Когда все трое оказывались вместе, кто–нибудь один (конечно, не Мудрец) под благовидным предлогом норовил улизнуть. Мудрец досадовал, но не знал, что делать. Если ему все–таки удавалось их собрать, они улыбались друг другу и трудно было предположить, что дружба их дала трещину. На самом же деле они ранили друг друга этими улыбками, словно ножами, и Мудрец от этого страдал, не находя слов, чтобы выразить свои мучения.

— Старина Чжао, приглашаю тебя обедать! — сказал У Дуань, улучив момент, когда Оуяна не было в пансионе.

— А Оуян? — спросил Мудрец, но тут же осекся, — Ладно. Куда пойдем?

— Это уж ты сам выбирай — я у тебя в долгу. Порядочные люди приглашают друг друга по очереди. Я, например, не могу вечно есть за чужой счет. Ха–ха–ха!

Мудрец знал, кто «вечно ест за чужой счет», но слышать ему это было еще тягостнее, чем самому прослыть иждивенцем, и он натянуто улыбнулся:

— Пойдем в «Восточное спокойствие»!

— Прекрасно! Послушай, я хотел бы еще пригласить Ли Цзин–чуня. Не возражаешь?

На лице У Дуаня было написано, что о возражении и речи быть не может. И хотя Мудрец очень не любил бывать в обществе Ли Цзин–чуня, ему пришлось согласиться, потому что У Дуань смотрел на него с таким видом, словно в любой момент готов был вытащить из кармана бомбу.

— Очень хорошо, я давно не видел старину Ли и ужасно по нем соскучился! К тому же ты сегодня хозяин, значит, и гостей волен сам выбирать!

У Дуань ринулся к телефону и стал звонить Ли Цзин–чуню. Тот, по счастью, оказался дома и, немного поколебавшись, обещал прийти прямо в ресторан.

Уже наступила пора летних каникул. Солнце, горячее, как переполненная углями печь, раскалило пыль на дорогах, точно вулканический пепел. Призывно кричали торговцы кислым сливовым отваром; мороженщики звонко стучали своими лопаточками, и от этих звуков у людей становилось еще суше во рту. Бродячие собаки неподвижно лежали под навесами, высунув языки и часто дыша. Только рикши и дворники еще шевелились, словно хотели показать что человеческая жизнь похуже собачьей. Дворники ровным и тонким слоем расплескивали по улице воду, но она сразу высыхала, оказываясь такой же бесполезной, как испорченный экземпляр «Изречений и бесед», с помощью которого иные правят Поднебесной.

Когда У Дуань с Мудрецом пришли в «Восточное спокойствие», Ли Цзин–чунь уже ждал их. Он был в чесучовой студенческой форме и парусиновых туфлях, которые шокировали его приятелей не меньше, чем если бы им довелось увидеть Чжугэ Ляна, одетого в европейский костюм.

— Гм, что за странный наряд, дорогой Ли! — промолвил Мудрец, пожимая ему руку.

— Здравствуй, старина Чжао, — ответил Ли Цзин–чунь. — В последний раз мы виделись почти три месяца назад, на вечере в женском союзе!

Услыхав о женском союзе и вспомнив старика Вэя с его сухопарой дочкой, Мудрец чуть было не отказался от обеда, но Ли Цзин–чунь уже обратился к У Дуаню:

— Давненько я не был в ресторане. Спасибо, что вытащил меня!

— Не стоит, прошу тебя быть моим гостем! — ответил У Дуань, не спуская глаз с парусиновых туфель и студенческой формы Ли Цзин–чуня. Он долго крепился, потом не выдержал и спросил: — Ты, наверное, поступил в какое–нибудь реформированное учебное заведение? Боюсь, что белые туфли и чесучовый костюм выглядят слишком по–иностранному!

Ли Цзин–чунь усмехнулся:

— Все это не так просто. Ты ведь сам всегда одевался по–европейски и воображал, будто постиг самую суть европейской культуры. А носить китайский халат — значит, по–твоему, хранить верность национальной культуре? Я же думаю, что одежда и другие необходимые для жизни вещи должны быть простыми и экономичными. Если ты считаешь китайское платье неудобным, то первым делом подумай — почему именно. Только определив все его недостатки, ты сможешь его реформировать. Если же ты пришел к выводу, что лучше одеваться по–европейски, опять–таки реши — почему. И тогда хоть с ног до головы нарядись во все иностранное, но совершенно необязательно покупать его за границей — можно и у нас сшить. В общем это не столько вопрос культуры, сколько вопрос практики и экономики. Не сочтите меня мелочным, но я считаю, что размышлять надо даже над самыми крохотными вещами, вплоть до иголки…

— Старина У! — скорчив жалобную мину, взглянул на приятеля Мудрец. — Не пора ли заказывать?

— Конечно, пора! — откликнулся У Дуань. — Что ты будешь есть, старина Ли?.

— Все равно. Что закажешь, то и съем. Сам я заказывать не умею, об одном прошу: не бери много

— Ладно, ладно, ты меня слушайся. Вина возьмем всего полцзиня [54], потому что мне предстоит с вами серьезный разговор.

Мудрец был глубоко разочарован, но при Ли Цзин–чуне не решился возражать. У Дуань заказал несколько блюд и, как и обещал, всего полцзиня вина, которого хватило совсем не надолго. Когда закуски тоже кончились, У Дуань сказал:

— Дорогой Чжао, не скрою, Ли Цзин–чуня я пригласил в основном для того, чтобы он открыл тебе глаза на Оуяна. Надеюсь, Ли Цзин–чуню ты поверишь?

— Что это значит, старина У? — воскликнул Ли Цзин–чунь.

— Нечего удивляться, — быстро парировал У Дуань. — Расскажи лучше, как Оуян выжил тебя из пансиона!

— Это дело прошлое. Стоит ли о нем вспоминать, — пожал плечами Ли Цзин–чунь.

— Стоит, старина Ли! Очень прошу тебя, расскажи, как это было! — Глаза У Дуаня округлились и приняли умоляющее выражение. — А то Чжао считает его настоящим другом, а нас нет!

— Я всех вас считаю настоящими друзьями, — возразил Мудрец.

Но Ли Цзин–чунь уже понял, чего хочет от него У Дуань, и произнес:

— Дружить — вовсе не значит быть неразлучными, как две камбалы! Можно встречаться часто, можно — пореже. Все должно зависеть от настроения. Даже в момент наибольшей духовной близости надо замечать друг у друга ошибки и помогать исправлять их, а в момент охлаждения отношений не следует поливать друг друга грязью. Оуян, на мой взгляд, невежественный подонок. Дружить с ним я не желаю, спорить тоже не буду и, уж конечно, не собираюсь перемывать ему косточки. Да, он меня оскорбил, но я плюнул и постарался об этом забыть. А вот если бы он причинил кому–нибудь настоящее зло, я бы убил его без лишних слов, и не из личной вражды, а чтобы общество избавить от негодяя. В свое время я говорил тебе о нем, старина Чжао, предостерегал, но ты не верил, а сейчас…

— Дело вот в чем, — перебил У Дуань, который надеялся, что Ли Цзин–чунь поведет разговор в совсем другом направлении. — Я попросил барышню Вэй познакомить Чжао с ее отцом, чтобы тот помог нам устроиться на службу. Поверь, старина Ли, что нас привлекают не слава и не богатство, а сама работа — ведь хуже безделья ничего нет. Но когда Чжао отправился к старику Вэю, Оуян возревновал и заявил, будто я хочу вбить клин между ним и Чжао. Потом я спросил про его отношения с Ван, а он ушел от ответа и говорит: «Думаешь, Чжао по твоему совету женится на этой уродине Вэй?» Видишь, старина Ли, что это за тип?! Но больше всего меня смущает его «дружба» с Ван, тут наверняка что–то нечисто!

Во время этого монолога Мудрец с невозмутимым видом грыз тыквенные семечки, а Ли Цзин–чунь раз–другой молча кивнул, потом стал возражать:

— Раньше, старина У, ты полез бы на меня с кулаками, скажи я об Оуяне что–нибудь дурное. А сейчас ты наверняка полез бы в драку, если бы я вступился за него. В этом вы с Чжао одинаковы, не умеете критически мыслить! Ты хочешь, чтобы я вывел на чистую воду Оуяна, но я — ты уж меня прости — скажу вам прямо в глаза о ваших общих недостатках, потому что не люблю шептаться за спиной! Я заранее знаю, что тебе это не понравится, но ничего сделать не могу, таким уж я родился. Что же касается отношений Оуяна с Ван, то тут я просто в неведении! Мне только кажется, что у нас сейчас есть дела поважнее, чем всякие там ухаживания или женитьбы. Я не противник женщин и любви, но вижу, до чего дошла наша страна, а в стране, где нет политической свободы, вряд ли возможна по–настоящему свободная любовь. Как бы ты ни был счастлив со своей любимой, вы оба все равно останетесь рабами… Разве любовь спасет нас от тираний иностранцев, милитаристов, чиновников и богачей? Вы лучше наберитесь духу и совершите что–нибудь серьезное, вместо того чтобы тратить время на пустяки! Ну а теперь мне пора. Спасибо тебе, старина У!