Соловьева, польщенная, улыбнулась. Игорь сжался: как из всего этого выпутаться? Ну, Валера, протяни руку помощи.

— Когда в школе учился, о каком деле мечтал? — спросила Соловьева.

— Ни о чем, кажется, не мечтал. Подумывал иногда о милиции. Потом с детьми хотел работать, воспитателем.

Соловьева задумалась и словно нехотя выдавила из себя:

— Ну что ж, тогда Валера правильно тебя привел ко мне. Тогда твое место на конвейере.

Игорь пожал плечами.

Потом, когда они шли темной улицей к автобусной остановке, Валера объяснил, почему она так высоко ставит свой конвейер. Ей бы волю, она бы всех молодых за него усадила. Такая у нее теория: не знаешь, куда деваться, давай на конвейер, тут придешь в себя, тут жизнь перед тобой прояснится. Самым интересным в Валерином рассказе было то, что Соловьева якобы не любила тех, кто засиживался на конвейере, не спешил покинуть его. В газетах даже писали, что это у нее такой метод, так она монотонный конвейер превращает в трамплин. Человек вроде бы не просто сидит — паечку шлепает, гаечку заворачивает, а испытывает себя на прочность. «Выпускникам» конвейера в армии потом служится легко, на всякой другой работе счастливо работается, они все оканчивают заочно институты и женятся один раз в жизни. Валера прямо захлебывался, рассказывая о своем бывшем мастере. Сам он под ее неоценимым руководством всего год просидел на конвейере. Мелкая была работа, не по нему, вытягивала душу, но где бы он еще понял, что рожден для строительного дела?

Игорь охладил его.

— Неудобно мне перед тобой и перед Соловьевой, — сказал он, — время у вас отнял. Не пойду я на конвейер, не мое это поприще.

— Ну нет! — Валера зыркнул на него волком. — Мое время я тебе подарю. А Соловьеву расстраивать не смей. Раньше надо было думать. А теперь ты хоть недолго, но посиди на конвейере. Она сама тебя выгонит, если это тебе вредно или ты на самом деле ничего не сможешь.

История! Игорь даже засмеялся: вот это влип. А Валера опять завелся:

— Думаешь, начальство заинтересовано, чтобы уходили с конвейера? Ничуть. Начальник цеха, например, хотел бы, чтобы все сидели до пенсии, это, дескать, выгодно производству. А Соловьева свое гнет, и никто с ней справиться не может. Она им всем заявляет: «Нашей стране выгодно, чтобы люди хорошо работали. А где — это нашей стране все равно».

— Да не волнуйся ты так, — сказал ему на прощание Игорь, — пойду я на ваш конвейер, куда мне теперь от него деваться.

Так уже было не раз. С детства жило в нем это слово — «неудобно». Неудобно было сказать, что не любил вареную морковь, ел, давился и ел. Неудобно было поднимать руку в классе, когда один из всех знал ответ. «Почему ты это сделал? Что тебя толкнуло?» — допытывалась Тамила, когда он за компанию сбегал с одноклассниками с уроков или попадал в еще какую-нибудь неприглядную историю. Он молчал, пожимал плечами, говорил «не знаю», хотя прекрасно знал: н е у д о б н о  было оставаться в стороне. Только в своей любви к Кире Васильевне он не оглядывался на это слово. Конечно, в любом смысле любить замужнюю женщину неправильно, даже безнравственно. Но ведь это его несчастье. Вам удобно было напридумывать законов и правил, кому для любви сколько лет должно быть, а он должен из-за этого страдать? Откуда он взялся, этот муж? Его ведь в помине не было, когда Игорь полюбил Киру Васильевну. Этот муж был из другого теста, ему все было удобно. Позвонил Игорю домой и сказал:

— С вами можно говорить как с порядочным человеком?

— Можно, — ответил Игорь: он сразу догадался, чей это голос, хотя ни разу его не слышал.

— Вас беспокоит муж Киры Васильевны, — голос звучал скорбно и благородно, — может, нам все-таки лучше поговорить, глядя друг другу в глаза?

Этот человек старался сохранять спокойствие, но чувствовалось, что он волнуется.

— Давайте глядя в глаза, — ответил Игорь.

— Я рассчитываю на вашу интеллигентность, — предупредил муж Киры Васильевны.

С такими словами к Игорю обратились впервые, и он от растерянности ответил:

— Я тоже.

