Извозчичьи биржи находились у вокзалов, в торговых местах, на перекрестках шумных улиц. Стояли, ждали желающих.

— Эх, прокачу, барин! Пожалте, ваше благородие…

— Дамочки, дамочки… Поберегите ножки.

— Господин стюдент, к нам прошу!

Предложения явно превышали спрос. А тут еще трамвай. Грянул по рельсам. Не было печали. Наш трамвай, мой трамвай, кого хочешь выбирай… Быстро-то как слово привязалось! Но «трамвай» — это для бумаги, в разговоре говорили только «транвай», а молодые люди из решительных называли новый вид транспорта коротко, вполне по законам двадцатого века — «трам». Я на траме, вы на траме, мы на траме! Жизнь катилась по рельсам, звякала на стыках, стрелочники открывали стрелки. К Цусиме, к Цусиме, к Цусиме…

5

На работе и дома младший Кузяев носит линялые джинсы и кожаную куртку, прожженную аккумуляторной кислотой. «Кто хипует, тот поймет», — со вздохом говорит отец. Этот его наряд, по мнению Степана Петровича, не способствует повышению авторитета в коллективе и не соответствует общепринятым эстетическим параметрам. «Ну что у тебя за внешний вид, — сердится он. — Ты бы без предвзятого мнения в зеркало и посмотрел бы…» — «А что? Ничего», — говорит Игорь, оглядывая себя и охлопывая.

Пока я по заданию высокого начальства собираю материалы к отчету, Игорь готовится к поездке в Ленинград. Собственно, Ленинград возник в самый последний момент и назван был случайно, так же как позже — Свердловск. Дело в том, что в соседнем отделе друг Игоря и постоянный наш конкурент Евгений Васильевич испытывал некоторое приспособление, построенное по их рекомендациям, и нужна была проверка в многокилометровом пробеге. Гнать до Каракумов и назад никто не собирался, посчитали, что достаточно 700 + 700 километров. Фактор времени тоже играл свою роль, на все про все отпускалось три дня.

От Москвы до Ленинграда — 700 километров, десять часов хорошей езды, если выехать затемно и не гнать как на пожар, а ехать себе, нормально, смотреть на окружающую природу и еще — пообедать в пути в придорожном мотеле не в сухомятку, а с первым, вторым и третьим, как люди.

Друг Игоря в своем отделе занимался приблизительно тем же, чем инженер Яковлев, имя которого еще не прозвучало (идеи витают в воздухе), но не имея, в отличие от Виталия Афанасьевича, никакой плодотворной идеи, крутился на месте, что-то выяснял методом проб и ошибок явно вслепую, и все ему давали советы. Игорь тоже давал, потому его и включили в пробег. Но в последний момент он засомневался: стоит ли ехать, у него множество срочных дел начало определяться, Евгений Васильевич его уговаривал, очень верткий оказался парень, красиво говорил и убедительно. Есть такой дар!

— Ну, Женька, ты даешь! — восхищался Кузяев, и по его глазам было видно, что вся эта затея с пробегом ему не по душе. Тогда-то он и предложил съездить вместо него мне.

— А как же Сам?

— Самого беру на себя. Тебе полезно съездить. Ты там больше моего поймешь, у тебя образование будь здоров. Знаешь, — говорит он, — они там проблемой заняты, как переделать автомобиль с бензина на газ.

— За газ все обеими руками, — говорю я, — а как его сжимать до объема автомобильного бака, Евгений Васильевич додумался?

— А может, лучше из природного газа получать метиловый спирт и использовать в качестве нового горючего его производное — метанол? — показывая осведомленность в проблеме, интересуется Игорь и умно щурит глаз. Доктор технаук!

