— Вытянули, поделили и съели.

— А дитя с творческими наклонностями отвечает: подарили мышке, она себе сделала из репки домик и живет себе в нем поживает, добро наживает.

— Всем добро надо, — сказал он, — соображают дети. И тот, кто эту работу выдумал, тоже соображал, как золотишка себе нажить. Это ведь дети сверхобеспеченных родителей. Кому еще по карману таким образом развивать способности! Сколько они тебе платят?

Она не ответила, что-то запела, стала пританцовывать, мол, хватит, хватит, не хочу больше об этом говорить. Она всегда так делала, если разговор не по ней был.

Теперь они редко ездили за город. Любка приходила в общежитие после работы. К чаю в термосе и пирожкам, которые она приносила, прибавились помидоры и южные фрукты с базара. Он нес их мыть на общую кухню, в подвал, а Любка в это время, положив под ноги газету, не снимая туфель, ложилась на кровать и мгновенно засыпала. Он возвращался, смотрел на нее, спящую, и думал, что если бы она относилась к себе получше, то не вылетела бы из училища, стала бы актрисой, может быть, даже знаменитой, и не растрачивала бы сейчас свои силы на каких-то детей с творческими задатками. Любка от его взгляда просыпалась и говорила:

— Ты мне почему-то никогда не снишься.

Во время его экзаменов они почти не виделись. К нему подселили молодого громкоголосого абитуриента, и Борис весь день не вылезал из библиотеки. Любка пыталась его зазвать к себе, он так и не видел ее нового жилища. Борис отнекивался: «На новоселье надо приносить подарок, а я, сама знаешь, существую благодаря твоим пирожкам».

Она сама преподнесла ему подарок в честь поступления в аспирантуру — черный кожаный, неимоверной красоты и дороговизны пиджак. Он думал, в свертке пирожки, а там оказался пиджак. Когда он надел его, Любка склонила к плечу голову и сказала:

— Вы похожи друг на друга.

— Кто?

— Пиджак и ты, — и засмеялась тоненько, счастливо. — Вы похожи, как солнце и речка, как новенькие разноцветные мячи.

В сентябре они выбрались в лес. Все вокруг словно плавало в мягком солнечном свете: опадавшие листья, стволы берез и тоненькие нити осенней паутины. Они не задержались здесь, пошли дальше и вышли в настоящий лес. И там Борис нашел большой крепкий белый гриб. Не искал, даже не думал о грибах, и вдруг чуть в стороне от вытоптанной тропинки — такое чудо.

— Выходит, я счастливый, — сказал он, — где другие горелой спички не найдут, я — белый гриб.

Любка с ним согласилась:

— Ты действительно счастливчик. Удача тебя не обходит.

Он потребовал объяснения: где и какая удача его не обошла?

— Хорошо, — ответила Любка, — возьмем ближайший пример. Все похватали свои дипломы — и со всех ног кто куда: кто на юг, кто домой, кто к месту назначения. А ты ни с места, ни туда, ни сюда, застрял. И что? Меня дождался, я вернулась к тебе. Аспирантура, о которой ты не думал, как бы сама на тебя наткнулась.

Так они ходили-бродили, ссорились и мирились до самой ночи. И больше уже в лес не ездили.

Любка исчезла перед Ноябрьскими праздниками. Сказала, что дети с творческими наклонностями готовятся к отчетному экзамену-концерту и времени у нее никакого. А вот сразу после праздников они встретятся и пойдут в «Светлячок». Он не забыл, что это такое? Он помнил и, чтобы она оценила его памятливость, спросил:

— Стюардессы тоже приглашены?

— Мы будем вдвоем, — ответила Любка, — никто нам больше не нужен.

Но не было у них этой встречи. Сразу после праздников на аспирантскую половину общежития пришла ее мать. Без стука открыла дверь и вошла. Борис увидел ее темное лицо, сведенные к переносице брови и сжался, ему показалось, что она его сейчас убьет. Он предложил ей сесть, она не услышала, продолжала стоять и смотреть через его плечо в окно, за которым стояли голые деревья. Потом она скользнула взглядом по его лицу, обвела глазами комнату.

— Я не уговаривать вас пришла, не просить, — голос у нее был глубокий, ровный, — я пришла вам сказать, чтобы вы, не откладывая, быстренько уехали.

Она перевела дыхание и умолкла. Он тоже молчал. Умел выжидать, не торопиться. Любкина мать тяжело задышала, подошла к стулу, ухватилась за спинку. Слезы выступили у нее на глазах, но она с ними справилась.

— Что вы за человек, — сказала, — как вы могли у такой, как моя Любка, взять вещь, которая стоит таких нечеловеческих денег?

Она опустилась на стул, сложила на животе руки, и он понял, чего она ждет. Ждет, когда он откроет шкаф, снимет с вешалки пиджак и скажет: возьмите. Не дождалась. Поднялась и сама открыла дверцы, сама сняла с вешалки, сложила с изнанки плечо в плечо пиджак и спрятала его в сумку.

— Она по квартирам ходит, полы-окна моет от фирмы «Заря», а за пиджак все никак не выплатит.

Он хотел объяснить Любкиной матери, что никогда бы не взял такой пиджак, если бы знал, что приобретен он такой ценой. Любкина мать сама во многом виновата: дочь ее неизвестно где шляется, врет, придумала каких-то детей с творческими наклонностями. А он решил, что это дети богатых родителей, что Любка много зарабатывает, вот и взял подарок. Мать сама во всем виновата, лучше надо было смотреть за дочерью. Но не успел ничего такого сказать. Любкина мать опередила его.

— Я бы этот пиджак у вас не забирала бы. Хоть и дорогой, хоть и невыплаченный, где наше не пропадало. Если вы его принять могли, то пусть бы и носили. Но тогда бы Любка не отстала от вас. А теперь она к вам не подойдет. Она такая. Такого позора она вам не простит.

— Мне? — удивился Борис — А вас она простит?

— Дети не судьи матерям, — ответила Любкина мать и ушла.

Дверь за ней осталась открытой. Борис подошел и запер ее на ключ.

А ночью он уехал. С дороги отправил в институт заявление, что неожиданно заболел и просит дать ему академический отпуск.

За десять лет, что прошли с тех пор, они ни разу не увиделись. Жили в одном городе, но в нем столько миллионов, что можно несколько жизней прожить и не встретиться.

Любка все эти годы жила в центре, где-то работала, замуж не вышла. Говорила: «Если бы у меня была отдельная квартира и пятьдесят тысяч на книжке, у меня завтра был бы образцово-показательный муж». Подруги хихикали. Любка вечно скажет, как вмажет. Подруги всегда ее любили, она никогда не приходила к ним с пустыми руками, всегда у нее было хорошее настроение и ворох новостей.

А Борис давно уже защитил диссертацию и шесть лет как женат. Жена его училась вместе с ним в аспирантуре. Иногда Борис вспоминал Любку и тогда на следующий день боялся ее встретить. Вспоминал тринадцатый автобус, как ждала она его на остановке с термосом и пирожками, как они потом гуляли по лесам и полям. То, что он убил в Любке редкостный талант самозабвенной любви, Борис так и не понял. До сих пор не знает, что держал в руках золотую рыбку. Поэтому, наверное, ничего у нее и не попросил. Она сама догадалась, чего ему надобно, и принесла пиджак. Когда Борис вспоминал пиджак, что-то с ним делалось, кровь приливала к лицу, голова чесалась и он прерывисто, нервно зевал.

КРАСИВЫЕ ИМЕНА

Когда-то она ей говорила: «Пей морковный сок». С годами к этому совету прибавилось обещание: «Пей морковный сок. Я подарю тебе соковыжималку».

— Не надо соковыжималок, — отвечала Полина, — я тебя серьезно умоляю — никаких соковыжималок.

Верочку всегда на чем-нибудь заклинивало: то со своим морковным соком не давала никому проходу — пейте, пейте, пейте. То принималась нахваливать какого-нибудь молодого писателя: «Не читали? Позор! Живем для утробы, духовность нам до лампочки». А то вдруг принималась всем своим знакомым давать красивые имена. «Поля, я тебя умоляю, стань Полиной. Полина — это другая судьба, другая жизнь. Полина — это простор и почти бессмертие». Соседского внука Петю переименовала в Пеку. Сказала: «Вот вам на выбор — Пека или Петруша». Дед и бабка выбрали Пеку. И своего сына Виктора не забыла. Ему она выдала имечко с прибалтийским шармом — Витус. Имя мгновенно приклеилось к лохматому, с унылым носом, ироничному балбесу. Балбесом Витус был, конечно, относительным. В пятнадцать лет все такие длинноносые, с насмешливым взглядом подростки смотрятся недотепами. Сейчас Витусу семнадцать.