Отец тоже, видно, беспокоится. Ночью он несколько раз встает и, попыхивая папиросой, выходит во двор. Я лежу, прислушиваясь к ночным шорохам, и страх холодной змейкой заползает ко мне под одеяло… Утром, когда я просыпаюсь, ночных страхов нет и в помине. Искристое солнце рассеивает их без следа.

За нашим садом рожь уже сжата, и Буренка ходит по жнивью. Пасти ее теперь не надо, мы с Ленькой свободны. Из деревни прибегают ребята, и у нас всегда весело.

Однажды появляется Петька. Он в новой голубой рубашке в черную крапинку, постриженный и чистенький. Я радуюсь. Все-таки Петька не Павлик, который ходит замарашкой и поминутно вытирает нос рукавом. А у Петьки есть носовой платочек, маленький, розовый, обвязанный кружевным узором. Я мечтаю, что вдруг он расщедрится и подарит этот платочек мне, потому что мне он больше подходит. Ни у одной девочки в мире не будет такого платочка, как у меня. Зинка лопнет от зависти - это я уж точно знаю.

Но пока что платочек у Петьки, и я ломаю голову, как бы его заполучить.

- Идем к вам в сад, - предлагает Петька.

- Идем, - соглашаюсь я, хотя мне и не очень хочется.

- Иди, иди, - предостерегающе говорит Ленька, - только помни, что отец сказал.

- А что он сказал? - спрашивает Петька.

- Яблоки запретил рвать. Это же колхозные, а не наши, - говорит Ленька.

- Паданки можно, - говорю я.

Мы с Петькой идем в сад, и Ленька, как сторож, тянется за нами.

Не любит он этого Петьку почему-то.

- Ну чего ты пристал? Что я, без тебя не знаю, что ли? - сердито говорю я. Ленька, обиженно шмыгнув носом, отстает. Я поднимаю с земли несколько яблок и подаю их Петьке.

- На, угощайся.

Повертев яблоки в руках, Петька размахивается и бросает их в кусты.

- Разве это яблоки? Одни черви, - говорит он обиженно и, глядя на деревья, ветви которых гнутся от яблок, предлагает: - Давай нарвем, а?…

Я молчу.

- Никто не увидит, - уговаривает Петька.

- Все равно нельзя, - говорю я.

- Вроде вы уж никогда и не рвете? - удивляется Петька.

- Никогда, - говорю я, вспомнив, как бабушка печет в миске собранные паданки.

Петя недоверчиво ухмыляется.

- Отец сказал, что яблоки продадут на базаре, а за те деньги будут строить телятник, - доказываю я.

Петька только фыркает.

- Подумаешь, честные какие нашлись! Ничего не случится, если мы немного наколотим, - заявляет он, хватаясь за сук.

- Не тронь! - кричу я.

Я злюсь, и не оттого, что Петька сейчас натрясет яблок, а оттого, что он мне не верит.

Оглянувшись по сторонам и не обращая на меня внимания, он дергает за сук. С десяток яблок с мягким стуком падают на землю. Он быстро хватает их и запихивает за свою нарядную рубашку. Я, как кошка, бросаюсь ему на спину и, вцепившись в его аккуратненький чубик, трясу изо всех сил. Петька молча сопит, потом, изловчившись, сильно лягает меня ногой. Я падаю, и тут из-за кустов выскакивает Ленька. Теперь Петькины дела плохи, ему нужно думать, как бы вырваться и удрать.

- Нет, - говорю я, - не уйдешь, сначала яблоки выложи.

- Пустите, выложу… - вырывается Петька, но, почувствовав свободу, тотчас бросается наутек.

Мы с Ленькой нагоняем его и вытряхиваем из-за пазухи все яблоки.

Петька, отбежав немного, грозит нам кулаком:

- Подождите, попадетесь еще, грачи колхозные!…

На земле валяется затоптанный розовый платочек. Я поднимаю его и швыряю Петьке вслед.

Мы с Ленькой с жаром обсуждали исход сражения. Ленька и в самом деле похож на маленького взъерошенного грача. Рубашка у него выехала, лямки от штанов оборваны, и он придерживает их руками. Мне смешно. Но и у меня, наверно, вид не лучше, потому что Ленька тоже не может смотреть на меня без смеха.

- А все же дали мы ему! - говорит он, довольный. - Будет знать, кулачуга, как трясти колхозные яблоки.

- Почему же - кулачуга? - удивляюсь я.

- Потому, что его бабка кулачка, Лещиха.

