А Шарик прямо цепь чуть не вырвет — так кидается и лает им вдогонку.
Милый, хороший песик! И лапа у тебя, верно, еще не поправилась…
Заболели Шарик с Юркой в один день. Но Юрка выздоровел первый. Когда тетя Вера сказала, что сегодня уже можно идти гулять, он взял из шкафчика в кухне ломоть хлеба и побежал к будке. Потому что кто-то нехороший не то палкой, не то камнем перебил их Шарику переднюю правую лапу. И Шарик уже не лаял, как раньше, а только скулил, глядя на гостя, и тихо, медленно мел хвостом по соломе. А Юрка не стал его теребить обеими руками за уши, не обнимал, не тискал за шею, а тихонько залез в будку и лег рядом. И лапы больной не трогал, даже погладить ее боялся.
— Ешь хлеб, — говорил он. — Ешь. Он вкусный.
И пес, хотя и не голодный, взял в зубы ломтик и не с жадностью, как всегда раньше, а просто как бы из вежливости стал жевать…
Так же, как лай за забором напомнил Юрке Шарика, ломтик хлеба напомнил другое.
Старая Шутка, тети Верина овечка с кривым, смешно изогнутым рогом…
Надо также сказать, что у тети Веры все работали. Тетя и дома управлялась, и в поле ходила каждый день. Ира и свиней пасла, и двор подметала, и мыла пол, и Юрку кормила, когда они вдвоем оставались дома. Шарик лаял и днем и ночью, сторожа хату и сад. А кот Базыль ловил мышей и только изредка полеживал на «кошачьей горе». Так тетя Вера называла их большую, всегда теплую печь.
Работал и Юрка. С тетей Верой он отправлялся иногда «в колхоз» — лен полоть, сушить сено. Туда они ездили с другими тетями на грузовой машине. С Ирой он пас свиней. Но главной Юркиной обязанностью было загонять вечером овец.
Когда они, овечки со всей деревни, поднимая пыль, возвращались с пастбища, надо было успеть отворить калитку, выбежать на улицу, отделить от стада своих овец и загнать их во двор. Это было совсем нетрудно. Шутка шла домой сама, ведя за собой семью: барана Шмерку, овечку Дусю и маленьких, еще безымянных, ягнят. Кроме того что она была овечья мама и сама узнавала свой двор, старая Шутка знала еще, что Юрка встретит ее не с пустыми руками. Словно заговорщики, почти каждый вечер они заходили за угол хлева, он доставал из кармана ломтик хлеба, крепко держа, протягивал его овечке, а та откусывала и тихо, старательно жевала, потешно шевеля черной, ноздрястой и щекочущей, если дотронуться, мордочкой!..
У Шутки мордочка маленькая, а вот у Кветки, тети Вериной коровы, — большая влажная морда…
Мы забыли сказать еще об одной Юркиной с тетей работе, — они каждый вечер вместе доили корову.
Пока тетя Вера, присев на скамеечку, доила свою бокастую, с большим выменем Кветку, пока молоко журчало, наполняя подойник, Юрка стоял перед коровой и то правой, то левой рукой гладил ее морду. А Кветка то жевала свою жвачку, то бросала жевать и вздыхала, и тогда из больших ноздрей ее на маленькую Юркину руку дышала широкая ласковая струя теплого воздуха. Рука невольно вздрагивала, и мальчик тихонько, благодарно смеялся.
Милая, добрая Кветка!..
Кот Базыль был неприхотлив, он ел что попало, не перебирая, хлеб так хлеб, картошка так картошка… Однако и он любил побаловать свою старость теплым Кветкиным молоком, тем, что называется парное. Базыль лакал из своего черепка под лавкой, а Юрка и Ирочка сидели за столом. И парное молоко с хлебом было такое вкусное! Они его пили из налитых доверху стаканов, и над губой то у одного, то у другого делались белые усы. И это было так смешно! Над тети Вериным столом горела в большом белом шаре электрическая лампочка. Окно было открыто, и на широком белом подоконнике маленький репродуктор так весело играл, что даже подпрыгивал от радости. Даже листья за окном, на яблоне, шевелились!.. А тетя Вера говорила:
— Ну, я еще подолью. Сколько ты там съел — меньше кота.
И Юрка ел «больше всех» — полный стакан, и еще почти полный стакан, и целый ломоть хлеба, как Шутка!..
