Рейчел никогда не говорила об этом, но было очевидно, что она считала Морвенну более способной, чем ее братья. Когда они приносили домой рисунки из школы, она откладывала их в сторону с пренебрежительным «очень мило» или с неубедительным порывом энтузиазма. Тогда как каждый раз, когда что-то приносила Морвенна или всякий раз, когда Морвенна дома брала ее мелки и что-нибудь рисовала, Рейчел воспринимала это так же серьезно, как когда они учились правильно писать буквы или делали математику.
Она имела привычку задавать совершенно невозможные вопросы, например: «Почему ты взяла этот цвет, а не тот?» или «Что заставляет тебя рисовать дерево с этого ракурса?» И если она заставала Морвенну, когда та рисовала или писала красками, она никогда не могла удержаться от того, чтобы не исправить то, как девочка накладывает краску, или продемонстрировать, какого можно было добиться улучшения, держа карандаш под другим углом. В результате Морвенна в своем отношении к искусству стала застенчивой и нервной, поскольку понятия верно — неверно были привнесены туда, что в иных обстоятельствах воспринималось бы просто как игра.
Точно так же Рейчел обычно спрашивала ее мнение о картинах взрослых — как будто мнение маленькой девочки действительно имело для нее значение — потом тщательно обдумывала ответы Морвенны таким образом, который в известном смысле ясно давал понять, что ей было не достаточно честно сказать: «мне нравится» или «мне не нравится». Ответы бывали правильные и неправильные. Морвенна обожала картины матери. Ей нравилось сидеть рядом с ними и смотреть, не моргая, пока яркие цвета не начинали расплываться и приходить в движение. Они заставляли ее переживать такие же сильные чувства, как и музыка, но только о музыке можно было вполне безопасно сказать: «Когда я слушаю эту пьесу, я представляю себе снег, падающий на кувшинки» или «Это произведение напоминает великана, топающего через лес, ломая деревья». Однако невозможно конкретно указать, что означали картины Рейчел. Ужасно дурно было заявить, что они напоминали о таких вещах, как облака или лодки или птицы.
Единственное, что было страшнее гнева Рейчел — так это ее разочарование, когда ты сказала что-то глупое, например: «Вот эта клякса — дама, а эта клякса — ее муж». Она смотрела на тебя и просто отворачивалась, но делала это так, что тебе казалось, будто солнце скрывалось за облаком, но только насовсем. Энтони говорил, что все они должны были быть осторожными, чтобы не ранить чувства Рейчел.
«Она чувствует все глубже, чем мы, — объяснял он, — поэтому мы должны бережно к ней относиться».
К счастью, она никогда не интересовалась мнением Морвенны о собственных картинах, но непременно интересовалась им в Обществе Пенвиза. Морвенна не понимала деталей, но знала, что войти в эту небольшую галерею вместе с матерью означало прогуляться по минному полю. В Обществе были друзья Рейчел и Энтони, например, дядя Джек, которого правильным считалось громко хвалить. Но по какой-то причине Рейчел не была членом Общества. Она говорила, что ей и самой не хотелось, но говорила это так, что предполагало — она-то как раз очень хотела, но Общество сказало — нет.
Поездка началась хорошо. Светило солнце, и деревья на окраине города были ослепительны в своем наряде. Они остановились на любимой обзорной площадке Рейчел, высоко над Баджерз Кросс, так что смогли выйти и полюбоваться видом на остров Сент-Майклс-Маунт далеко внизу, и она смогла сделать праздничную фотографию Морвенны в день ее рождения. Когда они поехали дальше, спускаясь к Нанкледре, Рейчел заставила ее хихикать, уверяя, что это то самое место, где женятся на своих сестрах, и пока автомобиль, с трудом покашливая, поднимался до деревеньки Криплсиз, а потом по плавному спуску катил по направлению к окраине Сент-Айвса, Морвенна отметила, что на этот раз в Пензансе и Сент-Айвсе одна и та же погода. Пожалуй, день может пройти хорошо.
— Ну, разве это не здорово? Только мы, девочки, вдвоем? — выкрикнула Рейчел и Морвенна согласилась, что да, здорово, и попросила Рейчел рассказать ей о том времени, когда она была совсем маленькой, потому что это всегда приводило ее в хорошее настроение.