Вблизи муж, как Игорь и предполагал, оказался человеком мелким и невыразительным. Он с грустью осмотрел Игоря и мгновенно составил о нем превратное мнение. Муж наверняка недоучел, что Игорь уже не школьник, а жена его — живой человек, а не предмет собственности.

— Меня зовут Роман Алексеевич, — сказал он, — но лучше будет, если вы мое имя сразу забудете. Вам надо также вычеркнуть из своей памяти все, что связано с Кирой Васильевной. Я сам был в вашем возрасте влюблен без взаимности, но я был самолюбив, а у вас, к сожалению, нет самолюбия.

Возможно, муж Киры Васильевны заранее приготовил речь, а теперь слегка скомкал ее, потому что, вытирая лоб платком, спросил:

— До вас доходит смысл моих слов?

Игорь не ответил. Зачем все это? Какое отношение имеет Роман Алексеевич к его, Игоря, жизни? Зачем позвонил, а сейчас старается что-то объяснить?

— Поймите, я довольно долго не обращал на вас внимания, я думал, вы уйметесь, отстанете, увлечетесь, наконец, своей сверстницей. Это была моя ошибка. И вот теперь мы вынуждены объясняться.

— Тогда пошли в парк, сядем на скамейку и поговорим, — предложил Игорь.

Они стояли у входа в парк. Людской поток вокруг них с каждой минутой увеличивался, на стадионе парка вот-вот должен был начаться футбольный матч.

— У этого разговора нет продолжения, — ответил Роман Алексеевич, — я, собственно, сказал все. Вы должны оставить в покое Киру Васильевну.

— Она вам поручила это сказать?

— Ладно, пойдем в парк, — согласился Роман Алексеевич, — поговорим обстоятельно.

Игорь понимал его требование, но как его выполнить? Что значит «оставить в покое»? Это она не оставляет его в покое. С утра до вечера, с вечера до утра не оставляет. Все время с ним рядом, никуда не отходит, ни на полшага. Не знает Роман Алексеевич, что Игорь уже несколько раз пытался вырваться из этой неволи. Даже чуть не вырвался, познакомился с красивой девчонкой, сотрудницей музея по имени Эдита. Сходил с ней в кино на последний сеанс, потом провожал ее и даже поцеловал в подъезде. Эдита не подозревала, что это был его первый поцелуй. Утром он позвонил Кире Васильевне:

— Я чуть не влюбился. Она искусствовед. У нее коричневые волосы и редкое имя — Эдита.

— Зачем ты мне об этом сообщаешь? Зачем мне это знать?

— Мы познакомились с ней в музее, потом ходили в кино, потом я проводил ее домой.

— Считаешь, что теперь обязан проводить ее в загс? — спросила Кира Васильевна. — Не так уж редко люди женятся по глупости, придя в восторг от коричневых волос и красивого имени.

Он был счастлив, она запретила ему думать об Эдите. А Эдита, молодая, красивая, с дипломом ленинградского вуза, два месяца после их встречи страдала и ломала себе голову: что случилось, куда он делся, заболел, потерял номер ее телефона? И казалось ей, что это с ней единственной произошла такая странная, необъяснимая история, приходили в голову разные тревожные мысли, кроме одной: любит другую.

Муж Киры Васильевны считал, что это просто глупость, затянувшаяся школьная любовь. Поэтому он и предложил Игорю встретиться. Что-то похожее было и в его мальчишеской юности. Роман Алексеевич даже сочувствовал Игорю: у всех проходит, а у этого не прошло. И образ Киры Васильевны становился от этого в его глазах более значительным: конечно, хлопотно, но не во всякую влюбляются зеленые юноши. И почему-то не возникал вопрос: «А не сама ли Кира Васильевна повинна в этой затянувшейся бесплодной и такой трудной для юноши любви?»

Скамейка, на которой они сидели, стояла возле круглого, словно вычерченного по циркулю, озерка. День был солнечный. Вокруг скамейки земля была устлана желтыми листьями клена. И муж Киры Васильевны в новеньком темно-сером плаще с поднятым воротником, с густой темной шевелюрой, пружинистой и аккуратно подстриженной, тоже был частицей этой холодной опрятной осени.

— Зачем вам это надо? — спрашивал Роман Алексеевич. — Ведь у этого нет никакой перспективы. Вы сами не хуже меня это понимаете.