— Пожалуйста, — думала она. — Ну, пожалуйста?

Но ничего не было. Только детские коляски и авоськи, и одна свирепого вида тетенька с сумкой из ткани для пледов в темную клетку. И вот они уже повернули за угол, и стало слишком поздно.

— В чем дело? — спросила Рейчел, раздраженная вероятно тем, что ее игнорируют. — Что там такое?

— Ничего, — сказала Морвенна. — Я… мне показалось, я увидела девочку из школы, вот и все.

Судьбу не обманешь. К тому времени, когда они припарковались на Айленде, где у Морвенны обычно всегда немножко захватывало дух, как будто она попадала на остров, хотя она знала, что на самом деле никакой это не остров, а просто мыс с автостоянкой, небо уже заволокло, а настроение у Рейчел соответственно потемнело.

— Так, — искрился ее голос, когда Морвенна принесла парковочный талон. — Мы просто заглянем в Галерею Пенвиза, потом купим все, что просил Энтони.

— Виски, двойные сливки и лимоны.

— Да. А потом можем взять рыбу с чипсами, а потом… потом посмотрим. Только взгляни на это небо!

Морвенна подняла глаза. Небо было серым, с темно-серыми облаками, вокруг которых алел грозный намек на розовый цвет.

— Ты бы какими цветами это нарисовала? — спросила Рейчел.

Морвенна знала, что любой ребенок сказал бы серый и красный, поэтому она сказала: «Фиолетовый и черный. Может быть, какой-то темно-синий. С облаками трудно. Лучше всего они получаются, если намочить бумагу».

Но Рейчел не слушала.

— Мы туда ненадолго, — сказала она. — Просто для того, чтобы я могла сказать Джеку, что мы заходили. В конце концов, это твой день, а не мой.

Она начинала нервничать, Морвенна знала эти признаки. Она заводила себя, как пружину с бритвенно-острыми краями. Казалось, что Морвенна всегда была более приспособленной к надвигающимся состояниям матери, нежели братья. Так собаки могут предсказывать грозу. Нарастающее напряжение было заразительно, и она ненавидела его точно так же, как ненавидела, когда Гарфилд слишком сильно растягивал резинки или заставлял скрипеть воздушные шарики. По крайней мере, с воздушным шаром или растянутой резинкой можно протянуть руку и ускорить ужасный исход. Галерея не была огромной, как музей — просто одно большое солнечное помещение, скрывающееся за рядом домов недалеко от Портмеор Бич — но не была она похожа и на те галереи, где картины выставлялись на продажу, потому что им пришлось заплатить за вход. Что заставило Рейчел буркнуть что-то невнятное себе под нос.

Вместо того чтобы медленно прогуливаться по залу, как это делала ее мать, детально исследуя каждую картину, Морвенна сразу направилась к картинам дяди Джека. Их было только три. Она сразу узнала их по тому, что он всегда сначала натягивал свои холсты на рамы, а потом писал и поверх рам тоже, будто изобилие изображения невозможно укротить. На самом деле, слово изобилие она узнала, когда Энтони и Рейчел как-то раз обсуждали Джека. А еще там был голубовато-зеленый, которым он пользовался, и который он, должно быть, смешивал сам, потому что, как ей казалось, она никогда и нигде такого цвета не видела. Может быть, он клал туда что-то еще, совсем не краску. Может быть, суп, или растаявшие леденцы.

Она не смогла бы объяснить, почему ей нравятся его картины. Может быть, ей нравилось, что знает его и что он ей нравится, так что обнаружить его картины в галерее это все равно, что заметить друга в переполненном зале. Увидев его картины на стене галереи, она почувствовала гордость, тогда как при виде работ Рейчел всегда ощущался укол беспокойства. Почему на них никто не смотрит? Почему они еще не проданы?

На его картинах было ничуть не больше чего-то конкретного, чем на картинах Рейчел, но что-то в них предполагало повествование, возможно — названия. Эти три назывались «Потому что ты рано ушел», «Тоскуя по Джорджу» и «Колдовской час». Цвет в них приобретал некое счастливое свойство, что, казалось, заставляло их петь, тогда как их более строгие соседи просто говорили или шептали. Возможно, она путала личность художника с его работой, но в этом суровом окружении картины дяди Джека выглядели добрыми.