— В Мосавтолегтрансе получили несколько десятков комплектов импортного газового оборудования для установки на «Волгах», но ставить не решаются… — рассказывает Женька и возмущается. У него под рукой широкие обобщения, и, когда он начинает говорить, вам становится совершенно однозначно и радостно понятно, что повод для каких-то там семисот километров туда и семисот обратно найден удачно. Он златоуст. Он рисует, как машины несутся по городскому асфальту, буксуют на сельских проселках, поливаемые острым осенним дождем, в Антарктиде в снегах ревут автомобильные моторы, и в Африке, где-нибудь в оазисе под пальмой, стоит пыльный грузовичок, а в радиаторе кипит вода. Вода из Конго. — Автомобиль вошел в нашу жизнь так привычно, что мы даже как-то и не слишком задумываемся над тем, что наши четырехколесные друзья, где бы они ни были, — возмущается Евгений Васильевич, — новая мысль! — пожирают воздух, засоряют наши легкие грязью, пропитывают наше сердце ядом, ржавчиной, пыльным маслом…

— Есть вполне авторитетные подсчеты, согласно которым к двумтысячасемидесятому году кислород на Земле практически кончится. Человечеству нечем будет дышать, — для начала знакомства с темой начинает Игорь Кузяев. Это с Женькиных слов! Почему именно в 2070-м году, совсем неясно, но не скажешь, что слишком оптимистично.

— Ну, это все из области прогнозов, — возразил Степан Петрович. — Вон в Сан-Франциско и в Токио из-за автомобильного перенасыщения давным-давно все живое должно было подохнуть, ан, нет! Деревья растут, люди живут, дышат… В свое время и про паровоз говорили, что вот курицы из-за него не несутся и лошади нервными делаются.

— А заболеваемость раком легких? Количество инфарктов в прямой зависимости от количества автомобилей!

— Да ведь никто не знает, от чего рак! Вот и валят на что придется. Вы только подождите говорить, что я старый и в силу этого не чувствую пульса современной жизни! Он, вишь, против автомобилей, а я — за. Нельзя так огульно. Я тоже грязью дышать не хочу.

— Да не против я! Менять нужно энергетику транспорта. Бензин — яд. На дизель надо широко переходить, на газ. Разумно.

— Назад к природе, это лозунг не для нас. Сколько деревьев порубили на книги, на газеты? Жалко? Жалко. Шумели б на ветерку те рощи. Но человек не может без книгопечатания, без литературы. Иначе он червь ползучий, фашист самый натуральный. Мы окружающую среду засоряем, но в панику-то вдаваться не след. Я жил больше, мне есть с чем сравнить. Назад к природе!.. Это не для меня!

— Да никто тебя туда и не тащит назад, — отмахивается Игорь. — Кому ты там нужен в пещере. Но при всем при том нельзя не согласиться, что проблема чистого выхлопа имеет не просто огромное, а, может быть, решающее значение для миллионов людей, для биосферы, для всей окружающей среды в целом.

Степан Петрович разлапистой ладонью прикрывает лицо.

— Как на деревенском пожаре: ему — тащи воду, он мне — тащи сам! Я тебя понимаю, но только придавать этой твоей проблеме первейшее место не согласен! Автомобиль, он еще последнего слова не сказал! Еще есть резерв.

Итак, мы едем в Ленинград и по пути обсуждаем, в чем же сила бензина, почему не заменяют его на что-нибудь. На газ? На сжиженный газ? На спирт? Почему крупнейшие автомобильные фирмы, многомощные индустриальные империи так или иначе, с теми или иными оговорками, экивоками, громогласно и скромно покашливая в кулак, признают себя беспомощными. При современном развитии науки и техники такие признания звучат, по крайней мере, странно. На чем споткнулись? Как же это так? Или похож автомобиль на того сказочного джинна, которого выпустили из бутылки? Он выскочил и несется, несется в резиновых туфлях с загнутыми носами, и пылит по шоссе его седая борода. Это слишком.

Еще темно. Мы выезжаем ровно в шесть. По радио играют гимн. Женька включает приборы контроля, и на белую бумажную ленту ложатся первые кривые — показатели содержания углекислоты и окислов азота в выхлопе еще не прогретого двигателя.

Хочется спать. Сонливость проходит не сразу, а когда проходит, мы уже проезжаем по мосту через канал имени Москвы, внизу под нами дымит белая самоходная баржа, справа остаются крупнопанельные башни района Химки — Ховрино, блестят холодные стекла окон. Начинается будний, серый день. У поста ГАИ криво стоит проштрафившийся автобус с ленинградским номером, и шофер в шляпе, съехавшей на затылок, пытается переубедить пожилого инспектора. Это он зря, решаем мы. Виноват не виноват — молчи. Закон дороги. Не возникай!