— Ты была совсем крошкой, — начала Рейчел. — Ты была такой маленькой, что живота у меня было почти не видно, поэтому люди часто просто думали, что я ем слишком много мороженого у Джелберта. И я целую вечность продолжала носить обычную одежду вместо ужасных халатов для беременных, до самого последнего месяца. И я, как обычно, писала. Я сделала несколько действительно хороших работ, пока ждала, когда ты вылезешь. Как раз был прекрасный осенний день, вот как сегодня, и я рисовала.
— Круг или квадрат?
Это была единственная допустимая шутка на тему искусства Рейчел и Рейчел рассмеялась.
— Квадрат, нахалка. И ты это прекрасно знаешь, потому, что я повесила его в твоей спальне сто лет назад.
— Это лиловатый такой, с зеленой линией.
— Именно он. Так что я работала над ним, слушая радио, и вдруг чувствую, что ты затрепыхалась. Я зову Энтони и говорю — положи чемодан в машину, потому что пора. Он вышел, чтобы завести машину и включить обогреватель, потому что было довольно прохладно и ветрено, даже несмотря на то, что светило солнце, а потом он спохватился, что нам нужен бензин, и поехал в Ко-Оп, купить бензин и отвезти Гарфилда к друзьям, а к тому времени, когда он вернулся…
— Я уже родилась!
— Ты родилась. Единственная из всех вас родилась дома. Ты была такая малюсенькая, что выскользнул из меня, как прелестная маленькая рыбка, и мне почти не пришлось тяжело дышать.
— А с Хедли все было не так.
Морвенна сказала это ради удовольствия увидеть на лице матери то непродолжительное, притворно грозное выражение, которое, как она знала, появится там после этих слов. Конечно же, оно там и появилось, и Морвенна хихикнула, забыв, что хотела быть дома только с Петроком.
— Хедли?! Ну, с Хедли было совсем другое дело. Хедли понадобились целых два дня, чтобы появиться на свет в родильном доме Болито, и ваш отец начал говорить, может быть, мы должны просто оставить его там, где он сейчас, потому что ему типа нравилось, когда я была размером с гору.
Морвенна снова любила Рейчел. Рейчел делала то, что она делала так редко — давала понять, что вы самое важное создание, личность, да пусть что угодно, но именно вы сейчас у нее на уме. По большей части она отвлекалась на весь этот шум, гам, потребности семьи и семейные хлопоты. Но даже под этим поверхностным уровнем раздраженных разговоров о том, о сем было понятно, что она совершенно не видела того, что вокруг нее, она пристально смотрела на что-то внутри своей головы, на какую-нибудь картину, оставшуюся незаконченной или на какую-нибудь другую картину, которую даже еще и не начинала.
Пожалуй, день рождения все-таки получится хорошим. Вступление в двойные цифры давало жутковатое ощущение — первый значительный шаг от детства и к тому времени, когда от нее будут ожидать все больше и больше. Но, смеясь с Рейчел, осмеливаясь восхищаться ею вот сейчас вот, когда она смотрит прямо вперед, Морвенна решила, что все будет хорошо.
«Если мы проедем мимо трех женщин с плетеными корзинами до конца холма, — сказала она себе опрометчиво, — все будет отлично».
Тут она немножко схитрила, потому что ставка на плетеные корзины была гораздо лучше, чем на монахинь или полицейских на велосипедах. И даже еще пока мысль у нее в голове только еще формировалась, или, может быть, непосредственно перед этим, она уже отсчитала свою первую: элегантная молодая женщина с плетеной корзиной, висящей через руку, болтала с подругой на пороге. Вскоре после нее подоспела и вторая: женщина постарше катила корзину на колесиках, в которой явно просматривалась куча библиотечных книг. Но не было третьей. По мере того, как приближалось подножие холма, а Стеннак перешел в Чапел-стрит, затем в Габриэль-стрит, где они должны были повернуть налево среди магазинов, она слушала, что говорила Рейчел, с все меньшим и меньшим вниманием, терзаемая беспокойным желанием увидеть еще одну. Сойдет даже переноска для кошки. Или корзина для дров.