Тем временем из отъезда вернулся Сабри и, неожиданно подобрев, отдал хозяину пекарни приказ выдавать Эмине в день по одной булке из своего пая. Эта булка показалась ей слаще меда. Женщина делилась своим счастьем со всеми подряд.
— Один раз откусываю, тыщу раз благодарю, — обращалась она то к разносчику, то к подмастерью. — Благослови его аллах! Отважный лев!
Однако разносчик очень быстро сообразил, что можно нажиться за ее счет.
— Только что получила и опять просишь, — вдруг заявил он Эмине, явившейся за хлебом. — Проваливай отсюда!
Прохожие сочувственно поддакивали ему. Вот грязная скотина! Дай ей волю, так она всю пекарню унесет.
Подобные случаи стали повторяться все чаще. Кому жаловаться, у кого просить защиты? Эмине поворачивалась и молча уходила. Но однажды все же не выдержала.
Два дня у нее в желудке не было ничего, кроме листка капусты, который она стащила на соседском огороде. Когда разносчик заявил ей, что она только что получила хлеб и он не намерен кормить ее пять раз в день, она быстро протянула руку к прилавку, схватила горячую белую булку, разломила ее пополам и тут же отправила себе в рот большой кусок. Сбежались подмастерья, стали вырывать у нее хлеб из рук и даже изо рта. Но тут кто–то выскочил из–за угла и разогнал их, отпуская направо и налево увесистые оплеухи.
Прибежавший оказался писарем.
—– Ах, собаки! гремел он. — Не видите — голодный человек! А то стала бы она хлеб хватать!
Проходя мимо, он оказался невольным свидетелем происходящего, не выдержал и вступился за Эмине. Его слушали молча: здешний народ побаивался писаря, зная его горячий нрав. Пока Эмине убегала, стиснув пальцами оставшийся у нее кусок хлеба, он продолжал причитать:
— У вас амбары от запасов ломятся! Армию прокормить можно! А вам жалко куска хлеба для голодной женщины! Подлые твари!
Почувствовав, что он заходит далеко, затрагивая честь жителей города, собравшиеся забеспокоились,. Из толпы вышел благообразный старец в чалме.
— Зачем тебе неприятности, Исмаил–бей? Не впутывай нас в беду!
Поглаживая писаря по спине, вежливо, но настойчиво он увел его с места происшествия. Увидев, что площадь опустела, хозяин пекарни осмелел.
— Глаза этой шлюхи ему покоя не дают! — забормотал он. — Защитник нашелся! Огреть бы тебя мешалкой по голове, паршивый пес! Скажи спасибо Хатибу–эфенди!
Скатав фартук и опоясавшись им, как кушаком, он направился прямо в жандармерию, к лейтенанту.
— Мой паша! — начал он с видом оскорбленного достоинства. — Не могу я больше давать хлеб этой грязной бабе. При всем народе она меня позором покрывает.
Сабри был занят тогда поимкой разбойничьей банды.
— Не давай, — раздраженно отрезал он. — Пусть подыхает!
На следующий день, как только унылая фигура Эмине показалась в дверях пекарни, на нее заорали:
— Пошла прочь! Отказано тебе!..
На дворе стояла промозглая октябрьская ночь. Ветер бешено крутил в воздухе и расшвыривал в разные стороны охапки мокрого снега. В комнате, где раньше жил Сервер, сидели возле мангала двое: унтер–офицер со своим приятелем, и разговаривали. В темноте яркими точками светились огоньки сигарет. Клубы пара, вырывавшиеся из губ собеседников, высвеченные красным огнем раскаленных углей, вспыхивали большими розовыми цветками и рассеивались в воздухе пропадая от соприкосновения с лицами.
А что, если пойти да постучаться к ней в дверь? Грузин ведь ходил, и они не хуже. Уличной девке все едино, кто к ней ходит. Решив так, приятели встали и, укрыв поплотнее головы накидками, двинулись в путь! Они шли быстро, не разбирая дороги, молча шлепая по лужам, так что, подойдя к дому, даже вспотели, несмотря на холод. Унтер–офицер налег на калитку — щеколда была не задвинута. Теперь осталось нащупать входную дверь. Они пошли вдоль стены, шаря по ней руками. Ветер лепил им прямо в лицо слипшиеся комья снега. «До утра зарядил!» — пробормотал один из них.
Наконец руки мужчин, скользившие по кладке кирпича–сырца, наткнулись на деревянную доску. Вот и дверь! Дернули — крючок не спущен. Вошли в дом. После резкого ветра, от которого сводило дыхание, здесь им показалось особенно тихо.
— Эй, Эмине!
Ответа не последовало. В поисках коробки со спичками унтер–офицер стал рыться в карманах. В тишине слышно было, как под его пальцами ключ звякает о табакерку. Вот нащупал полупустую коробку, чиркнул спичкой о наждачную бумагу — спичка не зажглась, видно, отсырела. Он стал пробовать спички одну за другой — вместо огня вылетали фосфоресцирующие искры, синими молниями прочерчивали тьму комнаты и гасли. Наконец слабый ленивый язычок пламени, окруженный густым облаком дыма, как бы нехотя осветил комнату.
В углу на сложенной вдвое рваной циновке кто–то лежал. Нашлась–таки! Они с радостью бросились к лежащей фигуре. Спичка погасла, но теперь она была уже не нужна. Унтер–офицер первым шагнул в угол, вытянув вперед руки.
— Ой, да она холодная как лед, — послышалось его испуганное бормотанье.
Труп Эмине закоченел. Должно быть, она уже несколько дней лежала здесь мертвая. Тьфу, пропасть! Чтобы окончательно убедиться в ее смерти, солдат тоже пощупал тело.
— Опоздали мы, подохла! — вздохнул он.
Они постояли немного, мысленно проклиная обманувшую их надежды женщину.
— Что ж, пошли! — сказал один.
Словно очнувшись вдруг от дурного сна, они затопали к выходу, толкаясь в дверях, вывалились на улицу и с ругательствами удалились, быстро затерявшись в снежной мгле.
Перевод с турецкого Л. Дудиной
Михаил Нуайме
Старейшему писателю Ливана, одному из родоначальников современной литературы Арабского Востока, Михаилу Нуайме исполняется девяносто лет (родился в городе Бискинта 22 ноября 1889 г.). М. Нуайме получил разностороннее образование: после окончания школы на родине учился в России, в Полтавской семинарии (1906–1911 гг.), затем окончил филологический факультет Вашингтонского университета в 1916 году и несколько месяцев посещал университет города Ренна во Франции, где оказался в составе экспедиционного корпуса во время первой мировой войны. После десятилетнего пребывания в эмиграции в США, — там М. Нуайме принимал активное участие в литературном кружке, возглавляемом Джебраном Халилем Джебраном, — вернулся на родину в 1932 году.
Путь писателя Михаила Нуайме сложен, творчество его многогранно — драматург, новеллист, романист, автор многочисленных эссе и общественно–политических статей, критик и историк литературы. Наиболее известные произведения писателя: драма «Отцы и дети» (1918), сборники статей «Сито» (1929) и новелл «Было — не было» (1937), повести и романы «Встреча», «Мирдад», «Последний день», исследования о Дж. –Х Джебране (1934), автобиографическая трилогия «70 лет». Мировоззрение писателя формировалось под влиянием весьма разных, порою противоречивых, литературно–общественных явлений и тенденций. Сначала было увлечение русской литературой, прежде всего учением Л. Н. Толстого о нравственном совершенствовании человека, о неприятии войны и насилия, затем — самыми разными литературными направлениями, возникавшими после первой мировой войны в литературах Америки и Европы, потом было длительное творческое содружество с Дж. –Х. Джебраном — их объединяли и общность идейных исканий, и приверженность арабской романтической школе, и последующее увлечение идеями суфизма, которое отрицало официальные церковные догмы.
Наши читатели знакомы с творчеством Михаила Нуайме. его реалистические новеллы были переведены на русский язык и опубликованы в сборниках «Рассказы писателей Востока» (1958), «Современная арабская проза» (1961), «Современная арабская новелла» (1963), наконец, в книге М. Нуайме «Ливанские новеллы» (1959).
Публикуемые ниже рассказы взяты из сборников разных лет. Рассказ «Часы с кукушкой» — из книги «Было — не было» (1937), новелла–притча «Два солдата» — из сборника «Абу Батта» (1959). Эта новелла характерна для позднего творчества писателя. В ней выражен протест против несправедливости войны, которую ведут власть имущие, желая защитить свои богатства и посылая народ страны убивать людей, к которым тот не испытывает никакой вражды. Автор утверждает: «Человек рожден, чтобы жить, чтобы любить жизнь и жизнью побеждать смерть…»