Мария Федоровна кивнула на подростка. — После всего пережитого он, по-моему, стал взрослым. И говорить с ним можно на равных.

— Коли так, идите, Мария Федоровна, отдыхайте. Мы тут разберемся, — сказал командир.

Маруся ушла. Командир совершенно серьезно, как с равным, заговорил, обращаясь к мальчишке:

— Как тебя зовут? Сколько лет? Откуда родом?

— Ваня Дубровин. Двенадцать. Из Поречья, — односложно отвечал мальчишка.

Но мало-помалу он разговорился и все о себе рассказал.

Фашисты, как только пришли в Поречье, сразу повесили отца. Он был председателем колхоза и депутатом областного Совета. Повесили прямо на площади, возле школы, где раньше праздновали Первомай и годовщину Октября.

Ночью мать уложила Ваню в постель, а сама пошла к виселице, хотела снять труп отца и похоронить. Но фашисты ее застрелили, когда она пыталась перерезать веревку над головой повешенного. В отместку фашистам Ваня поджег дом, в котором поселился их самый главный. Деревянный дом с соломенной крышей загорелся быстро и долго освещал Ване Дубровину дорогу в лес.

С этого дня Ваня даже ночью не боялся ходить по лесу. Фашистов там не было. А все другие лесные ужасы — волки и прочие звери, которыми взрослые пугали детей, — отошли теперь куда-то в сторону. Самым кровожадным, диким зверем сейчас на всем белом свете был только один — фашист.

Выходя из села, Ваня забрел в пожарный сарай и там нашел брезентовый ремень, который очень пригодился ему в лесу. Вечером забирался он на густолистое дерево, привязывался за толстое кольцо ремня и спал. Полная безопасность! Если ночью повернешься на другой бок, не упадешь. Повиснешь, и только.

На пятый день кончился хлеб, и пришлось уходить из своего леса. И тут ему повезло: он набрел на мальчишек-пастухов из соседней деревни. Те отдали ему все свое продовольствие, как только узнали, кто он такой и почему остался бездомным. Мальчишки посоветовались между собой и открыли Ване свою самую тайную тайну. Они свели его в шалаш, где у них жил другой такой же бездомный мальчишка, Яша Шток. Фашисты убили его родителей только за то, что они евреи.

Вдвоем жить стало веселее.

Несколько дней пожили они в шалаше без нужды, без заботы. Пастушки их кормили.

А потом стало досадно, что где-то там наши воюют с фашистами, а тут два пионера, которые в мирное время мечтали стать героями, Родину прославить, отсиживаются, как последние бездельники и трусы.

И вот однажды в лесу вспыхнула ураганная перестрелка. Ваня и Яша решили, что это наша воинская часть, выходящая из окружения, столкнулась с гитлеровцами. И устремились на эту стрельбу — может, хоть патроны будут подносить красноармейцам.

Шли они по берегу речушки целый день и только к вечеру набрели на место кровопролитного боя.

Огромная лесная поляна в полукилометре от дороги была похожа на только что перепаханное поле. На пути от шоссе к ржаному полю стояло несколько сожженных немецких танков. Один еще дымился. Там и тут попадались убитые красноармейцы. Многие так и лежали на своем автомате или винтовке.

Друзья уже хотели добыть себе по автомату, как вдруг заметили на опушке леса трех красноармейцев, которые несли кого-то на самодельных носилках. Увидев мальчишек, красноармейцы подозвали их и попросили помочь им похоронить командира.

Мальчишки глянули на убитого и остолбенели. Это был генерал.

Живого генерала они еще не видели. Только на картинках да в кино. А тут вот самый настоящий генерал. Но убитый. Брови, большие и черные, сурово нахмурены. Губы плотно сжаты, будто последнее, что он собирался сказать перед смертью, было короткое слово: «Бей!!!»

— Ребята, — просил суровый бледнолицый лейтенант. — Мы его похороним, а вы обложите могилу дерном. Мы должны сегодня же отомстить за нашего генерала. Знали б вы, что это был за человек! Он вывел нас из такого пекла… А тут вот…

— Идите, мстите проклятым фашистам! — сказал Яша так торжественно, громко, что у Вани горячие мурашки пробежали по спине. — Мы тут все сделаем.

Как только забросали могилу землей, лейтенант отдал ребятам свою маленькую, но острую лопаточку и увел бойцов по лесу. Все они шли с рюкзаками, нагруженными чем-то очень тяжелым.