— Мама!

— Я понимаю, понимаю, но ты убиваешь меня, Василий.

— Не усложняй, все нормально.

— Она там рядом и конечно же ты ничего другого сказать не можешь.

— Могу, но не хочу. Мама, давай я буду сам распоряжаться своей жизнью. Мама, я не хочу с тобой ссориться!

— Если бы я знала, где она живет, — сказала Тамила, — я бы сейчас приехала туда и увела тебя за руку.

— А вот Сашка такого себе никогда не позволил бы!

Тамила уже не могла себя сдерживать: Сашка! Идеальный муж Сашка!

— Все вы одинаковы! — закричала она. — И Сашка был такой, и ты в него пошел, и все вы друг друга стоите! — И бросила трубку.

Василий поглядел на Алену, она сидела за столом пригнув голову. Не поднимая ее, глухо сказала:

— Иди, все равно она нас измочалит и разведет.

— Не надо так, — сказал он, — у нас с тобой все будет хорошо, но сейчас я пойду. Ты должна понимать: она похоронила Сашку и ее как бы не стало. Она сейчас готова и его обвинять неизвестно в чем. В общем, ей трудней всех.

Они долго стояли обнявшись в прихожей, словно расставались навсегда. Гордая, взбалмошная, ни в ком не нуждающаяся Алена всхлипывала и говорила:

— Ты мне позвони в двенадцать ночи. Набери номер и, как только у меня прогудит звонок, повесь трубку. Я буду знать, что у нас с тобой все в порядке.

Он не позвонил. Он спал в этот час, устав за день и от разговора с редактором, и от встречи с Аленой, и от ссоры с матерью. Тамила сказала ему, когда он вернулся домой:

— Спасибо, что пожалел меня. И все-таки ты не должен был приходить. Мужчины так не поступают.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Все боялись за него, когда провожали в армию. Он такой созерцатель, неразворотливый, а там такие серьезные учения. Василий первым делом, когда Игорь вернулся, потребовал: «Давай вспоминай, все-все вспоминай. Это будут воспоминания школьного мальчика, который прошел огонь и воду армейской службы». Игорь не отказывался, напрягал свою память, но вспоминалось что-то совсем незначительное. Палящее солнце, и они бегут по дороге. Сапоги становятся чугунными, пот выедает глаза, а сержант бравым голосом спрашивает: «Ну что, прибавим?»

«А я думаю, если прибавлю, то останусь на этой дороге навсегда».

«Не то, не то, — морщился Василий, — ты что-нибудь существенное, значительное, чтобы пошло на пользу тем, кому предстоит служить. Вот что было самым трудным?»

Игорь сочувствовал Василию: странную тот выбрал себе работенку. Это же всю жизнь себе и людям не давать покоя: вспомните, расскажите, ответьте на такой-то вопрос. Не добившись у Игоря воспоминаний, Василий попросил у него отцовские письма. Но письма не сохранились. Одно только осталось, Игорь держал его при себе. Это письмо было не для всех. Письмо-наказ. Словно знал отец, что это его последнее письмо. «Ты пишешь, что друзья познаются в беде. Расхожая поговорка. В беде познается всего лишь худшая сторона жизни. А друзей вообще не надо познавать, не надо им устраивать испытаний. Ведь заводил ты их не для пользы, не для черного дня. Так что не жди, что они взвалят твои трудности на свои плечи. Я всегда берег своих близких, старался справиться со своими бедами сам. И это не просто моя придумка, это целая философия жизни. Ее очень трудно готовенькой передать другому, к ней должен человек прийти сам. Но для начала подумай вот над чем: «хороший друг» всегда ли «хороший человек»? Такое еще выражение: «Друг своим друзьям…» Тут что надо знать: когда друг бежит на выручку своему другу, то выручает его не за свой счет, а за счет остального человечества, за наш с тобой счет. Поверь мне на слово: человечеству бывает тяжело от многих крепких дружб, когда на помощь может рассчитывать не просто человек, а только друг. Поэтому дружи с людьми просто так: люби их, радуй, не жалей доброго слова в глаза и за глаза, ну а если беда — помогай, конечно, но как помог бы каждому».

