— Ужинать не будешь? Только чай? — спросила она, глядя на закипающий чайник. — Тогда ты тоже не ел.

— Я буду есть торт! — заорал он и топнул ногой. — Я буду есть, что захочу, и совсем не есть того, чего не захочу. Мне надоело жить по твоим правилам! Мне надоело вообще жить по правилам!

Кровь хлынула ему в голову, лицо пошло пятнами, в глазах заискрилась ярость. Непонятным образом эта истерика успокаивающе подействовала на жену. Она выключила газ. Налила в две чашки чаю, развязала коробку и выложила на круглое блюдо нежно-розовый, похожий на детскую улыбку торт.

— Давай в будущем году поедем в отпуск пораньше, — сказала она, — в марте или в апреле. По-моему, мы оба устали.

Виталий Васильевич представил, что уедет куда-то, а Борисова останется, и ужаснулся. Нет-нет. Здесь она была рядом, они жили под одной крышей, и то отчаяние и тоска снедали его.

— Знаешь, в чем наша беда? — сказал он жене. — Ты всегда одна знаешь, что нам надо двоим.

— У нас нет беды, — ответила жена, — оттого ты и напускаешь в последнее время какой-то туман.

— Какой туман? — Виталий Васильевич похолодел, боясь, что она догадалась об истинной причине его состояния.

— Обыкновенный. В котором хочешь спрятаться от приближающейся старости.

— Какой старости? — Он не любил этой темы, она его угнетала. — Сколько я знаю, все говорят о приближающейся старости. Но никто еще себя не признал стариком.

— Для меня ты тоже не старик, — сказала жена, — я живу с тобой уже тридцать лет и все это время моложе тебя на четыре года. Состариться рядом с тобой просто невозможно.

— А если бы ты была моложе меня на тридцать лет?

— На тридцать лет моложе тебя наш сын, — ответила жена.

Виталий Васильевич задумался. Жена, как всегда, была права. И в это время, как наваждение, к столу подсела Борисова, взяла кусочек торта и стала есть, глядя на хозяина сияющими глазами. «Торт должны есть дети и очень красивые женщины», — подумал Виталий Васильевич, а вслух сказал:

— Когда мы были молодыми, у нас не было денег на торты. Я даже забыл, что́ мы тогда ели.

— Что попало, — ответила жена, — кажется, варили картошку, жарили колбасу. А первый борщ сварил ты. Помнишь?

Он вспомнил этот борщ. И зеленую четырехлитровую кастрюлю, что дала ему хозяйка, у которой они снимали комнату.

Борисова поднялась из-за стола и вышла в коридор. Воспоминания о зеленой кастрюле оскорбили ее.

— Лена, — сказал Виталий Васильевич жене, — я не хочу тебе врать, но у меня нет другого выхода. Мне надо сейчас уйти.

— Иди, — сказала жена, и глаза ее потемнели уже от настоящей ревности, — но если ты думаешь, что я буду сидеть и ждать тебя, то в этом ты глубоко ошибаешься. Я тоже уйду.

— Куда? — с досадой спросил Виталий Васильевич. — Ну что ты такое говоришь, куда ты уйдешь?

— Туда же, — ответила жена, закрывая лицо, чтобы он не видел ее слез, — в другую сторону, но туда же, куда и ты.

И тут Виталий Васильевич совершил самую непоправимую в этой истории ошибку.

— Кому ты нужна? — спросил он и сам себе ответил: — Никому ты уже не нужна.

Жена отняла руки от лица, слезы в одну секунду высохли, она вскинула голову и пошла к вешалке.

Из дома они вышли вместе, но потом каждый пошел своей собственной дорогой. Виталий Васильевич покружил по улицам, поразговаривал с Борисовой, потом спросил у себя:

«А не сходишь ли ты с ума, бедный Виталий Васильевич?»

«Вряд ли. Просто я долгие годы жил на одном месте, а потом переехал в новый дом».

«И в этом новом доме к тебе пришли новые желания?»

«Эти желания стары как мир. Просто на новом месте они проснулись во мне. Я вспомнил, что у человека должны работать не только голова, руки, ноги, но и душа».

«В чем же выражается работа души? Что она должна делать?

«Любить».

«Бедный, несчастный Виталий Васильевич, что же она так поздно спохватилась, твоя душа, пусть бы уж отдыхала до конца, не приносила страданий».

«Я не страдаю, я думаю».

«Ты думаешь о Борисовой? О ее красоте и молодости?»

«Нет. Надо иметь великую душу, чтобы любить без всякой надежды, или, на худой конец, надо быть великим человеком, чтобы в мои годы добиваться взаимности у Борисовой».

«Так чего же ты маешься?»

«Жалко».

«Чего?»

«Что душа так долго не работала. А потом отомстила, включилась на самую полную скорость».

«А если бы она не выключалась, работала все эти долгие годы?»

«Тогда бы я любил свою жену. Каждый день, все тридцать лет».

«Фантастика. Тогда бы жизнь пролетела, как один день».

«Один счастливый день — это много».

Виталий Васильевич повернул обратно. Шел темными улицами и чувствовал, как шаг его становится легким, а дыхание глубоким. Надо каждый вечер перед сном гулять, думал он. И, может быть, действительно в этом году поехать пораньше в отпуск. Надо только взять у Лены расписку, что она не станет с санаторскими старухами убивать вечера за преферансом, а будет ходить с ним по улицам, по берегу моря. Они будут говорить друг с другом, много говорить, перебивая друг друга. И однажды жена посмотрит на него, и в глазах ее вспыхнет глубокий свет. Он не скажет ей, откуда этот свет. Она и не поверит, если он скажет, что это пробудилась ее душа и ждет работы.

У своего подъезда Виталий Васильевич неожиданно и в самом деле встретился с Борисовой. Она стояла в свете уличного фонаря, и ее голубая синтетическая шубка поблескивала серебряными искрами. Виталий Васильевич, увидев ее, остолбенел и в этом своем состоянии спросил нарочито весело:

— Ну что химчистка? Нашли вы наконец ее местопребывание?

Борисова вгляделась в него, узнала и ответила:

— Нашла. Это довольно далеко. Вам дать адрес?

— Мерси, — поблагодарил Виталий Васильевич, — мерси, не стоит беспокоиться.

Он понимал, что говорит глупо, но ничего с собой поделать не мог, его заносило дальше.

— Очень странная жизнь, — говорил он Борисовой, — люди живут в одном доме, а общения нет. Как вы посмотрите на то, что я приглашу вас сейчас на торт? Мы с женой купили сегодня торт, съели по кусочку, но как-то, понимаете, было обыденно.

— Я приду, — согласилась Борисова, — через полчасика. Переоденусь и приду.

— Весьма будем обязаны, — Виталий Васильевич поклонился, — подъезд этот, а квартира — десятая.

Борисова пошла к себе, а Виталий Васильевич задрал голову вверх. Окна были темны. «Вернулась домой, выбросила торт в мусоропровод, лежит на застеленной кровати и плачет», — холодея, подумал он.

Жены дома не оказалось. Виталий Васильевич зажег свет и убедился, что жена так и не возвращалась. Торт лежал на блюде, розовые цветы и завитки излучали радость и покой. Такой обманчивый флаг иногда выбрасывает беда. Через несколько минут явится Борисова, они сядут за стол, и тут своим ключом откроет дверь жена. Она вернется. Если у человека есть дом, он возвращается домой.

Виталий Васильевич подбежал к телефону и набрал номер домоуправления.

— Будьте добры, скажите мне номер телефона балерины Борисовой из четвертого подъезда, — задыхаясь от волнения, попросил он.

— Вы все пошалели от этой балерины, — ответил низкий голос, и в трубке запищал сигнал «занято».

Виталий Васильевич еще раз набрал номер.

— Звонит директор театра, депутат и заслуженный деятель искусств… — держась рукой за сердце, сказал Виталий Васильевич.

Номер ему дали.

— Это говорит ваш сосед, — сказал он в трубку, — мы только что разговаривали с вами у подъезда.

— Я почти готова, — ответила Борисова, — вы не возражаете, если в честь нашего знакомства я принесу бутылку хорошего вина?

— Никогда! — закричал, в испуге. Виталий Васильевич, и трубка запрыгала у нега в руке. — Никакого вина!..

— Не понимаю, — голос у Борисовой дрогнул, — вы позволяете себе какие-то недостойные шутки.

— Нет! — Виталий Васильевич собрал последние силы. — Это не шутки! Это очень серьезно. Я хочу быть счастливым. Я хочу любить свою жену.