А потом они с Ирой ложились спать. Брали с собой Базыля, и он мурлыкал им сказку — одну и ту же, но все равно такую славную, теплую, сонную… Но им сначала не спалось, и они делали себе «спрятанный домик» — накрывались с головой и шептались под простыней или хихикали, пока тетя Вера не скажет:
— Ну, спать, хохотуны. А то люди всю ночь разберут. Слышите, как тихо везде?..
И правда, было тихо. Только слышно, как в третьей от них хате (а Юрка знает: это у Лосева Ваньки) все еще говорит радио. Или вот весной, когда Юрка только приехал, лягушки квакали на болоте, за тети Вериными грядками капусты. Иногда загудит в деревне или на дороге машина. И так и хочется крикнуть, что это — дяди Алешина, того самого, с которым Юрка ездил на сенокос!.. Иногда из клуба на другом конце деревни долго доносится песня и музыка. А то шумит в поле трактор, близко или где-нибудь вдали. И кузнечики всё стрекочут. Да иногда Шарик гавкнет на кого-нибудь, или на что-нибудь, или просто так, тихонько бегая вокруг хаты…
Милый сон незаметно вползал в их с Ирочкой «спрятанный домик»…
«А лапка его, верно, уже не болит», — думает Юрка, один в далекой, далекой комнате. Там, у моря, куда надо высоко лететь на самолете.
Но наконец он засыпает.
3
И сон приходит с веселыми, полными счастья картинами.
…Вот они едут в тети Верину деревню. Папа сидит за рулем, рядом с ним — мама, на коленях у мамы — Юрка. И он все смотрит и смотрит в окно. Но уже смеркается, и папа включил фары. Как это хорошо! Сперва мелькают колосья по обе стороны узкой дороги, потом начинается плотина и выгон, где сейчас никого уже нет: ни детей, ни свиней, ни гусей… А потом с мостика белое что-то — как шмыгнет! — и побежало, побежало к гумнам…
«А-а, твой Базыль», — говорит папа.
И Юрка кричит:
«Это он встречал меня! Встречал!..»
И вот они повернули наконец на улицу, вот уже тетина хата, и калитка, и яблони. Вот уже Юрка бежит туда — один, без машины, и папы, и мамы, — бежит и видит, что тетя Вера идет навстречу и смеется, что Ирочка бежит вприпрыжку и тоже смеется… Это он, это Базыль им сказал!..
«Я приехал! Я опять приехал к вам!» — кричит Юрка. И он смеется и плачет от радости.
Папа и мама все еще не пришли из кино. Никто не видел, как Юрка проснулся, счастливый, в слезах. Но и сам он еще не вернулся в свою белую, пустую комнату с цикадами за открытым окном, — он только почмокал губами, свернулся калачиком и опять улетел в край душистых ромашек, сосновых бревенчатых стен да бесконечной теплой, босиком избеганной травы…
В тети Верином хлеву живут себе корова Кветка, Шутка с семьей и свинья Каруля с поросятами.
Думаете, что это и все?
А вторая половина хлева называется «сарай». В нем лежит сено и солома. Там, под крышей, ласточкины гнезда. Птенчики всё пищат, а их папы и мамы носят им мошек. А иногда там, где-нибудь в уголке, снесется курица, ну и тогда уж она на весь мир кудахчет.
И все?
Ого!.. Юрка тоже думал сначала, что все.
А тут как раз из-под тети Вериного сарая на траву вышла ежикова мама, а за ней три маленьких ежонка. По большущему для них, по настоящему ромашковому лесу они — один за другим, а мама впереди — пробираются к желтому кувшинному черепку, в котором молоко. И молоко такое вкусное, такое парное, что у Юрки прямо язык зачесался. Сейчас вот, сейчас будут лакать!
А Юрка будет смотреть.
«Ну, ну, скорей! Скорей!» — наклоняется он над ними, подойдя ближе.
И ежиха сворачивается в клубок. А вслед за ней сворачиваются клубочком и малыши.
«Ну что ж, я подожду», — думает Юрка и укладывается в теплых от солнца, душистых ромашках.
Подпер щеки загорелыми кулачками и молчит, ждет.
Как это хорошо, что Шарик дремлет в будке и ничего не видит! А то поднял бы лай и напугал бы ежиков. Хорошо, что и Базыля тут нет, а то он вылакал бы молоко. Хорошо, что никого здесь пока нет, что так тихо, светло. Они вот-вот развернутся. Ежикова мама чуть раскроет свой очень колючий клубок, глянет сквозь щелочку и увидит, что это всего лишь мальчик Юрка лежит. А ведь он только хочет посмотреть…