Он хотел показать это письмо Василию, но дальше отец писал о другом, о чем никому знать не надо было. «Теперь пора тебе сказать кое-что о любви. Считаешь, что о ней все сказано? В песне так поется, слыхал? Вот ты, например, знаешь, что любовь сопровождают сомнения? Одна только любовь к детям существует без всяких сомнений. А у той, что не к детям, у нее много бывает вопросов: может, я уже умерла, может, меня и не было, может, что-то другое назвали мной? И вот некто серьезный, не очень уже молодой человек, отец, примерный семьянин и муж встречает красивую женщину и думает: так это же она, моя любовь. Можешь себе представить такое? Значит, с воображением у тебя в порядке. И вот он глядит на нее, а она глядит на него. Она одинока, и ей теперь известно почему. Она, оказывается, всю свою жизнь ждала его. Это придает ей отвагу и правоту. А его загоняет в отчаяние. Он не мечтал о ней, верней, о такой, но, когда она встретилась, сомнения обступили его: жизнь одна, и любовь у человека тоже бывает одна, и как быть, если твоя единственная любовь встретилась тебе так поздно? А она говорит: «Ну и что, что поздно? Я же не зову тебя на свой берег, пусть мост за твоей спиной будет целехоньким. Мне нужен только ты, а не твоя жизнь». А он не хотел бегать туда и обратно, хоть бы и по мосту. Он был человеком прямых и определенных решений…»

Тамила устроила нечто вроде семейного собрания.

— Вы все как с ума сошли, в такой тяжелый год позволяете себе какие-то любови, романы. Я понимаю: все имеют право на первую любовь, но нельзя ли немного повременить?

Можно было высмеять ее просьбу, если бы она не страдала. Муза высказалась первой:

— Мама, перед тобой ведь не произносили такие речи, когда ты встречалась с Сашкой.

Тамила отмахнулась от нее, поглядела на Василия. Тот поднялся, откашлялся, вид был скорбно-серьезный.

— Я полагаю, что просьбу можно уважить. Кто за то, чтобы романы и любовные истории свести к минимуму, прошу поднять руки…

Они издевались над ней. Тамила им прямо об этом сказала. Но ничего у них не получится. Она заставит их уважать и ее, и память отца. Они не ожидали такого натиска. Что случилось? Муза так и спросила:

— С чего такая паника? Можно подумать, что Василий женился на Алене или я раньше времени забеременела.

И вот тут наступила мертвая тишина. Не только у Тамилы отнялся язык, но и братья потеряли дар речи. А над Музой словно просвистел взмах кнута, ее понесло:

— Я не верю вам. Все это ханжество. Никто уже не рассуждает о любви и дружбе так, как вам хочется. Только пятиклассники называют свои увлечения романами. А разве у Алены с Василием тургеневский роман? А у Игоря с Кирой Васильевной? Кончится тем, что ее муж набьет ему морду, и будет прав.

— Нет, не будет прав, — возразил Игорь, — и не заставляй нас плохо думать о тебе, и об одном хилом гражданине с огромной папкой в руках.

— Никитой его зовут. Этого хилого гражданина, да будет всем известно, зовут Никитой. Он будет художником, а также моим мужем. Есть еще вопросы?

Вопросы были, но Тамила погасила разговор.

— Да живите вы все как хотите, сил моих больше нет. Но только об одном хотелось бы вам сказать, пока не поздно: не верьте тому, кто говорит, что сейчас какое-то особое, другое время, мол, и любовь сейчас другая, и целомудрие побоку. Не верьте, а то потом всю свою жизнь будете корчиться от стыда.

В один из вечеров, когда Тамила, не зажигая огня, сидела на кухне, раздался телефонный звонок.

— Вы мама Музы? Как приятно. У вас такой славный голос. Наверное, ваша дочь совершенно на вас не похожа. Я не в том смысле, что она хуже вас, но, понимаете, голос у нее другой, другие интонации, в нем оттенки другого характера…

Говорившая женщина не могла остановиться. Ее собственный голос был преисполнен любезности и той светской беззаботности, которые давали понять, что звонит человек общительный, умеющий обходиться с незнакомыми людьми.