— Она точно придет? А то в прошлый раз, когда было заседание женского союза, ты меня надул!

— Конечно, придет, — откликнулся Оуян, но как–то неуверенно.

Прошло еще полчаса. Они щелкали семечки, пили чай, Оуян успокаивал Мудреца, хотя сам волновался еще больше… Опустела уже третья тарелка с семечками, а Ван так и не появлялась. Мудрец начал в бешенстве теребить ухо, лицо Оуяна покрылось красными пятнами. Вдруг портьера колыхнулась, друзья разом встали, но тут же снова сели, потому что вместо Ван в кабинет вошел пожилой слуга в синем холщовом халате, держа в руке конверт.

— Кто из вас господин Чжао?

— Я.

— Вам письмо от барышни Ван. — Слуга обеими руками почтительно подал конверт Мудрецу. — Ответ будет?

Мудрец и слова не успел вымолвить, как Оуян с улыбкой обратился к слуге:

— Садись, выпей чайку на дорогу!

— Спасибо, не хочется.

— Садись, садись! — повторил Оуян и с необычайным радушием налил слуге чаю. — Ты из пансиона Пекинского университета, от господина Ли?

Слуга настороженно взглянул на Оуяна и ничего не сказал.

— Говори, не бойся, — продолжал улыбаться Оуян. — Мы ведь с ним закадычные друзья!

— Ну да, от господина Ли. Он вообще–то не велел называть его, но раз вы друзья, зачем я вас буду обманывать…

— Молодец! Дай ему несколько монет, старина Чжао. А теперь возвращайся к господину Ли и скажи, что письмо ты передал. О нашем разговоре ни слова — это ради твоей же пользы.

Слуга поклонился, взял у Мудреца четыре мао и очень довольный вышел. Мудрец вскрыл конверт, но Оуян со смехом отобрал у него письмо и начал читать вслух:

— «Господин Чжао,

Мы с вами даже не знакомы — почему же вы меня преследуете? Вы верите Оуян Тянь–фэну, не представляя, видимо, что он за человек. Никто не вправе заставить меня знакомиться с вами, если я этого не хочу. Если вы хорошенько поразмыслите, то, возможно, поймете свою ошибку, а если не поймете и будете по–прежнему слепо доверять Оуяну, то помните, что и у меня, и у вас всего одна жизнь.

Ван Лин–ши».

Мудрец пораженный молчал. Оуян все еще улыбался, но вымученной улыбкой, а лицо его покрылось смертельной бледностью.

Проводив Оуяна и уложив его в постель, Мудрец вернулся к себе и погрузился в раздумья. Ему хотелось поговорить с У Дуанем, но часы пробили полночь, а тот все не возвращался. Мудрец, опечаленный, разделся и уже хотел лечь, как вдруг в душу его закралось подозрение. Он накинул халат, тихонько подошел к комнате Оуяна и, прильнув ухом к двери, стал слушать. Ни звука. Мудрец осторожно приоткрыл дверь, повернул выключатель и вздрогнул от изумления: кровать Оуяна была пуста, однако его одежда и шапка висели на стене. Мудрец бросился в уборную, но и там его не обнаружил. Окончательно сбитый с толку, Мудрец вернулся в комнату Оуяна и, сев на кровать, попытался сопоставить известные ему факты. «Что же у них все–таки с Ван? Почему я, дурак, прямо не спросил его об этом?! — Мудрец дал себе две пощечины. — Ведь меня предостерегали и Ли Цзин–чунь, и У Дуань, и Мо Да–нянь, а я по глупости им не верил!»

Он дал себе еще две пощечины, но уже не такие звонкие, и тут подпрыгнул от радости, вспомнив, что Мо Да–нянь рассказывал ему, где живет Ван. Забыв погасить лампу и натянуть брюки, Мудрец торопливо застегнул халат и с горящими глазами выскочил за ворота. Он бежал по улице и звал рикшу. Звать, к счастью, пришлось недолго, так как погода стояла теплая и рикш, несмотря на поздний час, было еще много.

Мудрец приказал отвезти его в Переулок семьи Чжан. Там он слез с коляски, сунул руку под полу халата, чтобы расплатиться, но вместо кармана нащупал голую ногу. Черт возьми, он забыл надеть брюки! Если он велит рикше ждать, а сам пойдет искать Ван, рикша подумает, что его хотят обмануть. Можно было, разумеется, доехать до самого дома Ван, однако Мудрец забыл номер. Вернуться в пансион ни с чем — совсем обидно; для чего он тогда ездил?! Мудрец даже вспотел от волнения, но потом все–таки решился сказать:

— Эй, парень, я забыл дома деньги. Подожди здесь немного, я сделаю одно дело, и мы поедем назад, в пансион «Небесная терраса».