На самом деле, он вовсе не был ее дядей. Просто они его так называли. Она почувствовала, что Рейчел движется по выставке к ней. Она подумала, что надо бы держаться на несколько шагов впереди нее и таким образом избежать затруднительного положения и обойтись без дискуссии, но тут она встала как вкопанная перед скульптурой.

Скульптура была выполнена из какой-то древесины с мелким текстурным рисунком. Форма у нее была примерно цилиндрической, только концы закруглены, как плавная, незаостренная пуля, и она слегка выпячивалась посередине. Она не была цельной. В ней присутствовал своего рода раскол, расщелина, как щель в скале, где можно найти крошечных крабиков. Если всмотреться повнимательнее, видно было, что расщелина открывалась в своего рода пещеру, где дерево было оставлено более грубым, бледным и неполированным. Остальная наружная поверхность древесины и края — окаймление — расщелины, были отполированы так же гладко, как кусок дерева, отшлифованного морем, и навощены, и промаслены, пока дерево не засияло, и стала видна каждая линия и каждый завиток.

Морвенна знала, что прикасаться нельзя, но никогда еще ей не было так трудно противостоять желанию потрогать. Или понюхать. Она хотела схватить скульптуру в обе руки и вдыхать ее, как она любила делать с кожурой спелой дыни или персиком, или с Петроком, когда он только что после ванны и волосики торчат пучками, и так бы и задушить его в объятьях прямо в пижамке. Короче, это была самая восхитительная вещь, сделанная руками, с которой она когда-либо сталкивалась. Картины вокруг казались плоскими и стерильным по сравнению с ней, даже картины Джека, эффект усиливался тем, что скульптура была в галерее единственной в своем роде. И как у кошки в книжном магазине, ее преимущества были еще существеннее благодаря тому, что были неуместны.

— Дорогая?

Так Рейчел называла их только тогда, когда бывала нетерпелива или на взводе. Морвенна была не настолько глупа, чтобы задерживаться, и побежала присоединиться к ней на пороге.

— Что ты думала?

Неизбежный вопрос сорвался с языка, когда они шли вверх по переулку.

— Было интересно, — ответила Морвенна, используя слово, уже доказавшее свою безопасность в прошлом, пусть оно даже и поощряло дальнейшее обсуждение.

— Хм, — отозвалась Рейчел. — Обычные подозреваемые[33]. Джек тебе понравился?

— Конечно, — сказала Морвенна. — Я их сразу увидела, как только вошли. Его всегда можно отличить. Он очень не такой как все?

— Это у тебя надо спросить.

— Ну… Уж конечно, или тогда его было бы не так легко узнать, но…

— Что? Все нормально. Ты можешь говорить все, что думаешь. Тебе вовсе не обязательно любить его работы только потому, что он наш друг. Это было бы поверхностным.

— А что такое поверхностный?

— Как французский для начинающих, только обидно. Слишком легко. Слишком просто.

— Как картины с лодками у Терри Стивенса?

— Шшш! — хихикнула Рейчел. — Да.

Морвенна понадеялась, что это означало — тему проехали. Рейчел рассматривала витрину мясной лавки. Горы колбас и печень ягненка, скорчившиеся цыплята и пашина для пирогов; от подобной выкладки товара, если смотреть слишком долго, Морвенну начинало тошнить, в основном — от противных фестончиков из пластиковой травы, окаймлявших каждый лоток с мясом. Но нет. Рейчел была неумолима.

— Так. О Джеке. Но что? Ты сказала но.

— Ну … Если его картины так легко заметить, значит ли это, что он просто делает то же самое снова и снова, как Терри Стивенс?

Она подумала о картинах «Потому что ты рано ушел» и «Тоскуя по Джорджу» — даже когда прошло так мало времени после встречи с ними, они уже смешались в ее памяти и стали неразличимы. Мысленно она сравнила их с удивительной скульптурой.

— Они все красочные. Они все веселые. Они немножко как конфеты, ведь правда?