Я стою с раскрытым ртом, а Ленька поясняет:

- Мне дед Савельич говорил… Отец у него умер, давно еще. Он с матерью живет и с бабкой. Бабка всем в доме командует и такая вредная-превредная…

Я задумчиво молчу. Ленька, чтобы развеселить меня, предлагает:

- Пойдем покатаемся.

Мы взбираемся на телегу к Коле, который весной приводил к нам Буренку, и ездим с ним. Нагрузив телегу снопами, Коля шутит:

- Граждане пассажиры, прошу занимать мягкие места!

Мы с Ленькой проворно залезаем наверх и сидим там, покачиваясь на зыбком возу.

Но мне неловко ехать пассажиром, и я все время прошу у Коли вожжи. Зинка, Федя и другие ребята постарше ездят самостоятельно. Мне завидно. Когда мы едем порожняком, Коля дает мне править. Я волнуюсь и дергаю вожжи сильнее, чем нужно, но лошадь, не обращая на меня внимания, идет привычным шагом.

Приехав на поле, мы видим, что женщины, суетясь, складывают нажатые снопы в бабки. Из-за леса, закрывая полнеба, ползет черная лохматая туча. Быстро нагрузив воз, Коля говорит мне:

- Вези сама, а я тут помогу. Справишься?

- Справлюсь.

Туча стелется все ниже, ветер треплет верхушки деревьев. Над самой землей с тревожным криком проносятся ласточки. Навстречу мне, тарахтя пустой телегой, мчится Зинка. Увидев меня с полным возом, она сворачивает, уступая дорогу. Ее зеленые глаза смотрят на меня дружелюбно.

- Правей держи, там дорога лучше! - кричит она.

- Ладно, - киваю я, и сердце у меня прыгает от радости.

Сгрузив снопы и переждав дождь, мы с Ленькой снова едем в поле.

- Дай я поправлю немножко, - канючит Ленька.

Я великодушно передаю ему вожжи. Ленька, уцепившись обеими руками, гордо поглядывает по сторонам, и его стриженая голова похожа на свежее жнивье.

ЗИНКИНА ТАЙНА

Однажды, когда уже всю рожь перевезли с поля и мы слонялись без дела, Зинка сказала:

- Хотите, я вам покажу одну тайну?

- Хотим, конечно, - обрадовался Ленька, большой любитель всяких тайн.

С того дня, когда мы возили снопы, Зинка стала относиться ко мне совсем по-новому. Она иногда даже подходила ко мне сама, и мы с ней разговаривали. Больше всего она любила слушать про город, в котором никогда не была. Мы садились где-нибудь в укромном уголке, и я рассказывала, какие в городе улицы, магазины, скверы и городской сад, в котором по вечерам играет музыка. Я рассказала ей, как однажды в город приехал цирк и мы с мамой ходили смотреть. Там был смешной и веселый клоун. Он выделывал такие штучки, что все покатывались со смеху. А потом он разбил стакан и, боясь, как бы ему не попало, съел все осколки. Это было так невероятно, что я испугалась и, прижавшись к маме, заплакала. Но клоун остался цел и невредим и прыгал как ни в чем не бывало.

Зинка слушала, широко раскрыв от удивления глаза. Я думала, что она мне не поверит, но она поверила. Зато когда я сказала, что дома в городе из кирпича, Зинка возмутилась:

- Рассказывай сказки! - сказала она. - Как это - из кирпича? Из кирпича только печи бывают.

Я начала доказывать и начертила дом прутиком на земле. Дом я нарисовала многоэтажный, со множеством окон на каждом этаже, точно как в нашей книжке с картинками. Дверь я сделала внизу, на первом этаже, потом, подумав, пририсовала по двери на каждый этаж.

Зинка, прищурившись, рассматривала рисунок. Потом вдруг, ткнув пальцем в дверь на верхнем этаже, сказала:

- А как же в нее попасть?

Я растерянно молчала.

Дело в том, что в городе, где мы жили, дома были хоть и каменные, но одноэтажные, и я сама не знала, как забираются люди на второй и третий этаж.

Подумав, я сказала:

- По лестнице.

- Ну и рисуй лестницу, чего же ты! - сердито сказала Зинка, которой хотелось представить себе все, как бывает на самом деле.

Я хорошо помнила, что на рисунке в нашей книжке не было никакой лестницы, и не знала, где и как ее рисовать. Выручил Ленька, который однажды ездил с отцом в Витебск, к врачу. Взглянув на мой дом, он сказал: