— Не беспокойся, она сейчас вне опасности.

Ли Цзин–чунь снял халат и устало опустился на стул.

— Старина Чжао, дай мне воды, а то очень жарко сегодня.

— Холодный чай пойдет?

— Вполне.

— Скажи, Оуян не пытался лезть с тобой и драку?

Ли Цзин–чунь спокойно допил чай и усмехнулся:

— Нет! Он не посмел бы. Наши храбрецы научились у иностранцев только пользоваться женщинами, а не уважать их. Вот если бы Оуян действительно полез драться, я показал бы ему, как должен мужчина защищать женщину! Хоть руки у меня и тонкие, но умереть я способен с честью. А Оуян просто трус!

Мудрец опустил голову и промолчал.

— Послушай, — продолжал Ли Цзин–чунь. — Откровенно говоря, я пришел к тебе с просьбой, а вовсе не для того, чтобы рассказывать о Ван. Можешь ты сделать для меня одну вещь?

— Конечно, старина. Ведь я прожил больше четверти века, а так ничего дельного и не совершил.

— Хорошо, тогда слушай. — Ли Цзин–чунь, уже немного остывший после улицы, снова надел халат. — Только дай мне сначала договорить до конца, а потом уже отвечай. Я ведь человек горячий и люблю высказать сразу все.

— Говори, я не буду тебя перебивать.

— У меня сейчас есть два важных дела, но без чьей–либо помощи мне с ними не справиться, поэтому я и обратился к тебе. Первое дело касается У Дуаня, тут–то я и надеюсь на твою поддержку. До меня дошла весть, что он и несколько его сослуживцев хотят продать американцам Храм неба! Американцы не прочь разобрать этот храм и вывезти его к себе, а муниципалитет собирается на вырученные деньги построить на том же месте европейское здание… Знаешь, какой У Дуань человек? Скажи ему, что сейчас в моде толстяки, он тут же надает пощечин собственному отцу. И не потому, что не любит отца, а чтобы его лицо стало толще! Для него главное — внешняя сторона дела. Снести Храм неба он наверняка хочет не ради денег, а чтобы продемонстрировать свои «деловые» способности.

Сейчас, когда страна обессилена до предела, наш престиж могут поддержать только памятники старины. И мы должны стыдиться того, что не только не реставрируем их, но и с легкостью разрушаем! Неужели мы не способны оценить подлинную красоту, а иностранцы способны, и в такой мере, что готовы купить и перевезти к себе целый храм?! Вы с У Дуанем в добрых отношениях, поэтому я и прошу тебя: попробуй его урезонить. Получится — хорошо, не получится — во имя чести родины не грех и разделаться с ним. Я не люблю действовать силой, но некоторых глупцов иначе не образумишь. Только смотри не шуми зря. Понимаешь? Если устроить демонстрацию и выйти с флагами на улицу, нас чего доброго обвинят в том, что мы получили взятку от англичан и именно поэтому не хотим продать Храм неба американцам! Тогда судьба храма решена. По–моему, У Дуаня нужно попытаться урезонить, а если не выйдет, то убить. Так мы заставим отступить остальных — ведь подонки ужасно боятся смерти! Когда же все узнают, что мы убили не кого–нибудь, а нашего друга, то поймут, что это было сделано на благо общества.

Ты можешь усомниться: стоит ли проливать кровь ради сохранения какой–то древности. По–моему, безусловно стоит! Каждый народ должен гордиться своей историей, эта гордость — одна из движущих сил национального сплочения, а великие исторические памятники — символ такого сплочения. Между тем у нашего народа нет представления о подлинной гражданственности, поэтому–то англо–французским солдатам ничего не стоило сжечь Парк радости и света [59], а немцам — вывезти оборудование нашей древней обсерватории. Это неслыханный позор! Случись нечто подобное в другой стране, ее народ вряд ли оставался бы равнодушным! Если бы китайцы попытались сжечь английский дворец, англичане всыпали бы им по первое число, не так ли? Да и не только англичане: наверное, любой народ в мире, кроме нашего, не стерпел бы такого позора. Поэтому я и говорю, что ради Храма неба можно пойти и на кровопролитие. Сейчас самое главное — пробудить в соотечественниках патриотизм, уважение к своей стране, потому что народ, не имеющий понятия о гражданственности, все равно что степь — зеленая, бескрайняя, но не способная никого прокормить.

Мне кажется, у нас есть два пути. Один — это упорно учиться, а потом уйти в народ и для начала пробудить в нем хотя бы патриотизм. Другой путь — беспощадно убивать негодяев. Сам–то я вообще за мирный путь, я понимаю, что жертвовать молодыми жизнями нерационально, но боюсь, что в нынешних условиях без этого не обойтись. По–видимому, стоило бы идти сразу обоими путями, однако раздвоиться я не могу, и это меня больше всего мучает. Мучает не только за себя, но и за тебя. Я ведь советовал тебе вернуться в деревню, заняться сельским хозяйством и заодно поучить наших темных, безответных крестьян. Но обезвредить У Дуаня тоже великое благо… Не знаю, что и посоветовать тебе сейчас.

— И все–таки подумай, старина! — откликнулся Мудрец. — Если надо уехать в деревню, я немедленно уеду, а если надо убить У Дуаня, я готов взяться за нож.

— Этого я как раз и не знаю, — медленно произнес Ли Цзин–чунь.

— Понимаю, что тебе нелегко подвергать других опасности, — после долгого раздумья сказал Мудрец, — поэтому давай сделаем так: я сам решу, что мне делать, тянуть не буду. Если уеду, то буду действовать в деревне, как ты советовал. Если погибну, то перед смертью опять же не упрекну тебя.

— Ладно, решай сам. Конечно, я предпочел бы, чтобы ты уехал в деревню и остался жив!

Ли Цзин–чунь встал и направился к двери.

— Послушай, — удержал его Мудрец, — а сам ты что собираешься предпринять? Ты ведь сказал, что у тебя два важных дела.

— О втором деле я тебе пока не скажу. До свидания, старина!

Мудрец ждал У Дуаня до самого рассвета, но тот все не приходил. Тогда Мудрец немного вздремнул, потом сполоснул лицо и пошел к муниципалитету. Наконец он увидел рикшу, который привез У Дуаня. Но У Дуань и не думал вылезать из коляски — он сладко спал.

— Господин, проснитесь, приехали! — крикнул рикша.

— Что? — У Дуань с трудом разомкнул веки, похожие на слипшиеся пельмени, и буквально сполз с коляски. Пока он искал деньги, Мудрец сказал рикше:

— Найди еще одну коляску! Поедем в пансион «Небесная терраса», за Задними воротами.

С этими словами Мудрец втолкнул У Дуаня в коляску, и тот, зажав в кулаке монеты, снова уснул.

Добравшись до пансиона, Мудрец приволок У Дуаня в свою комнату и посадил на кровать, но тот сразу же повалился головой на подушку. Мудрец запер дверь и вытащил нож, который в свое время похитил у Оуян Тянь–фэна.

— Эй, старина У, проснись!

— Что? Шестой кувшин вина? Я только что вытащил пустышку! — не открывая глаз, пробормотал У Дуань.

— Проснись, тебе говорят! — заорал Мудрец прямо ему в ухо.

У Дуань вытаращил глаза, но тут же в ужасе закрыл их, ослепленный холодным блеском ножа. Теперь он окончательно проснулся. Его зеленое от перепоя лицо еще больше позеленело: будто на зеленоватую воду упал с дерева лист. Он протяжно и нервно зевнул:

— Что это значит?!

— Это значит, что хоть мы и друзья, а дело есть дело. Сейчас я спрошу тебя кое о чем, а ты смотри на этот нож и не вздумай врать. Ты действительно собираешься продать Храм неба?

— Да, — ответил У Дуань дрожащим голосом, — но ведь не я один!

— Остальные тоже от меня не уйдут, а сейчас я тебя спрашиваю! — Мудрец со стуком положил нож на стол. — Я мог бы привести массу доводов против этой сделки, но вряд ли есть такая необходимость, достаточно лишь призадуматься, для чего американцам понадобился наш храм! Поскольку мы с тобой друзья, я прошу тебя добром отказаться от этой гнусной затеи, и тогда все наши разногласия исчезнут, как туман. Но если ты не поклянешься мне… Видишь этот нож? Словом, выбирай!

Глядя на перекошенное лицо приятеля, У Дуань не смел ни шевельнуться, ни закричать. Он был гораздо слабее Мудреца да к тому же целую ночь не спал, так что сейчас чувствовал себя совсем обессилевшим. Он понимал, что стоит ему позвать на помощь, как его голова тотчас расстанется с телом. Наконец он набрался духу и спросил: