— Может быть, ты, Витус, хочешь, чтобы я написала за тебя статью, а ты бы ее подписал своей фамилией и представил как свою творческую работу?

Витус наморщил лоб, вытянул свой и без того длинный нос и погрузился в довольно глубокие раздумья. Но вот он нашел ответ и стряхнул с себя оцепенение.

— Я, тетя Полина, рассчитываю на вашу помощь. Близкие люди обязаны помогать друг другу.

Вряд ли «обязаны», скорей «должны». Это не одно и то же — долг и обязанность. Но Полина не стала ему этого объяснять.

— Я помогу тебе, — сказала она, — хоть меня очень смущает твоя несамостоятельность в выборе жизненного пути.

Потом эта деловая тема почти исчезла из их разговора. Витус приходил просто так, рассказывал о девочке Славе Иваницкой из параллельного десятого, в которую был влюблен. Однажды сказал:

— Помните, как вы меня маленького брали на Черное море? Наталья ваша очень по этому поводу переживала. Помните?

Она не забыла. Брякнула тогда Верочке не подумав: «А что, если и Витус с нами поедет?» И та его в одну секунду собрала и деньги на детский билет в один конец дала. «Остальные пришлю, — пообещала, — через неделю получишь. Сто рублей». Прислала сорок, и то после телеграммы.

Слава Иваницкая собирается поступать в медицинский. Витусу это нравится. «Будет под рукой собственный врач». — «Ты такой предусмотрительный? Собираешься часто болеть?» — спросила Полина. «Нет, что вы, но все-таки врач рядом — это хорошо».

У Славы Иваницкой отец хирург, в прошлом знаменитый конькобежец. Витус сказал:

— У него можно взять интервью. И потом напечатать. Будет творческая работа.

— Еще подумает, что ты проныра, — сказала Полина, — а тебе на Славке жениться через пять лет.

— Это ерунда, — ответил Витус, — просто мне хотелось бы с ним близко сойтись. Хотелось быть в его глазах загадочным.

— Вот ты какой, — огорчилась Полина, — а мне ты о себе все выбалтываешь.

— Вы человек без претензий, — ответил Витус, — вам лишь бы правда, и вы довольны.

— Что это значит «лишь бы правда»? Уж не хочешь ли ты сказать, что я примитивная?

Витус рассмеялся:

— Вы наивная. А примитив — это совсем другое.

— А твоя мать какая, не наивная? — Полине надо было выяснить, какой смысл вкладывал Витус в слово «наивная».

— Тоже, тоже, — успокоил ее Витус, — все ваше поколение — сплошной голубой наив. Родились в войну, кругом стреляют, а вам есть охота, игрушек никаких, вот вы сейчас и добираете.

— В каком же это смысле?

— В самом прямом: слишком серьезно ко всему относитесь. Как дети.

Больше она его не донимала, но когда он ушел, думала над его словами: «Ну хорошо, пусть я из наивного поколения, а он сам из какого? Вот Наталья, это уж точно, из поколения современных людей, у них на лице написано: вы наляпали ошибок в прошлом, расслоились на бюрократов и белых овечек, а нас, пожалуйста, в свои глупости не втягивайте. Создавайте нам для жизни условия и не трогайте. Как сказал однажды ее муженек Вася: «Обязаны были думать мозгами. А то разграбили природу, наплевав на будущие поколения, а теперь еще какие-то претензии к молодым». Полина ему тогда выдала, довела до его сведения, что молодые — это она, ее замечательное поколение, а он и его сверстники всего лишь нахрапистые потребители. И очень хорошо, что потреблять особенно нечего, очень это справедливо. А что касается ограбленной природы, то с этим вопросом пусть он обращается к своим родителям-архитекторам, пусть они ответят, что за пейзажи из одинаковых домов насажали в новых районах. Короче говоря, из всех молодых на сегодняшний день самым милым и родным был Витус, хотя сердце с утра до вечера болело по дочери, по Наталье.

Верочка сначала была рада ее дружбе с Витусом. «Тебе этого не понять, — говорила она по телефону Полине, — ты и представить не можешь, какие страхи витают над моей головой. Я категорически против гласности насчет наркомании. Зачем мне надо было об этом знать? Чтобы сомневаться, не спать ночами, обнюхивать Витуса? Он ведь такой любознательный, ему ничего не стоит сунуть голову в этот капкан». Полина успокаивала подругу: Витус — серьезный человек, ему это не грозит. Верочка успокаивалась и принималась за другое. На смену страхам приходила ревность. «Ты отбиваешь у меня сына, — заявляла она, — твоя Наталья выросла с камнем вместо сердца, вот ты и решила присвоить Витуса». Больше всего в таких речах Полину ранил «камень», а Верочкины претензии насчет присвоения Витуса были настолько глупы, что даже не обижали. «Ты завидуешь мне, — ответила она Верочке, — это не ревность в тебе говорит, а зависть».

Вечером Полина сказала Витусу:

— Тебе не кажется, что твоя мать мне завидует?

Витус растерялся и еле попал в свою наезженную ироническую колею.

— Нельзя о таком спрашивать, тетя Полина, непедагогично.

— А все-таки? Завидует? Да или нет?

— Нет, — с вызовом крикнул Витус. — Чему завидовать? У нее интересная работа. Ее уважают. Бывают кое-какие деньги — одеться не особая проблема. Есть друзья, приятели, коллеги. Что еще? Она путешествует. Три раза была за границей!

— Не смеши меня.

— Насчет заграницы?

— Насчет всего, что ты тут набормотал. Этому не завидуют.

— А чему завидуют?

— Ничему. Зависть — это бессилие. У тебя это есть, а я бессилен отобрать, вот и завидую.

И тут Витус ее не пощадил:

— Интересная формулировочка. Теперь я понимаю, почему старики завидуют молодым.

После этого разговора Витус пропал. Зато явилась Верочка в паре с Арнольдом. Когда-то, в молодости, был у нее с ним затяжной роман, который Верочка называла «взаимоубийственным». «Если бы не этот взаимоубийственный роман, разве бы я так поздно вышла замуж?» Верочка все время помнила о своем позднем замужестве и всем объясняла, почему так получилось. Арнольд учился вместе с ней на одном факультете, но химию почему-то не включал в свои жизненные планы. Счастье его жизни заключалось в песне. Он с раннего детства учился в музыкальной школе, окончил ее еще до института, мать его была профессиональной певицей, но все это Арнольд тщательно скрывал. К роялю в институтском клубе никогда не подходил, был рад, что у матери другая фамилия. Ему хотелось выглядеть самоучкой, который одними лишь своими способностями покорил гитару, сочинил песню и спел ее так, как никому и не снилось. По натуре своей Арнольд был добр, вял и ленив, если это не касалось песни. Петь же мог часами, с утра до вечера и с вечера до утра. Из него легко было вить веревки, но только эти веревки нельзя было пустить в дело, так как они были слабы и ненадежны. «Но стоило только ему со мной расстаться, как неизвестно откуда что и взялось, — говорила потом Верочка, — какой-нибудь год я не дотерпела». Арнольд не просто выбился «в люди». Он стал мэтром любительской песни, популярной личностью. Сейчас он уже только композитор. Его, конечно, приглашают в разные молодежные президиумы, в жюри всяких конкурсов, но он не очень любит вспоминать, что вышел из самодеятельности, говорит: «Композитором нельзя родиться, как, например, певцом. Композитор — это особый труд, особый талант, особая судьба». Будто всякая другая судьба не особая.

И вот они оба через двадцать лет после своего взаимоубийственного романа предстали перед ней. Арнольд, вальяжный, в бархатном пиджаке, источающий слабый запах импортного одеколона, и Верочка, вся какая-то неприкаянная, от прически, которая была прической три дня назад, до модных текстильных туфелек розового цвета с инфантильными бантиками на перемычках.

— Запомни этот день, — сказала Верочка, — ты потом будешь его отмечать каждый год. Обозначь его кратко и выразительно: «Чудо». В этот день твой порог переступил сам Арнольд Камандриков.

Верочка никогда не блистала остроумием, но Арнольд слушал ее с довольной усмешкой, друзья звали его «везучим Арнольдом», однако быть чудом ему еще не приходилось. Явились они с тортом, прихватили и пачку хорошего чая, визит намечался не мимолетный. Полина даже заволновалась: что такое? Уж не намечается ли повторный взаимоубийственный роман?