— В какой пансион?

— «Небесная терраса»…

— О, господин Чжао?! Не признал вас в темноте! — воскликнул рикша.

— Да, это я. А ты, кажется, Чунь Второй? — обрадовался Мудрец, словно осажденный военачальник, получивший подкрепление. — Прекрасно! Так жди меня здесь.

— Будьте покойны, господин.

Мудрец шел, помня только, что во дворе Ван растет небольшое дерево — так сказал ему Мо Да–нянь. Напрягая глаза, он искал в темноте заветное дерево, но, на его беду, небольшие деревья росли чуть ли не в каждом дворе, и не было ни малейшей возможности определить, какое именно дерево имел в виду Мо Да–нянь. Мудрец терпеливо шарил по воротам, ища таблички с именами владельцев, но прочесть их можно было лишь в том случае, если вблизи дома горел фонарь, остальные дома не оставляли ни малейшей надежды. Мудрец сновал между домами, как мышь, ночной ветер гулял у него под халатом, словно в трубе, и, несмотря на теплую погоду, он сильно продрог. Наконец он остановился, не зная, наступать дальше или отступить. В его голове, неизменно отягощенной мыслями, сейчас было так же темно, как вокруг. Вдруг что–то больно кольнуло Мудреца в ногу. Он быстро нагнулся и увидел огромного комара, который лакомился кровью, совершенно равнодушный к тому, что его жертву и без того терзают важные проблемы.

— Чунь Второй! — не выдержав, тихо позвал Мудрец.

— Я здесь, господин, садитесь!

Мудрец сел в коляску, как можно плотнее обернул ноги халатом, и рикша неторопливо тронулся с места.

— Я смотрю, вы и ночью себе покоя не даете, господин? — заговорил он на бегу. Мудрец что–то хмыкнул в ответ. — Я ведь новичок, работаю рикшей чуть больше недели. Пытался торговать, — уф! — но, скажу я вам, — уф! — ни медяка не заработал. Вот и пришлось — уф! — таскать эту коляску, — уф! — теперь, наверное, до самой смерти придется таскать!

Чунь Второй бежал, говорил и отдувался. У рикш это называлось «беседовать с горой», потому что сердце седока считалось неприступным, как гора. Если седок попадался словоохотливый, рикше удавалось бежать помедленнее, а если к тому же сердобольный, то и получить один–два лишних медяка. Но в девяти случаях из десяти надежды не сбывались. На третий день после того, как Чунь Второй начал свою новую карьеру, он повез одного солдата и так растрогал его жалобами, что тот чуть не заплакал. Когда Чунь довез его до места, солдат вытянул его ремнем только три раза — и все потому, что Чунь сумел его растрогать.

Вот и сейчас Чунь говорил не переставая, а взволнованный Мудрец в ответ то хмыкал, то поддакивал, потом вообще замолчал. Но Чунь продолжал говорить с необыкновенной изобретательностью и чем больше говорил, тем медленнее бежал.

У ворот «Небесной террасы» Мудрец соскочил с коляски и велел Чуню прийти за деньгами завтра. Рикша поплелся по улице, ворча про себя: «Оказывается, господин–то был без штанов и заметил это только под фонарем! Немудрено, что он все время дрожал от холода..»

Войдя в пансион, Мудрец сразу направился к комнате Оуяна и заметил, что там горит свет. Мудрец дернул дверь и увидел, что Оуян неподвижно сидит за столом, а перед ним лежит нож. При виде Мудреца Оуян вздрогнул и бросил нож в ящик стола. Глаза его горели, он скрежетал зубами от ярости.

— Что с тобой? — еле успокоившись, спросил Мудрец.

Оуян холодно усмехнулся, вытер лицо рукавом и ничего не ответил.

Мудрец с силой тряхнул его за плечи:

— Ну, говори же, говори!

— Что говорить? — Оуян встал и как был, в туфлях, повалился на кровать.

— Черт возьми, ты меня с ума сведешь! Говори же!

— Говорить больше не о чем! Она сбежала! Да, сбежала! Если я хоть чуточку тебе дорог, иди ради бога спать, не терзай меня расспросами!